Галлипольский крест

Равноконечный крест из белого металла был размером в ширину спичечного коробка. На верхнем его конце стояла цифра «1920», на нижнем — «1921», а на поперечнике — слово «Галлиполи». Все остальное залито черной краской. Рядом с яркими, выполненными в серебре, с эмалями и золотыми накладками полковыми знаками Русской армии, которые мы рассматривали с Михаилом Борисовичем Горнунгом в его коллекции, этот крест не привлекал к себе внимания. Взяв крест в руку, я убедился в его легковесности — алюминий.

Михаил Борисович происходит из старинного рода, вышедшего из Швеции в Россию в самом начале 18 века. Его предок Иоганн Иосиф Горнунг вместе с Остерманом начали службу в России на флоте. Остерманы пошли в гору, а Горнунги остались служилыми людьми, офицерами. Сам же Михаил Борисович — ученый из Академии наук, географ, автор многих книг.

Генерал А.П.Кутепов (худ. Д. Трофимов)

Мы разговаривали уже более двух часов, когда я увидел этот крест. Знаки Белой Армии, ее награды меня давно интересовали. Я даже побывал в Галлиполи, что на европейском побережье Турции и на берегу Дарданелл, где находились когда-то лагеря белогвардейцев. В 1920 году тут собралось 136 тысяч русских людей. Им отвели покрытое жидкой грязью поле, которое русские солдаты и офицеры под руководством генерала А.П. Кутепова превратили в военный лагерь. Флот ушел в тунисский порт Бизерту, казаки устраивались на острове Лемнос, в турецких селениях Чилинчир и Кабакджа, командование оставалось в Стамбуле. Два года прожили они в лагерях, а потом судьба разбросала их по белу свету. В память пребывания Русской армии в этих военных лагерях были учреждены знаки в виде крестов с надписями «Галлиполи», «Кабаджа-Галлиполи», «Лемнос», «Бизерта», «Лукул» и с цифрами «1920—1921». Изготовлено их было в разных странах не менее, наверное, чем двести тысяч. В нашу страну они, естественно, не попадали.

— Настоящий? — спросил я у Горнунга.

— Конечно, — ответил он. — Я копий не держу.

— У него ведь своя биография. Но что он видел, кому принадлежал теперь уже не узнать.

— Почему не узнать? Это крест подполковника Русской Армии Георгия Николаевича Турчанинова.

— Откуда вы знаете? — удивился я.

— А он сам подарил его мне и моему сыну.

И он начал свой рассказ:

— С шестьдесят шестого по семидесятый год я жил и работал в Эфиопии, в африканском секретариате Организации Объединенных Наций, в Аддис-Абебе. Как-то, еще в самом начале работы, я пришел в здание «Африка-холл», где размещался секретариат. Захожу в машинописное бюро и слышу, как немолодая дама говорит по телефону: «Юрочка, я тебя прошу, не возись с самоваром! Придет Коля и поможет тебе его развести». «В черной стране», в сердце Африки, в машбюро, где пользуются только английским и французскими языками, услышать такое было чудом. И я рискнул сказать по-русски: — «Извините, я здесь в первый раз, мне бы хотелось отдать на машинку вот этот французский текст.» Так я познакомился с Анной Ивановной Турчаниновой. Она возглавляла машинописное бюро ЭКА — Экономической комиссии ООН для Африки. Слово за слово, месяц за месяцем, праздник за праздником, короче через полгода мы с женой и сыном были приглашены к Турчаниновым на Рождество. Жили они в глубине старого города Адисс-Абебы. Небольшая вилла, попросту одноэтажный домик за забором, кусты смородины и крыжовника. Выяснилось, что мы первые русские — советские, пущенные в этот дом. Георгию Николаевичу Турчанинову под Рождество исполнилось 80 лет. Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год.

— Сколько с двадцатого прошло?

— Без малого пятьдесят, — говорю я.

— Вот. Полвека. Он был высокий, крепкий, красивый, породистый и простой. Мужик — что надо. В доме все так, будто мы в небольшой усадебке Тульской губернии. Рушники, деревянные ложки, самовар, который раздували сапогом. Только не хватало еловых шишек. И при этом появляется вдруг слуга-негр и что-то спрашивает по-эфиопски.

— Рассказывать о Турчанинове можно долго, — продолжал Михаил Борисович, — но коротко так: дослужился в Российской армии до подполковника, прошел гражданскую войну с первых ее дней и до последних. В Крыму именно на него была возложена организация прикрытия уходивших военных белой армии из Севастополя. После отхода последних судов, Турчанинов со своими солдатами ушли в море на баркасах и шаландах и были подобраны кораблями Антанты. Он был награжден и обласкан Врангелем, но, несмотря на это, Турчанинов одним из первых старших офицеров оставил армию. Раньше других понял, что ждать нечего. Мало того, он не поехал ни в славянские страны, ни во Францию, ни в Германию, хотя знал с детства французский и немецкий языки, а напрямик — в Эфиопию.

— Почему именно в Эфиопию? — спрашиваю я Михаила Борисовича, — Может быть потому, что страна православная? И с монархией?

Галлиполийский памятник

 — Не знаю. Может быть. Только полковник Турчанинов был там первым поселенцем из Белой Армии. Освоился Георгий Николаевич быстро и оказался весьма полезным для Эфиопии. Будучи помещиком, он знал хозяйством и стал помогать императору в садоводческих делах, организовывал фермы. Император даже поручил ему создание пожарной службы. При итальянской оккупации она спасла город от пожаров. Император Хайле Селассие не раз награждал его.

Вскоре, во время короткой поездки в Париж, Георгий Николаевич женился на молоденькой девушке — урожденной Хвостовой. Это и есть Анна Ивановна. Фамилия и род тоже в России известные. Увез ее в Аддис-Абебу. Я, конечно, был для Турчанинова красным, большевиком, засланным чекистом, агентом комминтерна, но за несколько лет отношения наши сложились самые теплые. Когда я уезжал из Эфиопии, мне в посольстве устроили славные проводы. И подполковник Русской армии Турчанинов единственный раз нарушил свою клятву. Когда-то он поклялся никогда не вступать на землю, находящуюся под большевистским знаменем, а тут он пришел в наше посольство на мои проводы. Я специально попросил наших офицеров встретить его в парадной форме. Для бывшего русского офицера увидеть российского капитана 2-го ранга в кителе и при золотом кортике, да полковника при золотых погонах значило немало. Старик разомлел. Потом рюмка водки, другая. В его возрасте. Военные от него не отходили, было приятно видеть, как эти молодые ребята с почтением вились вокруг него. Мой шестнадцатилетний сын Петр хорошо разбирался в различных видах формы русских офицеров, в наградах и во всяких там выпушках. Он еще в десять лет рисовал в Артиллерийском музее, как говорится, днями и ночами. С Турчаниновым у них были «профессиональные» разговоры. Старик входил в состав Военно-исторического общества, был лично знаком с крупнейшими знатоками русской военной атрибутики: Андоленко, Молло.

— Это то общество, что было в Париже при РОВСЕ? (РОВС — Русский Обще-Воинский Союз — организация, в 1924 году объединившая различные воинские образования и союзы белогвардейцев).

— Да. В последующие годы я через Турчанинова заказывал книги и журналы из РОВСА, так было спокойнее.

— Ну вот, — продолжает Горнунг, — когда мы уезжали, и было совершенно ясно, что навсегда, мы приехали проститься с Турчаниновыми.

— Женщины пошли обсуждать рецепты варений из крыжовника. Моя жена говорила, что надо варить с айвой, а Анна Ивановна отвечала: — «Ирочка, неужели вы не понимаете, что здесь нет айвы?»

— «Я думала, что у вас есть все, кроме клюквы», — оправдывалась жена.

— «Клюква как раз есть. Дети привезли из Норвегии.»

Вдруг Георгий Николаевич говорит: — «Я хочу кое-что подарить Пете. Пойдемте.»

Прошли в одну из дальних комнат. Хоть и маленький домик, но комнат шесть-семь есть. Домик с рубленым крыльцом, отчего-то сразу стал русским. Заходим в комнату. Турчанинов открывает шкаф и достает из него мундир или, скорее, френч. На нем ордена — Владимир с двумя мечами, Анна с мечами и шейный Станислав тоже с мечами. Погоны с двумя просветами и с тремя звездами. И два знака. О их существовании мы в то время ничего не знали. Один знак показался мне совершенно невзрачным, просто железяка какая-то черная, ржавая и на ней масляной краской что-то написано; другой тоже несолидный, но на нем хоть четко написано «Галлиполи». И вроде он с небольшой кособочиной. При хорошем глазомере это можно заметить. Когда имеешь дело с нумизматикой и фалеристикой, начинаешь улавливать сдвиг в долю миллиметра. Вы это заметили?

— Только после того, как вы сказали.

— «Что это?» — спросили мы у Турчанинова. Даже мой просвещенный отпрыск тогда рта от удивления не раскрыл.

— А Георгий Николаевич говорит: — «Вряд ли у вас в „эсессере“ знают, что это такое.»

— «Это Галлипольский крест. Мне его вручил барон Врангель. Незадолго до моего ухода из армии. Памятные кресты решили учредить на Военном совете, после чего один из офицеров сделал его проект. Сначала вроде была задумка заказать в мастерской серебряные кресты. Однако россияне — везде россияне, поговорили, пошумели, но серебра нет, ничего нет. Хотели было собрать рубли, ложки, но и этого не состоялось. А матрицу сделали. В конечном счете, остановились на самом скромном металле: собрали армейские кружки, ложки, которые легко льются. Из них и была изготовлена первая партия крестов. В присутствии офицеров барон Врангель возложил на себя первый крест, а потом начал награждать мой арьергардный отряд. Я попал в первую десятку.»

Рассказав нам это, Георгий Николаевич отвинтил Галлипольский крест от френча и протянул его Пете: — «В твою коллекцию.»

А второй крест, железный и самодельный, предназначался для тех, кто добровольно расставался с армией. Его могли понять и оценить только те, кто знал о нем тогда, в 1920 году.

— «Таких совсем немного», — сказал Турчанинов.

— «Он для тех, кто ушел с Врангелем, но не остался в «лагерях.»

На нем мы с трудом разобрали полустершиеся цифры: «1920−1921». Форма и размер такие же, как и у всех Галлипольских крестов.

Горнунг положил Галлипольский крест на ладонь.

— Может быть это первый крест «Галлиполи», попавший в Россию.

Клуб Военного института иностранных языков