 |
| Православие.Ru | Федор Гайда | 06.06.2011 |
«Тогда отверзе им ум». 
Один и тот же ум человеческий может сделаться или своего рода ночною птицею, которой только темнота дает зрение и у которой свет отъемлет оное… или, как свойственно человеческому естеству, при свете дня делать дело свое и рассматривать многообразные красоты мира. Он нисходит — и заключается в области чувственной; восходит — и становится способным к свету духовному, очищается и отверзается для принятия света Божественного.
Святитель Филарет (Дроздов). Слово в день святой Пасхи
А.С. Пушкин по праву считается основоположником русского литературного реализма. Мы знаем это по школьным учебникам, но что собственно означает для нас этот факт? И что это значило для него?
В 1825 году 26-летний поэт томился в ссылке в своем родовом псковском поместье Михайловском. Император Александр I выслал его из Петербурга за вольнодумные стихи еще в 1820 году. С тех пор юношеское романтическое настроение поэта поблекло, выветрилось и все чаще сменялось сильными приливами уныния. В июле Пушкин испытал мучительное страстное чувство к Анне Керн. 19 июля было написано посвященное ей знаменитое «Я помню чудное мгновенье…», а через два дня, реагируя на безответность чувств, поэт заявит: «Я презираю ее». В письме подруге Керн Анне Вульф Пушкин уже пытался анализировать свои чувства: отрицая в них любовь, он предполагал их основной причиной «скуку»[i]. Письмо, в котором зияла пропасть уныния, было написано в день пророка Иезекииля (21 июля). «Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей, и обвел меня кругом около них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии?..» (Иез. 37: 1−3).
Именно «скука» в это время стала не только состоянием, но и основным предметом раздумий Пушкина[ii]. Скорее всего, в эти дни и была написана его «Сцена из „Фауста“». Первоначальные наброски предполагали колкое высмеивание власти[iii], однако затем тема внутреннего состояния человека возобладала. Поэт обратился к героям трагедии И.-В. Гете «Фауст», однако придал своей сцене совершенно оригинальный характер. В отличие от бодрого и пытливого гетевского Фауста, пушкинский Фауст — человек, находящийся в глубоком унынии. Он сразу задает основную тему, бросая: «Мне скучно, бес». Мефистофель у Пушкина, наоборот, скучать совсем не привык, он крайне активен. На берегу моря Мефистофель доказывает Фаусту, что науки и искусства тленны и являются лишь бегством от скуки. Фауст в ответ вспоминает, что «сочетанье двух душ» и «пламя чистое любви» побеждает скуку — и получает сокрушительный удар: ему напоминают, что любовь к Гретхен была лишь страстью, за которой последовала скука и отвращение. «Потом из этого всего // Одно ты вывел заключенье…» — говорит бес. Фауст прерывает его криком и проклятием. Что его так напугало? Опираясь на произведение Гете, можно заключить, что Мефистофель хотел напомнить Фаусту, как тот желал гибели объекту своей страсти — Гретхен. Страсть влечет смерть. Фауст предпочитает не возвращаться к тягостным воспоминаниям — но тут же от скуки предлагает утопить случайно увиденный корабль с тремя сотнями «мерзавцев» на борту. Круг замыкается. Круг ада.
Все действие пушкинского произведения при своей колоссальной динамике происходит в одном месте — вся динамика связана с борьбой внутри самой личности. Как говорил герой Ф.М. Достоевского, «тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Пушкин выстраивает логику развития человеческого эгоизма: жизнь порождает страсть, по утолении которой возникает рефлексия («размышленье»), она приводит к скуке, которая плодит грех и его завершение — смерть. Не будет преувеличением сказать, что русский психологический роман XIX века был, таким образом, предугадан Пушкиным. 21 июля 1825 года «золотой век русской литературы» уже начался.
У Гете подобного психологизма не было, Пушкин его не позаимствовал: все эти смены чувств и настроений он сам пережил. И представил в «Сцене из „Фауста“». Подобные страсти могли сравниться разве что с шекспировскими — и интерес к Шекспиру у Пушкина резко возрастает именно в это время. Поэт, художественно проанализировав уныние, переживает настоящий катарсис. Человек, распознавший духовное значение уныния (Пушкин не зря описал его как искушение), не далек от благодати. «Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживете. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь» (Иез. 37: 5−6). Не только творчество Пушкина, но и сама личность его получила новый толчок к развитию — и достаточно неожиданное его выражение.
В 1824 году вышел посвященный царствованию Бориса Годунова XI том «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, который очень заинтересовал Пушкина. Коллизии Смутного времени вдохновили поэта на создание трагедии «Борис Годунов». Сюжет практически целиком основан на событиях, описанных Карамзиным, а художественный метод заимствован у Шекспира. Поэт признавался: «Правдоподобие положений и правдивость диалога — вот истинное правило трагедии. Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни. Я пишу и размышляю. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить». Пушкин полностью отказывался от романтизма с его наигранностью в пользу достоверности: «До чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя. Как мелок по сравнению с ним Байрон-трагик!"[iv]
Если «Сцена из «Фауста»» по первоначальному замыслу должна была иметь характер политической сатиры, то «Борис Годунов» изначально предполагался комедией. Однако когда в июле-августе 1825 года началась работа над текстом, из него сама собой родилась трагедия. И Фауст словно бы перевоплотился в ее героев. Царь Борис томится властью (даже сравнивает ее бремя со скукой после «утех любви») и бежит от тягостных воспоминаний об убитом мальчике. Самозванец, «монашеской неволею скучая», движим страстной жаждой приключений; его роман с Мариной приводит к ненависти: в сцене прощания он бросает ей вслед: «Змея! змея!» — и более о ней не вспоминает. Отрепьев — натура поэтическая («мне знаком латинской музы голос»), он, в сущности, не зол, не кровожаден, но его амбиции ведут к смертям многих. Так психологическая реконструкция начинает превращаться у Пушкина в политическую философию.
Поэт, разумеется, знал о существовании в России подпольных оппозиционных обществ — в них принимали непосредственное участие многие его друзья. К тому времени отношение к фрондерству у Пушкина приобрело иронический характер. В письме кн. П.А. Вяземскому он признавался: «Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше. Оппозиция русская, составившаяся, благодаря русского Бога, из наших писателей, каких бы то ни было, приходила уже в какое-то нетерпение, которое я исподтишка поддразнивал, ожидая чего-нибудь"[v]. В процессе работы над «Борисом Годуновым» отношение к политической жизни у Пушкина стало более серьезным и четким. Трагедия, кроме всего прочего, оказалась антиреволюционным памфлетом. Царь, вступивший на престол путем убийства одного человека, будет свергнут молодым революционером, многократно умножившим убийство. Борис Годунов соотнесен с Александром I, вступившим на престол после убийства его отца, Отрепьев — с молодыми заговорщиками. Любая борьба за власть подразумевает грех, причем масштабы его лишь возрастают при каждом новом акте насильственной перемены власти.
Пушкинский Борис — реформатор, ограничивающий боярство, задумавший отменить местничество, и лишь «смятение народа» временно останавливает его на этом пути. Царь исполнен ответственности, в последнюю минуту жизни он готов давать наставления сыну Феодору. Наследник Бориса, благородный и образованный, — самый светлый в трагедии образ среди всех людей власти, и он же — наследственный властитель и должен царствовать «по праву». Самозванец, наоборот, оторван от корней: именно он, а не старый летописец Пимен, смотрит на родную историю, «добру и злу внимая равнодушно, // Не ведая ни жалости, ни гнева». Поход против Бориса — чистая авантюра. Отрепьев терпит поражение и бежит, и только смерть царя полностью изменяет ситуацию и приводит к власти Самозванца. Это везение, а не заслуга.
Пушкин признает лучшей именно наследственную власть. Узурпация греховна, еще хуже — революционная узурпация. Всякий узурпатор хвалится народной поддержкой. Борис говорит о себе, что избран «народной волей». Сторонник Самозванца упирает на то, что тот силен лишь «мнением народным». А что сам народ? При избрании Бориса он утверждает, что «то ведают бояре», при приходе Самозванца — «народ безмолвствует». Ответственность возлагается на саму власть, которая действует по собственному усмотрению — якобы от имени народа. Это отнюдь не значило, что Пушкин считал «народный глас» чем-то неважным, пустым. В 1824 году, как позднее рассказывал А.Н. Раевский М.П. Погодину, «Пушкин не пропускал никогда в Одессе заутреню на светлое воскресенье и звал всегда товарищей «услышать голос русского народа» («воистину воскресе» в ответ на христосованье священника)"[vi]. Народ, по мнению поэта, откликается лишь на искренний призыв, при попытке манипуляции им он уклоняется от ответа.
Литературный реализм, родившийся в результате сильнейшей внутренней борьбы в душе поэта, привел Пушкина к реализму политическому. Не случайно он считал переполненные гражданским и патриотическим романтизмом стихи декабриста К.Ф. Рылеева банальными и даже глупыми — в них не было жизни[vii]. Страсть, как уже знал по собственному опыту Пушкин, рождает смерть. Томление и искушение русской интеллигенции было им прочувствовано уже тогда, когда лишь всходили ее первые ростки.
«Борис Годунов» был закончен 7 ноября 1825 года. Через 12 дней не стало императора Александра I. 14 декабря умылась кровью Сенатская площадь. Но пушкинское предупреждение русскому обществу не запоздало — оно сохраняло свою актуальность и позднее.
[i] Письмо Анне Вульф. 21 июля 1825 г. // Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 10-и т. М., 1982. Т. 9. С. 236.
[ii] См.: Письмо К.Ф. Рылееву. Май 1825 г. // Там же. С. 217.
[iii] Пушкин А.С. Собрание сочинений. Т. 2. С. 306−308.
[iv] Письмо Н.Н. Раевскому-сыну (пер. с франц.). После 19 июля 1825 г. // Там же. Т. 9. С. 250.
[v] Письмо П.А. Вяземскому. 24−25 июня 1824 г. // Там же. С. 141.
[vi] Пушкин в воспоминаниях современников. СПб., 1998. Т. 2. С. 40.
[vii] См.: Письмо К.Ф. Рылееву. Май 1825 г.; Письмо П.А. Вяземскому и Л.С. Пушкину. 25 мая — середина июня 1825 г. // Пушкин А.С. Собрание сочинений. Т. 9. С. 217, 225.
