 |
| ИА «Белые воины» | Василий Цветков | 24.11.2009 |
 |
| Генерал Л.Г. Корнилов |
Сослуживцы по дивизии, офицеры и солдаты, на редкость единодушно оценивали его командные качества. В отношениях с подчиненными он не был высокомерен. Требовательность к выполнению служебного долга сочеталась в нем с готовностью делить все тяготы повседневной службы, а если надо — быть впереди, на линии огня. В сравнении с другими командирами в нем видели «подлинного демократа», убежденного, говоря словами А.В. Суворова, что «каждый солдат должен знать свои маневр..». «С офицерами он был офицер. С солдатами — солдат! Народ тратить зря не любил» — эти слова одного унтер-офицера 48-й дивизии лучше всего передают отношение к нему (32).
Но оценки действий «корниловской» дивизии были неоднозначны. С точки зрения генерала Брусилова, его подчиненный действовал чересчур рискованно и, в силу высокого честолюбия, заботился только о личном успехе. В ноябре 1914 г. дивизия оказалась впереди фронта, прорвавшись через Карпаты на Венгерскую равнину. Однако прорыв, совершенный Корниловым по собственной инициативе, привел к отрыву от основных сил армии. Дивизии пришлось спешно отступать, под угрозой окружения. Так пренебрежение указаниями вышестоящего начальника едва не привело к разгрому. Корнилова собирались судить, и лишь заступничество командира корпуса спасло генерала. Брусилов ограничился выговором в приказе по армии. По его словам Корнилов «был очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны. Он всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость..» (33). Сам же Корнилов отмечал, что его дивизия «прорвалась через Карпаты» лишь в силу сложившейся стратегической обстановки, для защиты своей позиций с флангов. Но, все равно, развить наступление в Карпатах зимой 1914/1915 гг. русской армии не удалось.
Весной 1915 г. началось «великое отступление», в результате которого немецкие и австрийские войска захватили Польшу, часть Литвы, Белоруссии, вернули завоеванные земли Галиции. Во время «Горлицкого прорыва» немецкой «фаланги» генерала Макензена, дивизия Корнилова была разгромлена. «Катастрофа под Дуклой» оказалась для Лавра Георгиевича серьезным испытанием. 20−25 апреля, в результате страшного артиллерийского налета оказались практически уничтожены дивизии соседних с «корниловской» 9-го и 10-го корпусов. Несмотря на необходимость отхода, приказа об этом не поступало. Дивизия продолжала «держать фронт», ключевым пунктом обороны стало т.н. «Орлиное гнездо». Хотя самому Корнилову было ясно, что любая задержка с отходом через труднопроходимые карпатские перевалы угрожает катастрофой, но, возможно, горький «опыт» инициативы, проявленной в ноябре 1914-го на Венгерской равнине, удерживал генерала от самостоятельного отхода. Отступать же через Карпаты можно было только по немногочисленным горным дорогам. Эта задержка оказалась роковой.
Получив приказ об отступлении, полки 48-й дивизии столкнулись с плотным потоком отступающих тылов, частей соседних дивизий, оказались в арьергарде и не смогли выйти из плотного кольца. Документы свидетельствуют, что, находясь в окружении, Корнилов предпринял, практически безнадежную, контратаку закрепившегося на горных перевалах противника. Под интенсивным пулеметным и артобстрелом остатки «суворовских» полков пытались прорваться к своим. Как и в 1905-м под Мукденом, Корнилов, вероятно, надеялся на успех. Однако, на этот раз, силы были неравны. Поражение стало очевидным. Свыше трети дивизии погибло, оказалось в плену, но честь дивизии — ее полковые знамена были спасены.
Корнилов не снимал с себя ответственности за поражение. По факту «дуклинской катастрофы» было начато следствие. В отчете Следственной комиссии Корнилов отмечал не только недостаточную подготовку обороны, несвоевременность отдаваемых вышестоящим командованием приказов, но и говорил о собственной нераспорядительности, особенно при гибели дивизионной артиллерии, настаивал на судебном разбирательстве. Комиссия остановила свою работу после февраля 1917 г., и многие считали вину Корнилова гораздо большей, чем ту, о которой он написал сам. По оценке генерала Мартынова (высказанной, правда, уже в советское время) «за такое деяние, во всякой благоустроенной армии, начальник дивизии подлежал бы преданию суду, но в царской России, с ее извращенными понятиями «о воинском долге» и всеобщей наклонностью к реляционному вранью (так в оригинале — В.Ц.), сумели и это преступление обратить в «геройский подвиг» (34).
Несмотря на полученные ранения, начдив до конца оставался в рядах своих бойцов. На рассвете 25 апреля остатки штаба окружили австрийские аванпосты. Отказавшись сдаться, Корнилов ушел в горы, однако, к вечеру 29 апреля, был взят в плен. Вместе с ним австрийцы захватили пятерых солдат и санитара — все что осталось от арьергарда (35).
Как отмечал в своем отчете Корнилов «полки дивизии отбивались на все стороны, имея целью возможно дороже отдать свою жизнь и свято выполнить свой долг перед Родиной. 48-я пехотная дивизия своею гибелью создала благополучный отход тыловых учреждений 24-го корпуса, частей 12-го корпуса и соседних с ним частей 8-й армии». При этом «спасенные» части 24-го корпуса оказались не в состоянии поддержать погибающую дивизию. Оставшиеся в живых нижние чины получили Георгиевские кресты, а сам Корнилов был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени (правда, в отчете о потерях генерал числился «пропавшим без вести») (36).
О боях в Карпатах у генерала осталась оригинальная память. Один из его подчиненных, полковник Рымникского полка, подарил генералу дубовую палку, на изгибе которой были вырезаны слова: «Орлиное гнездо. 29 апреля 1915 г.». Получивший ранение в ногу, генерал ходил с этой палкой до своих последних дней и, «опираясь» на нее, начал Ледяной поход (37).
Оказавшись в плену, Корнилов сильно переживал вынужденное бездействие. Его энергия требовала дела, борьбы. Тяготила сознание гибель дивизии, катастрофа отступления. По словам генерала Мартынова, бывшего сослуживца, ставшего соседом по тюремному заключению, Корнилов «как хороший солдат, страшно томился в плену и рвался к боевой деятельности; к тому же, его непрерывно точил червь неудовлетворенного честолюбия. Свой вынужденный досуг он старался заполнить чтением, но читал почти исключительно книги о Наполеоне, что еще больше раздражало его, так как он имел обыкновение проводить параллели между различными случаями из жизни великого корсиканца и своей собственной..» (38).
Пленный русский генерал вызывал неподдельный интерес австрийских газет, а фотограф запечатлел беседу Корнилова с командиром 7-го австро-венгерского корпуса эрцгерцогом Иосифом. Не слишком суровые условия содержания «наилучшего генерала русской армии» позволяли спокойно дожидаться окончания войны, коротая время в чтении прессы и воспоминаниях о «боевом прошлом». Но для деятельного характера тюремный покой был унизителен. Корнилов предпринял четыре попытки побега. Первые три, в том числе вместе с Мартыновым, окончились неудачей. Четвертая, совместно с чехом, санитаром Ф. Мрняком прошла успешно. Пригодились опыт и навыки профессионального разведчика, знание иностранных языков и обычаев (переодевание в австрийскую форму под видом солдата возвращающегося после лечения). Однако неосторожность Мрняка, оставившего австрийской полиции неоспоримые улики своего побега с Корниловым, привели к аресту чеха и тому, что большую часть пути до линии фронта Корнилову пришлось пройти самостоятельно. Совершив побег из тюремного госпиталя в венгерском городе Кессег 29 июля 1916 г., Штефан Латкович (имя в фальшивом паспорте Корнилова) через 22 дня добрался до румынской границы и, перейдя ее, пришел к российскому военному атташе, открыв свое инкогнито. А 4 сентября 1916 г. Корнилов прибыл в Петроград. В плену он был 1 год, 3 месяца и 19 дней.
 |
| Л.Г. Корнилов. 1916 г. |
Сам же Лавр Георгиевич в письме сестре 1 ноября 1916 г. не живописал побега: «..подробности своего бегства не буду описывать; из газет ты кое-что знаешь, хотя врали они невозможным образом. Бог даст, когда-нибудь встретимся, тогда расскажу. Хочу только сказать, что во время войны, плена и бегства я на практике убедился, что бывают в жизни человека такие минуты, когда только чудо и помощь Божия выводят его из неминуемой гибели. Такие минуты у меня были..» (39).
В Петрограде, Корнилов, наконец, увиделся с семьей. Квартиру уже не снимали, за время отсутствия супруга жалование ему не выплачивалось, и Таисия с детьми жила в офицерском общежитии. Разлука тянулась два с лишним года, а встреча продолжалась всего два дня, хотя формально генерал получил трехмесячный отпуск. Тяготы и переживания военной жизни вызывали закономерное желание успокоиться, остановиться. «..Таиса очень расстроила свое здоровье.., она мечтает приобрести хутор, дачу, вообще какой-нибудь уголок на юге, я всей душой сочувствую ее намерениям, но, к сожалению, сам не могу заняться этим делом. Я с 19 сентября вступил в командование Корпусом, и успел уже три раза подраться с немцами. Собираюсь в скором времени поехать, если обстоятельства позволят, в кратковременный отпуск и немного отдохнуть..» (40).
Война продолжалась и требовала от Корнилова полного самозабвения. Он снова отбыл на фронт, получив 13 сентября 1916 г. назначение командовать 25-м армейским корпусом, в составе Особой армии, основу которой составляли гвардейские полки. Сразу же по прибытии на новое место службы от Корнилова потребовалось оперативно разработать план лобового удара по хорошо укрепленным позициям австро-германской пехоты под Ковелем. Требовалось развить успех «Брусиловского прорыва» и его корпус оказался «на острие удара». 19 сентября началось наступление русских войск, однако результаты сражения оказались более чем скромными. Потеряв в жестоких боях около половины личного состава части 25-го корпуса к ноябрю 1916 г. «зарылись в землю», вернувшись к позиционной войне.
Решающий в его биографии 1917-й год Корнилов встретил в заботах о подготовке корпуса к планировавшемуся весеннему наступлению. В эти последние месяцы Императорской России Корнилов был обеспокоен духовными, а отнюдь не политическими проблемами.
26 ноября 1916 г. в праздник Георгиевских кавалеров казаки Каркаралинской станицы отправили телеграмму наказному атаману Н.А. Сухомлинову со следующей просьбой: «В ознаменование великих заслуг героя, уроженца Каркаралинской станицы, перед горячо любимым Монархом и Родиной, дабы запечатлеть на веки потомству память о нем родных станичников, единогласно решили генерал-лейтенанта Лавра Георгиевича Корнилова, бывшего начальника славной 48-й пехотной дивизии, просить взять на себя звание почетного казака родной ему станицы Каркаралинской, а также позволить нам наименовать бывшее двухклассное, ныне высшее начальное Каркаралинское училище, в котором воспитывался герой-генерал, именем генерала Лавра Корнилова. В ознаменование настоящего Праздника усердно просим Ваше Высокопреосвященство нашу просьбу довести до Его Превосходительства Лавра Георгиевича Корнилова телеграфно. Одновременно каркаралинцы переводят владыке Омскому Преосвященнейшему епископу Сильвестру сто рублей для благословения генерала нательным крестом и образом, чтобы Всевышний сохранил жизнь нашего уроженца героя на многая лета для служения Батюшке-Царю и дорогой Родине».
21 января 1917 г. Корнилов ответил телеграммой с благодарностью и согласием на просьбу сибирского казачества, а 24 февраля 1917 г. написал ответное письмо епископу Омскому и Павлодарскому Сильвестру (Ольшевскому), будущему Новомученику Российскому, главе Высшего Церковного Управления при адмирале Колчаке в 1919 г. Генерал был глубоко признателен Владыке за благословение образом Матери Божией и Святого Иоанна Тобольского, а также нательным крестом от казаков Каркаралинской станицы. Позднее, находясь под арестом в г. Быхове, он отправил этот образ Корниловскому ударному полку. Корнилов просил епископа благословить иконой Каркаралинское высшее начальное училище и приходскую школу, где он начинал учиться, а также принять 200 рублей пожертвований. В письме архиерею генерал писал: «Глубоко тронутый вниманием Вашего Преосвященства и доброю памятью обо мне моих земляков, я с сердечной признательностью и чувством глубокого благоговения приму высылаемые мне молитвенные знаки, с твердою верою, что являемая в них сила Господня, сохранившая меня в стольких боях и выведшая меня среди великих опасностей из тяжелого плена, сохранит меня целым и невредимым в предстоящих боях и даст мне новый запас сил для служения Царю и Родине..» (41).
Искренняя религиозность отличала Корнилова. По воспоминаниям Ксении Деникиной, оказавшись на всенощной в Быховской тюрьме, невеста А.И. Деникина была поражена тем, что раненый в ногу генерал, «превозмогая свое страдание» отстоял всю службу «навытяжку, как офицерам полагается, и даже не переступил с ноги на ногу» (42).
Роковые события февральской революции сделали Корнилова командующим Петроградским военным округом. Вопреки мифу об информированности и прямом участии генерала в готовящемся «перевороте», факты свидетельствуют, что его предлагали вызвать в столицу еще до смены власти. Телеграмма о переводе командира 25-го корпуса в Петроград была подписана Николаем II. По воспоминаниям начальника Особого отдела Главного штаба по назначению чинов Армии генерал-лейтенанта А.П. Архангельского, считалось необходимым «назначить в Петроград волевого начальника, дабы установить в городе порядок и умерить революционный пыл комитетов и рабочих». Кандидатура Корнилова, «как известного всей России героя», не встретила возражений и со стороны новообразованного Временного Комитета Государственной Думы. Считалось, что «овеянный боевой славой» генерал «популярен как в Армии, так и среди народных масс, особенно после его легендарного побега из австрийского плена». «Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии назначение на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения» — телеграфировал в Ставку председатель IV Государственной Думы М.В. Родзянко. Итогом стало его утверждение в должности не «революционным порядком», а с санкции Императорского Главного Штаба и самого Государя (43).
Но по воле истории, генерал, призванный «установить порядок» и «умерить революционный пыл», стал считаться первым революционным генералом, едва ли не «большевиком в погонах».. Главной причиной подобных обвинений со стороны монархических кругов стало участие генерала в аресте Государыни Императрицы, Великих Княжен и Наследника Цесаревича. Из-за этого, еще в эмиграции начал создаваться миф о «несмываемом позоре клятвопреступления», «смертном грехе предательства». Некое «предательство Корнилова» сделало, согласно этому мифу, изначально порочным все Белое движение. Замысел, увы, не нов. Только раньше белых генералов клеймили как «эксплуататоров» и «душителей трудового народа», а теперь стало удобнее обвинять их с позиций т.н. «державного национально-православного патриотизма», допускающего и еретический чин покаяния в Цареубийстве, и «канонизацию святого старца» Распутина, и (что уж там останавливаться на полпути) «народную канонизацию отца народов». Чрезвычайно вольное, произвольно вырванное из контекста толкование слов Государя «кругом измена и трусость и обман» привлекает, к сожалению, неискушенных читателей.
Объективно оценивая деятельность Корнилова в февральско-мартовские дни 1917-го года, нужно учитывать следующее.
Во-первых, его назначение на должность командующего Петроградским военным округом, как отмечалось выше, было связано исключительно со стремлением «навести порядок» в столице. По мнению петроградских политиков, эта задача существенно облегчалась бы в случае ее реализации «популярным генералом». Искать в этом назначении «скрытые пружины», связывающие генерала с некими «военными масонскими ложами» — бессмысленно. Для самого Корнилова данное назначение явилось неожиданным. Но и отказаться от него было невозможно с точки зрения военной дисциплины. Впрочем, и с точки зрения военного честолюбия подобный отказ становился для генерала неприемлемым. Примечательно, что генерал Алексеев, согласно повеления Государя Императора от 2 марта 1917 г., в приказе по армии N 334 писал лишь о «временном Главнокомандовании Войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанта Корнилова» (44).
Во-вторых, оказавшись в Петрограде в новой должности Корнилов, следуя должностной субординации, обязан был выполнять распоряжения Временного правительства. При этом, естественно, никоим образом не учитывалось желание или нежелание самого генерала участвовать в том или ином политическом акте. Следует помнить, что решение об аресте и суде над Царской Семьей изначально принимало не Временное правительство, а претендовавший на власть, «самочинно возникший» (как называли его правые в 1917 г.) Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Под прямым давлением Петросовета Временное правительство согласилось на ограничение свободы передвижения, по существу «домашний арест» Царской Семьи, а отнюдь не на «тюремное заключение», на чем настаивали члены Совета. Петроградский Совет не исключал возможности осуществления своего решения и собственными силами, для чего в Царское Село накануне приезда туда Корнилова был отправлен специальный отряд «революционных солдат».
В самом Царском, местный гарнизон, состоявший из запасных солдат гвардейских стрелковых полков взбунтовался еще 28 февраля. Был создан городской совет, и не возникало сомнений в готовности солдат к «самосуду». К 1 марта из повиновения вышла даже часть чинов Конвоя и Сводно-гвардейского полка, а после отречения Государя и ареста начальника дворцового управления князя Путятина 3 марта 1917 г. вся власть в городе фактически перешла к городскому комитету и местному совету. 5 марта Царское посетил Гучков, принятый Императрицей и, вечером того же дня, здесь был Корнилов, рано утром приехавший в Петроград с фронта. Поздно ночью 7 марта Корнилову было вручено предписание осуществить постановление правительства о «лишении свободы» Царской Семьи, что и было им сделано утром. Генерал установил строгий порядок смены караулов, определил режим содержания во дворце, добился того, что караульная служба осуществлялась только под контролем штаба округа, а не местных самочинных комитетов и советов. Переводя режим охраны в ведение штаба Петроградского военного округа, Корнилов, по существу, спасал Царскую Семью и от бессудных действий и самочинных решений взбунтовавшегося местного гарнизона и от «самодеятельности» петроградского Совета, считавшего себя всероссийской властью с первых же дней после возникновения (45).
Много вопросов вызывает демонстративная форма, в которой был осуществлен этот «арест». По словам поручика 4-го Царскосельского стрелкового полка К.Н. Кологривова, состоявшего в Сводно-Гвардейском полку (свидетельство последнего было «сообщено» в книге 3 «Русской летописи» генерал-майором А.Д. Нечволодовым) акт «ареста» был совершен Корниловым в крайне дерзкой, нарочито вызывающей манере. Генерал, с красным бантом на груди, в сопровождении А.И. Гучкова, только что ставшего военным министром, потребовал немедленно разбудить «бывшую Царицу». Подойдя к Корнилову и не подавая руки, Императрица спросила: «Что Вам нужно, генерал?» Корнилов вытянулся и в почтительном тоне, что резко контрастировало с его предшествующей манерой держать себя, сказал: «Ваше Императорское Величество. Вам неизвестно, что происходит в Петрограде и в Царском. Мне очень тяжело и неприятно Вам докладывать, но для Вашей же безопасности я принужден Вас..» и замялся. Императрица перебила его: «Мне все очень хорошо известно. Вы пришли меня арестовать?» — «Так точно», — ответил Корнилов. «Больше ничего?» — «Ничего». Не говоря более ни слова, Императрица повернулась и ушла в свои покои. Через несколько минут Дворец покинула и делегация.
Императрица была возмущена этим и искренне недоумевала почему это поручение выполнил именно Корнилов облагодетельствованный Государем (46).
Рассмотрим эти свидетельства подробнее. С красными бантами на груди ходили офицеры и нижние чины царскосельских стрелковых полков, поднявших восстание, и нельзя исключать их ношение Гучковым и Корниловым, прибывших во Дворец после «инспекции революционного гарнизона». Свидетельства Кологривова сложно оценивать как беспристрастные по отношению к «революционному» (как он считал) генералу. Смущает и другое. Излишне «картинно-театральные» описания акта «ареста» вызывают сомнения в их достоверности (mauvais ton для монархического издания публиковать уточнение Кологривова, что Императрица «в пеньюаре» вышла навстречу прибывшей во Дворец делегации и дворцовой охране). Кологривов «не помнит» даты «ареста», но, почему-то помнит время суток (между часом и двумя ночи). Тем не менее, его свидетельство не стоит отвергать.
Далее. По свидетельству гофмаршала, графа Бенкендорфа Гучков приезжал в Царское Село первый раз 5-го марта 1917 г. и его встреча с Государыней не носила характера «объявления об аресте» (хотя бы потому, что постановления об этом еще не было принято). Согласно дневниковым записям Государыни, Гучков и Корнилов были приняты во Дворце поздним вечером 5 марта (половина двенадцатого). На приеме присутствовали также Великий Князь Павел Александрович, граф Бенкендорф и церемониймейстер Царскосельского Дворца, личный секретарь Государыни граф П.Н. Апраксин. И Гучков и Корнилов, в оценке Мельгунова, «совершали инспекторский осмотр Царскосельского гарнизона» и свое появление во Дворце «объясняли желанием выяснить положение Царской Семьи во Дворце, который с военной (внешней (?) — В.Ц.) стороны охранялся нарядом из состава уже революционного гарнизона». Именно во время этого приема и было заявлено об «охране» Царской Семьи, а не об ее «аресте».
С учетом этой последовательности, весьма вероятным становится описание появления Корнилова и Гучкова во Дворце именно вечером 5-го марта. И если так, то расхождений со свидетельством Кологривова уже гораздо меньше. Отметим еще: поскольку поручик не уточнял дату появления во Дворце Гучкова и Корнилова, его свидетельство логично датировать 5 марта; в одиннадцатом часу вечера заболевшие дети уже спали; Корнилов и Гучков не могли появиться во Дворце, раньше того, как они окончательно убедились в надежности охраны; несмотря на слова «бывшая царица» (в передаче дежурного поручика), к самой Государыне генерал обратился со словами «Ваше Императорское Величество»; первой слова об «аресте» (предупреждая события) произнесла именно Императрица; Корнилов, плохо владевший придворным этикетом, пытался объяснить Императрице опасность происходящего в Царском Селе, правомерно полагая, что Александр Федоровна не имела «полноты информации». Резкое, неожиданное прекращение диалога с генералом и столь же неожиданный «солдатский» ответ генерала «так точно» (на полувопросительную, полуутвердительную фразу Государыни об «аресте»), можно объяснить психологическим состоянием, в котором оказались участники этого драматического акта (нельзя не учитывать и присутствие многочисленных свидетелей — от дежурного офицера до только что назначенного военного министра, отмеченных в дневнике Императрицы Великого Князя и придворных).
В духе конспирологических теорий можно, конечно, предположить, что Корнилов и Гучков по собственной инициативе (или по предварительному сговору с Петроградским Советом), приняли решение об аресте Царской Семьи (о чем и сообщили Государыне уже 5 марта), но подобная «самодеятельность» выглядит фантастически.
Существуют и другие, более достоверные свидетельства. Полковник Е.С. Кобылинский подробно описал свое назначение на должность начальника Царскосельского гарнизона и поездку в Царское Село, по вызову генерала Корнилова утром 8 марта 1917 г. Он же отмечал очень корректное, почтительное отношение Корнилова в Государыне. Кобылинский точно отметил, что он был единственным офицером, в присутствии которого Государыне сообщили о ее аресте. Кобылинский отметил также, что Императрица встретила Корнилова как знакомого, подала ему руку (это вполне объяснимо, если учесть, что первый прием уже состоялся вечером 5 марта).
Описан арест и в воспоминаниях личного камердинера Государыни Императрицы Александры Федоровны А.А. Волкова. Правда, по оценке С.П. Мельгунова этот автор не заслуживал доверия ввиду «явной путаницы всех дат и подробностей». Но подобное замечание вряд ли справедливо в отношении чиновника обязанного запоминать всех принятых Императрицей посетителей (Мельгунов дневник Императрицы в качестве исторического источника не использовал). Волков отмечал, что Корнилов дважды встречался с Императрицей, причем, очевидно, что обе эти встречи произошли утром 8 марта с очень небольшим временным разрывом. Утром Корнилов прибыл в Царское Село вместе со штабс-ротмистром П.П. Коцебу (назначенным комендантом дворца) и полковником Кобылинским. Прием Корнилова и Кобылинского отмечен в дневнике Государыни в записи от 8 марта. Именно во время этого приема Корнилов сообщил Государыне уже не об «охране», а об «аресте», а затем представил ей Кобылинского. При этом, генерал «просил Государыню быть спокойной: ничего не только опасного, но даже особых стеснений арест за собою повлечь не может». Во дворце в это время были граф Апраксин и граф Бенкендорф, причем последний присутствовал при приеме. По словам Бенкендорфа «Корнилов тут же сказал, что арест является мерой охранительной, и что после выздоровления детей Царская Семья будет отправлена в Мурманск».
Но «вскоре», по словам Волкова, «вторично явился генерал Корнилов вместе с А.И. Гучковым и свитою». Здесь свидетельства Волкова выглядят спорными. В Дневнике Императрицы вторичного приема (за один и тот же день) Корнилова и Гучкова не отмечено. Но можно предположить, что если данный прием имел место, то носил уже сугубо формальный характер, и именно о ней сообщал генерал Корнилов в своих интервью в прессе. «Опять, по приказу Императрицы вызвали Вел. Кн. Павла Александровича, который и приехал немедленно. Государыня велела просить всех к себе. Прием у Государыни продолжался минут десять-пятнадцать». На этот раз все формальности ареста были соблюдены. Корниловым было полностью зачитано постановление Совета министров. Императрица была уже психологически подготовлена к формальной процедуре «ареста» (хотя в дневнике слово «арест» было заменено словом «взаперти»). По свидетельству графа Апраксина Александра Федоровна так ответила генералу: «Я рада, что именно Вы, генерал, объявили Мне об аресте, — сказала она Корнилову, когда тот прочел Ей постановление Временного правительства, — так как вы сами испытали весь ужас лишения свободы».
Еще одним важным моментом стала смена дворцовых караулов. Сделано это было Корниловым только после окончания формальной процедуры «ареста», т. е. 8, а не 5 марта. Великого Князя Павла Александровича Корнилов заверил в надежности новых, на этот раз уже, «арестных» постов. Но с 5 по 7 марта караул продолжали осуществлять чины Сводно-Гвардейского полка, что дополнительно подтверждает факт охраны, а не «ареста» Царской Семьи. Охрану, проверенную и удостоверенную Корниловым в первые же часы своего пребывания в должности командующего Петроградским военным округом (47).
Таким образом, можно утверждать, что Корнилов в течение 5−8 марта 1917 г. был принят Государыней не однажды. Первый раз прием состоялся поздним вечером 5 марта и на страницах «Русской Летописи» был воспроизведен именно этот акт приема генерала и военного министра. Второй раз генерал, вместе с Кобылинским, был принят Государыней утром 8 марта. И, возможно, спустя несколько часов в составе «делегации» вместе с Гучковым (это отметили Апраксин и Волков). Корнилов, как опытный разведчик, мог вести двойную игру. Нужно было любой ценой добиться защиты Царской Семьи и, с другой стороны, продемонстрировать представителям «новой власти» революционное поведение. Вероятно, что ради этого и была разыграна «сцена» формального «ареста», отмеченная Волковым и Апраксиным.
Никаких унизительных для Царской Семьи действий, никакого оскорбительного поведения по отношению к Императрице со стороны Корнилова проявлено не было.
Сам Корнилов глубоко переживал выполнение выпавшей на него тяжелой обязанности. По воспоминаниям полковника С.Н. Ряснянского, находясь под арестом в г. Быхове, в сентябре 1917 г., генерал «в кругу только самых близких лиц поделился о том, с каким тяжелым чувством он должен был, во исполнение приказа Временного правительства, сообщить Государыне об аресте всей Царской Семьи. Это был один из самых тяжелых дней его жизни..» (48).
В-третьих. Обвинения в «нарушении присяги» генералом Корниловым, выполнившим распоряжение об аресте Царской Семьи, совершенно бессмысленны уже по той причине, что своим отречением и словами «Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу» Государь Император освобождал подданных от прежней присяги.
В этой связи немаловажным является вопрос об отношении Корнилова к монархии. Известный военный историк генерал-лейтенант Н.Н. Головин сравнивал Корнилова с «революционными маршалами» Наполеоновской Франции. Однако имеющиеся источники сходятся в одном: Корнилов до февраля 1917 г., как и большинство военных, был сторонником существующего строя, но отнюдь не безоговорочным монархистом. Нельзя не учитывать его трудного жизненного пути, когда пришлось «делать карьеру» исключительно собственными силами, безо всяких «протекций», преодолевая тяжелые материальные проблемы. Нельзя забывать его многочисленных конфликтов с представителями царской бюрократии, вплоть до последнего — в Заамурском пограничном округе. Следует иметь в виду и очевидные для Корнилова просчеты командования, недостатки снабжения, проявившиеся и в 1904—1905 и в 1914—1915 гг. «Я не контрреволюционер, я ненавидел старый режим, который тяжело отразился на моих близких. Возврата к старому нет и не может быть..» — эти его слова, сказанные в августе 1917 г. своему начальнику штаба генерал-лейтенанту А.С. Лукомскому подтверждают его позицию. «Генерал Корнилов заявлял, что никогда не будет поддерживать ни одной политической комбинации, которая имеет целью восстановление дома Романовых, считая, что эта династия в лице ее последних представителей сыграла роковую роль в жизни страны..» — это уже из показаний самого Корнилова Следственной Комиссии (49).
Но правомерно ли ставить знак равенства между негативным отношением к «старому режиму», как источнику тех вполне реальных, объективных ошибок, политических и военных неудач нередких, увы, в России начала ХХ столетия, и монархическим строем вообще? Для генерала Корнилова, как и для большинства участников Белого движения, ошибки бюрократического аппарата не означали порочности монархии и преимуществ республики. Позднее, после провала августовского выступления 1917 г. взгляды стали еще более консервативными. Очень точно передают эти настроения слова генерала, сказанные им во время Ледяного похода, в беседе с гвардейским капитаном Булыгиным: «..После ареста Государыни я сказал своим близким, что в случае восстановления монархии мне, Корнилову, в России не жить. Это я сказал, учитывая, что придворная камарилья, бросившая Государя, соберется вновь. Но сейчас, как слышно, многие из них уже расстреляны, другие стали предателями. Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я — казак. Казак настоящий не может не быть монархистом..» (50).
Достаточно объективно оценивал его политические представления член ЦК кадетской партии и министр путей сообщения Временного правительства П.П. Юренев: «..Я не мог бы сказать, что он был республиканец, но для него был ясен вред, причиненный России последним представителем династии. Он считал, что с династией покончено раз навсегда. Но когда его спрашивали, а что если Учредительное Собрание изберет монарха, — он отвечал: я подчинюсь и уйду. Созыв Учредительного Собрания он считал неизбежным и безусловным требованием. В общем, Корнилова можно назвать сторонником демократии из любви к народу; но демократии, ограниченной благоразумием (читай властью — прим. В.Ц.)..» (51).
«Проведя большую часть своей сознательной жизни на окраинах России, в борьбе за ее величие, счастье и славу, ему некогда было размышлять о преимуществах того или иного политического строя. Генерал Корнилов был государстволюбцем, для которого понятие «Россия» имело мистическое, почти божественное значение. Он служил монархии, Романовым, — лишь постольку, поскольку царь олицетворял для него идею Великой России» — так писал о своем командире адъютант Корниловского ударного полка поручик князь Н. Ухтомский (52).
В 1917 г. должность командующего Петроградским военным округом, вольно или невольно, становилась должностью «политической». После ареста Царской Семьи его «демократизм» уже не вызывал сомнений со стороны Временного правительства. На новой должности, в центре общественных страстей, от Корнилова потребовались качества, выражаясь современным языком, «публичного политика». Генерал принимал парады частей гарнизона, награждал Георгиевскими крестами отличившихся, в том числе «революционного» унтер-офицера Кирпичникова, ездил в Кронштадт на митинги матросов, проверял условия службы запасных батальонов.
История с награждением Т.И. Кирпичникова стала еще одним мифом в биографии Корнилова, относящейся к 1917-му году. Считается, что генерал наградил его за организацию бунта и за убийство офицера, начальника учебной команды ЛГв Волынского полка капитана Лашкевича. Факты свидетельствуют иное. Приказом по округу N 120 от 1 апреля 1917 г. Корнилов наградил Георгиевским крестом 4-й степени старшего унтер-офицера Тимофея Кирпичникова «за то, что 27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя, и несмотря на ружейный и пулеметный огонь в районе казарм 6-го запасного Саперного батальона и Литейного моста, примером личной храбрости увлек за собой солдат своего батальона и захватил пулеметы у полиции».
Конечно, формально можно утверждать, что Кирпичников получил награду не за подвиги на фронте, а за противодействие полиции, исполнявшей свой долг. Но ситуация с «полицейскими пулеметами» не все ясно. Следствие так и не обнаружило «следов» полиции, «стрелявшей в народ» на Литейном проспекте. В течение марта-апреля 1917 г. в газетах публиковались объявления — призывы к гражданам, с просьбой давать свидетельские показания о пулеметчиках на крышах домов. Более того. Следствием, которое вела Чрезвычайная Следственная Комиссия по расследованию злоупотреблений бывших министров, Главноуправляющих и других высших должностных лиц, было установлено, что стрелявшие «в народ» пулеметы, по номерам, не числились в структурах МВД. Полиции, действительно, не нашли, зато по свидетельству генерала от инфантерии А.П. Кутепова, командовавшего 27 февраля сводно-гвардейским отрядом на Литейном проспекте его солдаты обнаружили сидевших за пулеметами «рабочих орудийного артиллерийского завода и Выборгского района» и еще «двух человек плохо говоривших по-русски, которые при опросе показали, что они будто бы финны». «Никаких пулеметов, — вспоминал Кутепов, — обслуживаемых полицией на крышах домов, и самой полиции в назначенном мне районе я не видел..». Получается, что Кирпичников и его учебная команда действовали против революционеров, за что унтер-офицер и был награжден. (53).
Настоящий убийца офицера так и остался неизвестен (Лашкевича убил «один из вольноопределяющихся» (?) выстрелом в спину с чердака казармы) (54). Но воображение создало весьма ужасную картинку, на которой «генерал-предатель» Корнилов едва ли не сам подготовил вооруженный бунт запасных, с удовольствием арестовал Царскую Семью, а потом еще и наградил всех убийц-революционеров. Увы. Клеветать на боевого, заслуженного воина-патриота, Георгиевского кавалера, оказывается сегодня куда проще и безопаснее (наверное), чем писать об истинных зачинщиках петроградского бунта — городских комитетах партий большевиков и эсеров, выборгском районном комитете большевистской партии, агентах немецкой разведки, обманутых петроградских рабочих, всех вольных и невольных пособниках февральской революции 1917 г. (55).
 |
| Командующий Петроградским военным округом генерал Л.Г. Корнилов принимает парад. Петроград. Весна 1917 г. |
Очевидцы отметили и его присутствие на 1-м Общеказачьем съезде 23−29 марта 1917 г., на котором были поддержаны решения военного министра Гучкова о восстановлении структур казачьего самоуправления и о создании «Союза Казачьих войск России». Во время работы съезда Корнилов «смотрел и слушал», делая своеобразный «смотр казачеству», с которым ему придется делить тяготы Ледяного похода (57).
Но весной 1917-го провозглашенное «углубление революции» продолжалось. С первых же дней службы в Петрограде Корнилов столкнулся с принципом двоевластия. Генералу, воспитанному на твердом следовании уставной дисциплине, жесткой иерархии подчинения, было не понятно — почему один и тот же военный приказ нужно согласовывать и с правительством и с Советом рабочих и солдатских депутатов и еще с новообразованными армейскими комитетами. Признавая легитимность власти Временного правительства, Корнилов крайне негативно оценивал любые попытки вмешательства в командование округом и, тем более, начинавшуюся пропаганду сепаратного мира с Германией. Тесно сотрудничал Корнилов с военным министром А.И. Гучковым. Последний вспоминал, что «Корнилову были даны неограниченные полномочия в области личных назначений на все командные должности в частях Петроградского округа. в его распоряжение были отпущены большие кредиты для организации пропаганды порядка и дисциплины в войсках. Корнилов энергично принялся за работу. Он поставил себе задачей, если не оздоровление всего гарнизона, то хоть создание отдельных надежных частей (прежде всего из казачьих полков, артиллеристов и юнкеров военных училищ — прим. В.Ц.), на которые Временное правительство могло бы опереться в случае вооруженного столкновения..» (58).
Сознавая опасность антивоенной пропаганды леворадикальных партий, Корнилов настаивал на создании контрразведки, ориентированной на поиск немецкой резидентуры среди политических структур, прежде всего, среди большевиков и эсеров. При штабе округа начало работу контрразведывательное бюро, во главе с полковником Б. Никитиным, задачей которого был сбор и передача лично Корнилову всей информации о готовящихся антиправительственных выступлениях. Трудно судить об эффективности работы бюро, однако его сосредоточенность на политической работе сыграла негативную роль во время августовского выступления (59).
Но для организации прочной системы противодействия советам у Корнилова и Гучкова не хватило времени. Первый конфликт с «властью советов» произошел уже 7 марта, во время работы комиссии по подготовке реформ в армии, под руководством бывшего военного министра, генерала от инфантерии А.А. Поливанова, когда в ответ на требование Корнилова о выводе из столицы «разложившегося» столичного гарнизона и его замене частями с фронта, представители Совета заявили о недопустимости подобных предложений и об оставлении запасных полков в Петрограде для «защиты революции» (60).
Второй раз конфликт произошел 20−21 апреля, во время «кризиса» правительства, когда в ответ на «ноту Милюкова» о продолжении войны и верности союзническим обязательствам, в Петрограде начались массовые антивоенные демонстрации. Именно здесь предстояло провести «смотр сил контрреволюции», необходимых для «наведения порядка». Гучков и Корнилов рассчитывали на 3,5 тысячи дисциплинированных, верных правительству войск, с помощью которых можно было бы «остановить анархию на улицах». Но их попытки вывести части на Дворцовую площадь встретили резкое противодействие Петросовета. Председатель совета Чхеидзе официально объявил, что «только Исполнительному Комитету принадлежит право устанавливать порядок вызова воинских частей на улицу..». Возмущенный Корнилов заявил, что «таковым обращением Исполком принимает на себя функции правительственной власти», а при таких условиях он «не может принять на себя ответственность ни за спокойствие в столице, ни за порядок в войсках» и «просит об освобождении от должности» (61). Разочаровало и столичное офицерство: «..во всех воинских частях, в которых быстро шло разложение, виноват командный состав, потакавший солдатской анархии. И это не столько проявление слабости, сколько революционного карьеризма..».
Гучков собирался перевести Корнилова на должность Главнокомандующего Северным фронтом, но получил категорический отказ со стороны Верховного Главнокомандующего генерала М.В. Алексеева, пригрозившего своей отставкой, если назначение состоится. Корнилов получил командование 8-й армией Юго-Западного фронта, в составе которой начинал войну (62).
Примечания
32 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 336. Лл. 4−13; Байов А.К. Генерал Л.Г. Корнилов и его дивизия Императорской Армии // Часовой. Париж, 1930. № 35.
33 Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 1943. С. 247−248.
34 Мартынов Е.И. Корнилов (попытка военного переворота). М. C. 13−14.
35 Севский В. Указ. соч. С. 21.
36 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1028 (2). Л. 55; Басханов М.К. Указ. соч. С. 300−304.
37 Хан Хаджиев о Верховном // Вестник первопоходника. Корниловский сборник. 1968. № 79−80−81. Апрель, май, июнь. С. 23, 54, 61.
38 Мартынов Е.И. Указ. соч. С. 16.
39 Из писем Л.Г. Корнилова. // Иртыш. Омск, 1919. № 41. С. 22.
40 Там же. С. 23.
41 Письмо Л.Г. Корнилова Его Преосвященству Сильвестру Епископу Омскому и Павлодарскому // Иртыш. Омск, 1919. № 40. С. 22; Митрополит Феодосий (Процюк) В вере ли Вы? Житие и труды священномученика Сильвестра, архиепископа Омского. Омск, 2006. С. 52.
42 Ксения Деникина. К характеристике генерала Корнилова // Вестник первопоходника. Корниловский сборник. 1968. № 79−80−81. Апрель, май, июнь. С. 71.
43 Материалы для истории Корниловского ударного полка. Составитель Левитов М.Н. // Париж, 1974. С. 30−32; Свидетельство генерал-лейтенанта Архангельского // Вестник первопоходника. Корниловский сборник. 1968. № 79−80−81. Апрель, май, июнь. С. 73−74.
44 Долгополов А. Материалы к биографии генерала Л.Г. Корнилова // Вестник первопоходника. Корниловский сборник. 1968. № 79−80−81. Апрель, май, июнь. С. 9.
45 Русский Инвалид. Петроград, 1917. № 61. 11 марта; Достаточно полное описание выступления царскосельских стрелков 28 февраля 1917 г., их готовности устроить революционное «шествие к дворцу» и создать Совет солдатских депутатов в Царском Селе, о назревавшем столкновении «революционного гарнизона» с охраной Дворца см., например: Жильяр П. Император Николай II и Его семья. Петергоф, сентябрь 1915 — Екатеринбург, май 1918 г. Вена, 1921. C. 161; Февральский переворот в царской резиденции // Минувшие дни. 1928. № 4. С. 153−154; Объективные исследования, доказывающие неоправданно преуменьшаемую роль большевиков в событиях февраля 1917 г. см., например: Холяев С.В. Три Февраля 1917 года // Вопросы истории. 2003. № 7; Поликарпов В.В. 22−23 февраля 1917 года в Петрограде // Вопросы истории. 2005. № 10.
46 Марков С.С. Покинутая Царская семья. Вена, 1928. С. 114−115; Кологривов К . (сообщено А.Д. Нечволодовым). Арест Государыни Императрицы Александры Феодоровны и Августейших детей Их Величеств // Русская летопись. Кн. 3. Париж, 1922. С. 192−194; Свидетельство Кологривова полностью принимается одним из авторов «заговора генералов» В. Кобылиным в книге «Анатомия измены» (СПб., 2003. С. 336−338). Здесь, вопреки первоисточнику, указано точное время ареста — ночь 8 марта.
47 Последние дневники императрицы Александры Федоровны Романовой: Февраль 1917 г. — 16 июля 1918 г. Новосибирск, 1999. С. 30−31; Стенограммы допроса следователем Е.С. Кобылинского в качестве свидетеля. по делу об убийстве Императора Николая II // Историк и современник. Т. V. Берлин, 1924. С. 171; Соколов Н. Убийство Царской Семьи. Берлин, 1925. С. 9−10; 18−20; Апраксин П. 9-го марта 1917 года в Царскосельском дворце // Новое время. Белград, 1922. № 268. 17 марта; Росс Н. Гибель Царской Семьи. Франкфурт-на-Майне, 1987. С. 292; Волков А.А. Около Царской Семьи. Париж, 1928. С. 49−51.
48 Ряснянский С.Н. Воспоминания о Союзе офицеров и Быхове // Вестник первопоходника. Корниловский сборник. 1968. № 79−80−81. Апрель, май, июнь. С. 67; Сводную оценку свидетельствам ареста см.: Мельгунов С.П. Судьба Императора Николая II после отречения. Париж, 1951. С. 32−35.
49 Дело генерала Л.Г. Корнилова // Указ. соч. Т. 1. С. 243, 249.
50 Керсновский А.А. История русской армии. Белград, 1933−1938. Ч. IV. С. 949−950.
51 Юренев П.П. Временное правительство в августе 1917 г. // Последние новости. 1924. № 1211. 3 апреля.
52 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 175. Л. 4.
53 Руднев В. Правда о Царской Семье и «темных силах». Берлин, 1920. С. 17−18; Новое время. Белград, 1923. № 677. 1 августа; № 680. 4 августа; О Кирпичникове см. также: Кирпичников Т. И. Восстание Лейб-Гвардии Волынского полка в феврале 1917 г. // Былое. 1917. Кн. 5−6 (27−28).
54 Свидетельство генерал-лейтенанта Архангельского // Вестник первопоходника. Корниловский сборник. 1968. № 79−80−81. Апрель, май, июнь. С. 73−74.
55 Версию о, якобы, «непричастности» большевистской партии к событиями февраля-марта 1917 г. хорошо опровергают их собственные признания. См., например: «Крушение царизма» (воспоминания участников революционного движения в Петрограде (1907 г. — февраль 1917 г.). Л., 1986; Лейберов И.П. На штурм самодержавия. М., 1979. и др.
56 Вестник Временного правительства. Петроград, 1917. № 27(73), 9 (22) апреля.
57 Севский В. Указ. соч. С. 28, 30; Греков А. Союз Казачьих Войск в Петрограде в 1917 году // Донская летопись. Вена, 1923. № 2. С. 241−242.
58 Гучков А.И. Из воспоминаний // Последние новости. 1936. № 5661. 23 сентября.
59 Басханов М.К. Указ. соч. С. 364.
60 ГА РФ. Ф. 5960. Оп. 1. Д. 19а. Л. 23.
61 К истории корниловщины // Красная Летопись. 1924. № 1 (10). С. 206.
62 Гучков А.И. Указ. соч. // Последние новости. 1936. № 5665. 27 сентября; Трубецкой Г. Н. Годы смут и надежд. 1917−1919. Монреаль, 1981. С. 31.
Продолжение следует
