 |
| Фома | Марина Журинская | 08.06.2011 |
Давно уже хочется поговорить более-менее подробно о том, что наши общие сетования на то, что мир очень изменился, грешат расплывчатостью. Нам не хватает точного понимания того, как именно он изменился. Обычно «конкретика» не идет дальше вызывающих одежд молодежи. Что есть, то есть, но справедливости ради следует сказать, что это скорее знак стабильности, потому что такого рода конфликты поколений присущи всем временам без исключения, и в конце XIX века дамы ворчали на вконец обнаглевших девиц, которые носят платья, открывающие щиколотку. Очевидно, приметы времени следует искать в других местах**. Но в каких именно?
Древний символ Церкви — корабль — используется (во всяком случае в России и в ХХ веке) и как символ движущегося в русле своей истории человечества; это можно обнаружить и у Мандельштама, и у Есенина, и почти наверняка у кого-нибудь еще. Возможно, в истоках такой символики — псевдомессианский характер русской революции, но тема эта требует отдельного рассмотрения, а нам интересна такая деталь: мачта корабля-Церкви представляет собой крест, и это — знак не только конечного целеполагания, но и надежности. Для «общеисторического» корабля это считается необязательным, более того, нежелательным, что, разумеется, политкорректно, но значительно менее надежно.
Любителям морских путешествий и приключений или по меньшей мере чтения о них наверняка неоднократно встречались звучные слова поворот оверштаг. Это такой маневр парусного корабля, когда он ложится на новый галс (попросту — меняет направление), пересекая при этом линию ветра. Уметь надо, само собой разумеется, небось, не политические перевороты. А поворот оверкиль — это такой мрачный юмор; проще говоря, поворот корабля по продольной оси, а еще проще — переворачивание его кверху дном. При повороте по вертикали на 180° у байдарки (точнее, у правящего ею человека) есть шанс перевернуться дальше, еще на 180°, либо повернуться обратно и вернуться в изначальное положение. На это способна и яхта — при условии, что не отломился киль, а для более крупного корабля это уже невозможно.
Вот что-то вроде поворота оверкиль происходит с историческим кораблем, и для тех, кто полон мужества и решимости проповедовать христианство, — а проповедовать его, быть свидетелями и исповедниками нам следует до последних секунд существования этого мира — это может быть важным: когда к кому-то обращаешься, полезно знать, к кому именно. Когда что-то говоришь, просто необходимо отдавать себе отчет в том, как это может быть воспринято.
Сравнительно недавно я решила было перечитать «Просто христианство» К. С. Льюиса — и безмерно удивилась. Исходный пункт его рассуждений — то, что в Бога люди верят или не верят, но уж хорошими-то хотят быть все. К сожалению, теперь, полвека спустя, это далеко не так: в основном хотят быть не столько хорошими, сколько крутыми и успешными. А ведь если подумать, то это исключительно значимая перемена.
Когда-то мы смеялись над голливудским сюжетным стандартом, причем не только в кино, а и в том, что называется легким чтением: имеют место good boys — «хорошие парни» и bad boys — «плохие парни»; коловращение сюжета сводится к тому, что, хотя по видимости все преимущества на стороне плохих парней, побеждают все-таки хорошие. Тогда о том, что это есть признак христианской культуры, можно было говорить разве что в шутку, как утверждал это Честертон о детективе. Теперь понятно, что это не совсем шутка. Полезно поупражняться в этой классификации, читая «Остров сокровищ"***; заодно там можно найти и много чего еще интересного, например — практически непреодолимое обаяние злодея Сильвера. И ведь он не скрывает, что злодей!
Был когда-то вестерн «Хороший, плохой, злой». В чем там было дело, я уже не очень-то помню, вестерн как вестерн, но вроде бы там злой терпел поражение, плохой как-то не слишком запомнился в силу своей промежуточности, а хороший, естественно, все и всех преодолел. Сейчас «парни» бывают даже еще более разнообразными, а побеждают те из них, кому умелые авторы адресуют симпатии зрителя/читателя. И далеко не всегда эти персонажи обнаруживают хоть какую-никакую склонность к добродетели. И чем дальше, тем меньше.
Достаточно давно вошел в наш культурный обиход Хулио Кортасар, действительно значительный писатель (правда, кажется, с угасанием всеобщего интереса к чтению угасает интерес и к нему, как и ко множеству других хороших писателей). У него есть совсем маленький рассказ, на страничку с небольшим — монолог «кого-то», кто живет в уединении и тоске. Иногда, как он говорит, к нему приходят другие существа; они испытывают страх, а он «освобождает их от страха». Но жизнь у него все равно невеселая и он вовсе не против того, чтобы она окончилась. Рассказ завершается крайне неожиданно: «Поверишь ли, Ариадна, — сказал Тесей, — Минотавр почти не защищался». Так вот и выясняется, что этот тоскующий герой — чудовищный полубык-получеловек, живущий в лабиринте и принимающий человеческие жертвы, — сам он называет это «освобождать от страха». Веками он считался олицетворением ужаса. Теперь предлагается ему сочувствовать.
* * *
Так что же получается — поворот оверкиль сулит человечеству неминуемую гибель? — Возможно, но необязательно. Никто не мешает нам, находящимся в трюме гибнущего корабля, в поисках света и воздуха пробить дно и таким образом освободиться. Дело ведь не в корабле, а в жизни, этой и будущаго века. А перевернувшийся корабль ни на что не годен. На растопку разве что или на то, чтобы понаделать из него чего-нибудь временного: плотиков, шалашей…
Тем более что у нас есть соответственная культурная модель. Помните, у Пушкина: Вышиб дно и вышел вон («Сказка о царе Салтане»)?
* Отрывок из статьи М. А. Журинской, полный текст читайте в журнале «Альфа и Омега»,. 60/2011 год. — Ред.
** Однако кое-какая правда в одежной проблеме есть. В свое время С. С. Аверинцев в книге «Поэтика ранневизантийской литетатуры» писал о двух концептах наготы: для ветхозаветного религиозного сознания нагота — это позор, а для Рима эпохи упадка — знак торжества «избранных» над плебсом, наглое право патрициев (и отчасти уже патрицианок) не стесняться никого. Ну, а уж когда обнажается плебс, он же охлос… — М. Ж.
*** Я отнюдь не хочу назвать «Остров сокровищ» легким чтением, просто его могут читать и подростки,
и взрослые — со своими целями и результатами. — М. Ж.
