 |
| Татьянин день | А. Мановцев | 19.05.2011 |
19 мая — день церковной памяти Иова Многострадального и день рождения Николая II. 
К сожалению, документальных свидетельств о детстве его очень мало, а единственное подробное повествование о ранней поре его жизни, хоть и вызывает доверие, не может считаться историческим документом: это художественное произведение. В день рождения царя-мученика вспомним, каким он был, и обратимся, хоть и не сразу, к одному удивительному образу в книге о нем.
В характере последнего нашего царя было столько же сострадательности, сколько и простоты. Во время германской войны он мог без предупреждения заехать в прифронтовой лазарет и, не обращая внимания на переполох, вызванный его появлением, общаться с самыми тяжелыми ранеными — ради их ободрения. Он «плакал с плачущими», по заповеди апостола Павла. А если бы не «радовался с радующимися», если б не оказывал, с радостью, поддержку всякому благому начинанию, Россия не пережила бы тот небывалый подъем, которым знаменовались отпущенные ей последние шесть-семь мирных лет между «первой русской революцией» и войной 1914 года.
Не было горшей скорби для царя, чем сознание собственной ответственности за гибель невинных людей. Он тяжело переживал и трагедию на Ходынском поле, и трагедию 9 января 1905 года. Прощаясь с армией в Ставке, после отречения от престола, Государь не преминул сказать главному полевому интенданту, напоминая о недавнем с ним разговоре: «Непременно достаньте, что нужно. Я не сплю, когда думаю, что армия голодает». Будучи под арестом, Государь продолжал болеть за страну. Известия о творимых повсюду безобразиях вместе с известиями о военных поражениях и, в итоге, о позорном Брестском мире заслонили от царя сознанье того, что решение отречься было принято им перед лицом Божиим. И Государь терзался из-за видимой бесплодности принесенной им жертвы, но виду не подавал и старался оказывать всем лишь поддержку. Доброжелательно и просто относился он к солдатам охраны. Даже в Екатеринбурге, где со стороны охраны были уже только грубость и беззастенчивость, а режим был просто тюремным, царь не держал на тюремщиков обиды.
Никогда не отклонял он просьб о помиловании. Однажды царь простил революционера; и этот случай стоит того, чтоб рассказать о нем подробнее. Шел 1908 год. Смута была уже фактически позади, но против революционеров еще принимались суровые меры. Как-то, когда царская семья находилась в Петергофе, дежурный генерал-адъютант Орлов решился побеспокоить царя, несмотря на то, что было уже около 12 ночи. Генерал подал царю прошение от невесты социалиста-революционера, которого должны были завтра казнить. Жених этой девушки раскаивался в своей деятельности; он был болен чахоткой и хотел умереть своей смертью. Государь сказал генералу: «Я очень благодарю Вас. Когда можно спасти жизнь человеку, не надо колебаться». Меры были приняты, человек был избавлен от казни, более того, по инициативе Государыни, опекавшей туберкулезные лечебницы, он был направлен на излечение в Крым и там — выздоровел. Генерал Орлов получил через год письмо, где об этом сообщалось, с выражениями благодарности и преданности Государю.
Достоин внимания и такой, хоть и совершенно незначительный, эпизод, бывший в Ставке в декабре 1916 года. Чувствовалось, что надвигаются грозные события, и один из генералов, Лукомский, захотел предупредить Государя. При случае, оказавшись один на один с Государем, Лукомский попросил разрешения доложить о вопросе постороннем, не относящемся к военному делу. Царь поднял на генерала глаза, как-то особенно внимательно посмотрел на него и, взяв за руку, сказал мягко, с доброй улыбкой: «Нет, Лукомский, у нас нет времени. Нас ждут на совещании. А вот я вижу у вас два набитых портфеля, так я вам помогу и возьму один». Как ни старался растерявшийся генерал помешать Его Величеству, Государь взял один портфель.
Всем известно, какими сострадательными были царские дети. Как говорится в одной молитве к мученицам-царевнам: «…любовь велию имуще ко всем, наипаче к страждущим, имже послужисте по заповеди Христовой: болен и посетисте Мене». Цесаревич Алексей заметил однажды, что солдат, стоящий на посту, потихоньку плачет. А объяснить причину — отказывается! Тогда мальчик, чувствуя полное право за собой, воскликнул: «Я тебе приказываю сказать, почему ты плакал!». Воин признался, что получил из дому письмо: пала единственная корова. Наследник тут же сообщил об этом родителям, и солдату была оказана помощь.
Дети следовали примеру родителей.
Также и царь Николай II был воспитан добрым и отзывчивым — своими родителями. Великий князь Александр Александрович (будущий царь Александр III) в одном из писем признавался жене (неизвестно, правда, что он имел в виду): «То, что ты мне пишешь про Ники, когда он получил мое письмо, меня, правда, очень тронуло, и даже слезы показались у меня на глазах, это <…> еще раз показывает, какое у него хорошее и доброе сердце. Дай Бог, чтоб это всегда так было».
Есть небольшая книга русского писателя Ильи Сургучева «Детство императора Николая II» (вышла в Париже отдельным изданием в 1953 г.; в последнее время не раз издавалась в России). Она представляет собою сделанный от первого лица пересказ воспоминаний полковника Владимира Олленгрэна (в действительности он носил фамилию Оллонгрен), мать которого пригласили быть учительницей и воспитательницей великих князей Николая Александровича (Ники, которому шел восьмой год) и его брата Георгия Александровича (еще тогда Жоржика, которому было пять лет). Олленгрэн был старше Ники всего лишь на год, и, по воле Александра Александровича, определен был жить во дворце со своею матерью и воспитываться вместе с Ники и Жоржиком. Книга И. Сургучева исполнена такой любовью и написана так живо и выразительно, что сообщает что-то драгоценное, связанное с домом Романовых, что иначе, как художественными средствами, не передашь.
В этой книге пятнадцать коротких глав, одна из которых, третья от конца, называется «Воробей» и посвящена спасению выпавшего из гнезда воробьиного птенца. Юный Олленгрен, подобравший воробья, как человек «видавший виды» и практический, отдает команды, которые мгновенно исполняются. Требует ваты, к примеру — появляется вата. «Ни один воробей, — рассказывает он в повести, — с самого сотворения мира, не имел пищи, приготовленной с таким умопомрачительным почетом». Процитируем далее пространный отрывок, дав слово Олленгрену, а читателю, незнакомому с книгой Сургучева, предоставив возможность почувствовать, как она написана: «… несмотря на весь этот почет, моя трезвая, санчопансовская голова тревожилась только об одном: как бы из всего этого приключения не получилось крупных неприятностей. <…> „У нас же — не как у людей“, — размышлял я и рассчитывал только на то, что спасенный воробей из благодарности должен умолить Бога. Я отлично помнил слова Аннушки (служанки — А.М.), однажды сказавшей: „Если хочешь молитвы к Богу, то ни поп, ни чиновник не поможет. Проси зверя, чтоб помолился. Зверю у Бога отказу нет“. И я мысленно обратился с этой просьбой к воробью. Воробей, закутанный в вату, смотрел на пролетавших мух неодобрительно, и каковы его думы — сказать было трудно. Мои думы о молитве были переданы по наитию Ники, и Ники вдруг сказал: „Надо помолиться за воробушка: пусть его Боженька не берет — мало у Него воробьев?“. И мы, вообще любившие играть в церковную службу, внимательно за ней следившие, спрятавшись за широкое дерево, отслужили молебен за здравие воробья, и воробей остался в живых».
Стоит заметить, 
что на страницах повести «Детство императора Николая II» воробей появляется заранее и как бы исподволь, в контексте мальчишеских размышлений Володи Олленгрена. То речь идет о стеснительности светских условностей (из-за платка в кармане спрятанный в нем воробей задыхается, мол, и начинает… «икать»!), то — о свободе: Володя сравнивает запертого во дворце товарища (Ники) с воробьем в коробке, которому лишь дырочка проковырена для воздуха. И вдруг целая глава — «Воробей»!
Действительно, что может лучше, чем воробей, символизировать. рядовое живое существо? А поскольку речь идет о птице, то и — живую душу? Вот и думается, что не для одной уморительности (весьма характерной для книги) приведены слова Ники: «Надо помолиться за воробушка: пусть его Боженька не берет — мало у Него воробьев?». Самое главное в этих словах — оттенок возмущения, и на Кого? Тут-то и чувствуется бездна любви и то предстояние за каждую душу, которое станет уделом нашего Государя, и на крестном пути земной его жизни, и после мученической кончины. Увы, не все в нашей Церкви почитают Николая II, и совсем не все ему молятся. Но имеющие опыт молитвенного обращения к царственным мученикам могут засвидетельствовать: они — наши предстоятели, буквально за каждого.
Приведем в заключение одну из молитв, обращенных к царю-мученику, из тех, что были составлены после прославления (1981) еще в Зарубежной Церкви: «Воспеваем тя, царю мучениче, и многострадальный страстотерпче, понеже всех в сердце своем вмещал еси, якоже Павел апостол, алчущаго насыщая, скорбящаго утешая и страждущему соскорбя, о заблуждающих печалуя, осужденнаго злодея милуя, клевету и неправду кротко снося, о вере и благочестии ревнуя, славу и богатство мира сего ни во что же вменяя, паче же отягощаяся ими, попечение о мире всего мира имея, любовию ко всем пламенея. Приими и нас в сердце твое, о многострадальный царю и великий страстотерпче, и моли милостиваго Бога, да помилует нас, и подаст нам крепость подражатели твои быти».
