 |
| Фома | Александр Журавский | 06.06.2011 |
Долгое время наша страна считалась примером государства, где исторически проблемы 
межэтнических отношений не носят острого характера. Однако события 11 декабря минувшего года не только всколыхнули дискуссию о современном состоянии межэтнических отношений в России, но и сделали актуальным извечный вопрос: что делать? И где в этом процессе место религии?
Поделиться своим взглядом на ситуацию мы попросили директора Департамента межнациональных отношений Министерства регионального развития Российской Федерации, историка и религиоведа Александра Журавского.
Справка «Фомы»: Александр Владимирович Журавский родился 30 марта 1970 года в Казани. Окончил в 1993 году Казанский авиационный институт по специальности «Аэродинамика и термодинамика», в 1999 году — Православный Свято-Тихоновский богословский институт по специальности «Религиоведение».
В разное время работал проректором по учебной части Казанской духовной семинарии, ведущим аналитиком пресс-службы церковно-научного центра «Православная энциклопедия», ведущим научным редактором и заведующим редакцией политологии научного издательства «Большая Российская энциклопедия».
С 2004 года — заместитель директора Департамента межнациональных отношений Министерства регионального развития Российской Федерации, с 2006 — директор Департамента.
Кандидат исторических наук, кандидат богословия, автор публикаций по истории Русской Православной Церкви и межэтнических отношений в XIX—XX вв.
— Александр Владимирович, можно ли говорить о кризисе межнациональных отношений в России? Какой вывод мы должны сделать из прошлогодних декабрьских событий на Манежной площади в Москве?
— Я бы начал с того, что события на Манежной площади — это не приговор, а все-таки сигнал обществу о том, что не всё благополучно в сфере межэтнических отношений. При этом мы должны сознавать, что ситуация с ростом нетерпимости не сегодня сложилась, как и, например, ситуация с резко помолодевшим терроризмом или экстремизмом. Это общемировая тенденция, хотя нам от этого не легче.
Как показали события декабря 2010 года, потенциал скрытой нетерпимости сохраняется. Ситуацию, которая не в один день сложилась, не в один день можно и решить.
— Некоторые эксперты призывают использовать опыт толерантности и мультикультурализма западных стран, другие — обратиться к советскому опыту. У кого учиться?
— Известны заявления лидеров Великобритании, Германии, Италии, Франции о крахе концепции мультикультурализма, при том, что их мультикультурализм и наш — разные. На Западе пытались выстроить культурное многообразие в постмодернистской логике, где интегрируемые сообщества были из других стран. У нас все иначе: большинство народов, проживающих в России, — коренные.
Многие до сих пор апеллируют к опыту национальной политики Советского Союза, грезят дружбой народов, говорят об интернационализме как панацее от ксенофобии, при этом критикуя неудачную попытку формирования «единой общности советский народ». Действительно, в СССР было много хороших, работающих практик и понятных любому человеку идеологем — «дружба народов» как форма межэтнических отношений, «интернационализм» как образ внешней миссии советского народа и, наконец, «единая общность советский народ» в качестве формы общегражданской консолидации. Но не надо идеализировать национальную политику в СССР. В Советском Союзе были межнациональные конфликты — в Грузии, на Северном Кавказе, в Казахстане, но о них не писалось в газетах. Проблема СССР заключалась в том, что возобладала партийная логика и под «единой общностью советский народ» стало пониматься не столько общее согражданство, сколько сообщество людей «нового типа» — советских людей, равным образом лишенных религиозных и этнических «предрассудков», людей новой формации. Эти кремлевские мечтания были восприняты в национальных окраинах советской империи как очередная скрытая попытка ассимиляции и русификации.
Постсоветское государство в 1990-х годах не предложило никакой альтернативы подходам, сформулированным советской идеологической машиной. Каждый регион формировал свою национальную политику, часто дискриминационную по отношению к другим, не титульным народам, включая русский народ. Мы живем в ситуации, когда почти два поколения наших граждан воспитаны вне советской школы, вне упомянутых идеологем, и опыт Советского Союза уже малоприменим к современной российской действительности.
— Хорошо, Запад нам не пример, советский опыт не применим, а что может предложить нам российская национальная политика?
— Наш ответ Манежной площади — в укреплении единства российской нации, сообщества граждан России разной этнической, религиозной, социальной и иной принадлежности. Никакую этническую (русскую, татарскую, якутскую, чеченскую) или религиозную идентичность российская нация не размывает. Гражданская солидарность россиян (кстати, термину «россияне» около трехсот лет) — единственно возможный ответ государства и общества в условиях полиэтничности и поликонфессиональности.
11 февраля в Уфе состоялось заседание Президиума Госсовета России, на котором президент в очередной раз подчеркнул необходимость и неизбежность формирования и укрепления единства российской нации. Мы все — граждане России, отсюда и происходят все наши возможности, все наши права и перспективы. Важно, что руководители государства об этом говорят, и это не является простой риторикой. Уфимское совещание еще раз подтвердило, что у государственной национальной политики три ключевые цели — укрепление единства российской нации, сохранение этнокультурного развития народов и гармонизация межэтнических отношений.
Очень важно, что в обществе наконец-то заговорили о необходимости общих ценностей. Я сторонник наличия самобытной синтетической российской цивилизации, у которой есть свои базовые, цивилизационные ценности, такие, например, как правда, солидарность, многоукладность, духовность, долг. Эти ценности нельзя ввести директивным путем, так же, как нельзя и сконструировать, поскольку цивилизационные ценности — это то, что присуще на протяжении веков национальному характеру — характеру гражданской нации, несмотря на все трансформации государственного строя.
Цивилизационные ценности должны иметь и очевидные религиозные коннотации, поскольку русская (а затем — российская) цивилизация формировалась в условиях, когда религия не только не была отделена от государства, но и активно участвовала, если не определяла, аксиологию* государственного и общественного развития, не говоря уже о системе ценностей личности. При этом большинство базовых ценностей российской цивилизации имеют свое измерение в большинстве исторически присущих для России религиозных традициях.
— А Церковь к этой системе ценностей какое-то отношение имеет?
— Из всех религиозных организаций первой именно Русская Православная Церковь вынесла на обсуждение общественности «Свод вечных ценностей» россиян. В современной России религиозные организации — это серьезная социальная сила, которая с каждым годом только увеличивает свое присутствие в обществе, свое влияние и потенциал.
— Чем Вы это объясните? Здесь у России, как всегда, свой путь?
— Как раз здесь Россия в общемировом тренде. Возвращение религии в число глобальных субъектов мировой политики наблюдается с 1990-х годов. Тому несколько причин: и серьезные изменения в исламском мире, и возрождение религиозной жизни на постсоветском и постсоциалистическом пространстве, и рост влияния религии в электоральных процессах западных демократических стран, включая США. В России Русская Православная Церковь на протяжении двух постсоветских десятилетий являлась самым авторитетным негосударственным институтом, причем институтом трансграничным, чья каноническая территория распространяется на многие страны.
Вообще у России богатый опыт конструктивной роли религиозного фактора в жизни общества. Он демонстрирует, что, например, возрождение волонтерского движения (в частности, в сфере ухода за больными), постановка важных смысложизненных и аксиологических вопросов были связаны с православными инициативами, а межрелигиозный диалог в России — это не только дискуссия, но и подлинное сотрудничество, которое не сопряжено с отказом от своего мировоззрения, но является свидетельством миротворческого и социального потенциала религий.
Посмотрим на опыт Межрелигиозного Совета России или, например, на работу совместных православно-исламских молодежных и детских летних лагерей, организованных на Северном Кавказе. Такая практика должна не только приветствоваться, но и поддерживаться. Поверьте — это целесообразно даже исходя из прагматичных соображений, поскольку это дешевле и в финансовом, и в человеческом отношении, чем потом оплачивать контртеррористическую деятельность или борьбу с молодежным экстремизмом.
При этом мы должны оставаться реалистами, понимать в какой стране живем. А живем мы в полиэтничной и поликонфессиональной стране, в которой есть этническая доминанта — русские, и религиозная — Русская Православная Церковь, которая по названию только Русская, а по сути полиэтнична и трансгранична.
— Многие не согласятся с таким подходом. Скажут, что выделять доминанты означает нарушать принцип равенства наций и религий, заявленный Конституцией. С другой стороны, сотрудничество с религиозными организациями приветствуют многие, но многих же беспокоит и очевидный крен в сторону Русской Православной Церкви. Утверждается, что государство строит отношения в первую очередь с ней, а с остальными религиозными организациями — по остаточному принципу.
— Во-первых, речь не идет о правовых преференциях для доминирующих сообществ — русского или православного, я говорю о численном большинстве, которое в любом государстве не может быть проигнорировано и признание которого является фактом статистики.
Во-вторых, само по себе численное доминирование не создает каких-либо преференций. У Русской Православной Церкви прав не больше, чем у любой другой религиозной централизованной организации — например, у Совета муфтиев России или Федерации еврейских общин России. Другое дело, что Русская Православная Церковь в постсоветской истории всегда первой вырабатывала новые форматы взаимодействия со светской властью, вступала инициатором социального партнерства.
Русская Православная Церковь ведь еще и объединила традиционные религиозные организации России, инициировав создание Межрелигиозного совета России, в рамках которого также ставятся перед властью вопросы, требующие решения. Если хотите, Русская Православная Церковь расширяет возможности для религиозной жизни всех верующих традиционных религиозных конфессий России, выполняя роль своеобразного локомотива. Наконец, не стоит забывать и о миротворческой миссии Церкви в трудные моменты нашей истории, например, во время политического кризиса в 1993 году, когда Патриарх Алексий II предложил миротворческое посредничество в конфликте президента Ельцина и Верховного Совета.
Роль Русской Православной Церкви растет и в межгосударственных отношениях (российско-украинских, российско-белорусских и т. д.). Кстати, Русская Православная Церковь — единственная организация, существовавшая в СССР и не утратившая свой трансграничный характер и после распада Советского Союза, обеспечивая поддержку наших соотечественников за рубежом.
— И все-таки основную критику в СМИ нашей страны, да и у экспертов различных международных организаций вызывает, как они говорят, «сращивание» Церкви и государства.
— Тот, кто говорит о сращивании государства и Церкви, плохо представляет современное положение дел. По моему мнению, и покойный патриарх Алексий II, и Святейший Кирилл последовательно проводили и проводят линию на автономию Церкви от государства, подчеркивая, что у Церкви есть интересы, которые порой не совпадают с интересами государства. Это, кстати, было продекларировано еще в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви. Естественно, и у государства всегда будут интересы, не совпадающие с интересами Русской Православной Церкви. Но при этом — что хорошо — и у государства, и у Церкви есть громадное поле для совместной деятельности.
— Вернемся к межнациональным отношениям. Как Церковь может участвовать в их гармонизации? Видит ли государство в Церкви партнера?
— И Русская Православная Церковь, и большинство традиционных религиозных организаций интернациональны по своему этническому составу. В христианстве эта установка на преодоление этнических, социальных или имущественных стереотипов выражается в известном тезисе апостола Павла, что во Христе нет ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного. Поэтому участвовать в гармонизации межэтнических отношений для многих религиозных традиций вполне естественно.
Ведение религиозными организациями независимого общественного мониторинга межэтнической напряженности (что, отчасти, уже существует в Русской Православной Церкви и Федерации еврейских общин России), а также создание мобильных групп, которые могли бы содействовать урегулированию конфликтных ситуаций на национальной и религиозной почве — это то, что вполне возможно в самом ближайшем будущем.
— Выходит, религиозные организации нужны государству для решения межнациональных вопросов…
— Мне не нравится такая формулировка, в ней считывается какой-то инструментальный подход государства: религия нужна только для решения каких-то задач. По моему мнению, российское государство далеко от такого подхода. Религиозный фактор объективно на многое влияет в мировых экономических и социальных процессах. Государство не может это игнорировать. Из этого влияния вырастают явления, находящиеся на стыке религиозной аксиологии, социально-экономических процессов — например, социальная этика, этическая экономика, этика ведения бизнеса. Я сейчас не про эрзац- или квазирелигиозные явления говорю. Религия влияет на все эти процессы.
— А как бы вы оценили нынешний курс «Духовно-нравственная культура»? Сейчас, когда эксперимент уже идет, можно ли говорить о том, каким он должен быть в идеале? И готова ли школа к этому эксперименту?
— Может, и не готова, но ведь у нас не так много времени, этнополитические и религиозно-политические вызовы слишком серьезны. Посмотрите, как молодеет терроризм. Времени на педагогические эксперименты нет, да и есть ли альтернатива? Изменение сознания — это всегда поколенческий проект, результаты сегодняшних усилий мы получим лет через 10−15. Но уже сегодня соцопросы свидетельствуют о позитивном отношении к этому предмету, за исключением курса по светской этике.
Что касается подходов к школьному преподаванию, то я остаюсь сторонником, во-первых, вариативного, а, во-вторых, преимущественно культурологического подхода. Почему в школе нельзя преподавать философию? Потому, что детское восприятие не готово к множественному ответу на вопрос: что такое истина, в чем смысл жизни, что такое мир? В поликультурном обществе нужно научиться разумно сочетать преподавание знаний о религии и вероисповедные знания.
Человек чаще всего проходит три этапа постижения религии: эстетический, этический (аксиологический) и догматический. От очарования внешней красотой через мораль к богопознанию. Вспомните, как князь Владимир делал свой выбор религии. Хорошо, если дети пройдут два этапа этого сложного пути, но подталкивать их сразу к третьему — значит, повторять ошибки дореволюционного преподавания Закона Божьего. Говорю здесь о всех религиозных традициях. И, конечно, должны быть профессиональные педагоги, хорошие учебники (причем разных авторов) и качественные методические пособия для учителей.
— Вы говорите о глобальных изменениях роли религии в мире, о переменах в государственной политике. А должна ли меняться Церковь, и если должна, то как? Это вопрос к Вам не как к государственному служащему, а как к религиоведу и человеку, работавшему в церковных структурах.
— Это очень сложный вопрос — разумного сочетания духа традиции и социальной модернизации церковных институтов. Для самой Церкви сейчас, пожалуй, времена благоприятствования и независимости, которых не было со времен патриарха Никона. Но одновременно и время принятия важных решений, потому что меняется ее социальная роль. И сама Церковь должна быть готова к изменению этой роли. Мы видим, как обсуждаются на Межсоборном присутствии ключевые решения и в их выработку вовлекается все большее число людей, как осуществляются многочисленные церковные реформы. И это радует.
Но в то же время строительный этап завершен. Спустя почти четверть века после юбилейных торжеств 1000-летия Крещения Руси аргумент о долгах государства за гонения и изъятие церковных ценностей перестал восприниматься обществом. Новый социальный статус требует совершенно иного уровня социальной активности Церкви, чтобы церковное благополучие не вызывало общественного недовольства. Как историк, много поработавший в архивах, должен сказать, что в 1917—1919 годах основными расхитителями монастырского имущества были даже не большевики и вооруженные дезертиры с фронта, а местные крестьяне, веками жившие рядом с монастырями. И мотивация этого разбоя не всегда однозначная.
Другая проблема — современный мир очень быстро меняется, и образование в нем становится неотъемлемой частью всей жизни современного человека. В таких условиях система религиозного образования в технологическом смысле не может пребывать в архаичном состоянии рубежа XIX—ХХ веков. И мы видим, как постепенно происходят реформы в системе религиозного образования.
Церкви очень повезло с последними двумя первоиерархами, хотя, конечно, это очень разные люди. Святейший Кирилл реформирует жизнь Церкви, одновременно обращая внимание на развитие ее институциональности, возвращение ей автономии от государства, утраченной еще в синодальные времена.
Надо только всем нам помнить, что Русская Православная Церковь для всех и, конечно, прежде всего, для нас — Ортодоксальная. И проводя модернизацию церковных институтов, системы религиозного образования и церковного управления, мы не должны утратить дух великой православной Традиции ни в прочтении святоотеческого наследия, ни в литургической жизни.
*Аскиология — философская дисциплина, изучающая ценности как основу и смысл человеческого бытия — Ред.
