Русская линия
ИА «Белые воины» Петр Дукмасов09.02.2009 

«В полку» (продолжение). Главы из книги «Со Скобелевым в огне»
Начата подготовка книги о М.Д. Скобелеве

Глава III

28 июня сотня наша занимала аванпосты верстах в шести по направлению к Габрово, а на следующий день, 29-го, мы двинулись через деревушку Калофер, и присоединились к маленькому авангарду генерала Рауха, шедшего впереди всего передового отряда генерала Гурко. Главная цель последнего состояла в том, чтобы овладеть Балканами, которые представляли на пути движения русской армии вторую, после Дуная, серьезную преграду. Так как самый удобный из проходов — Шипкинский, сильно укрепленный турками, и обороняемый значительными силами, очень трудно было взять с той стороны, откуда враги ожидали нас, т. е. с севера, то очень умно и хитро решено было в главной квартире пробраться как-нибудь неприятелю в тыл и овладеть проходом с юга, со стороны Казанлыка, откуда нашего появления совершенно не ожидали, действуя в то же время и со стороны Габрово.

Для этой цели выбрана была дикая и почти недоступная горная тропинка, ведущая от Тырнова в долину р. Тунджи у селения Ханкиой. Преодолеть этот трудный и опасный путь и должен был передовой отряд Гурко, впереди которого двигался авангард Рауха.

Русскому солдату, бывавшему не раз уже на Балканах, удалось и на этот раз успешно выполнить предприятие, на первый взгляд кажущееся просто безумным. Он не любит долго ломать голову и рассуждать; это не в характере русского человека: ему приказано взять, стало быть, нужно это сделать во что бы то ни стало, хоть тресни!..

Героями этого трудного и опасного перехода явились саперы (конно-пионеры), которые мужественно и неутомимо, с топором и киркой в руках и с винтовками за плечами, прокладывали горную дорогу, расширяли ее, устраивали спуски для артиллерии, разбивали громадный каменные глыбы, растаскивали столетние исполинские дубы, лежавшие поперек горных потоков, на дне которых пролегал путь… Словом, главную тяжесть перехода несли на своих плечах.

Работа, действительно, египетская и в мирное время, а тем более, при постоянной боевой готовности, ежеминутно рискуя получить пулю в голову, при известном нравственном тревожном настроении, и притом в страшную дневную жару, сменяемую холодными, сырыми ночами. Все выше и выше поднимались мы, борясь с негостеприимною природой и, шаг за шагом, завоевывая себе узкую, опасную тропинку. Горные орлы парили над нашими головами, очевидно, недоумевая неожиданному появлению непрошенных гостей.

Пот градом катился с лиц тружеников сапер, но они и не думали об отдыхе.

Я с полусотней шел непосредственно за саперами, первый из нерабочих людей проходя, таким образом, по новой дороге и невольно любуясь величавыми и живописными горными пейзажами, открывавшимися перед нашими глазами. Позади нас двигались пластуны.

Поздно вечером прекращались работы по проложению дороги, и рано утром снова начинались с еще большею энергией и поспешностью.

Три ночи провели мы в глухом Ханкиойском проходе, и ночи эти, наверное, живо сохранились в памяти у каждого из участников этого смелого и счастливого предприятия!..

На высшей точке перевала (близ деревни Паровцы) командир конно-пионеров, отважный полковник граф Роникер, устроил очень оригинальный памятник в честь прохода русских героев через этот пункт: из громадного столетнего дуба, толщиною в четыре обхвата, был вырублен большой столб около трех сажен длины и зарыть на одну треть в землю; на четырех обтесанных сторонах вырезаны были фамилии офицеров, унтер-офицеров и урядников, перешедших здесь первыми Балканы.

Один из саперных офицеров очень искусно нарисовал на белом шелковом платке наш национальный герб и прикрепил этот импровизированный флаг к небольшому шесту, утвержденному наверху дубового памятника. Картина вышла очень эффектная!

До сих пор мы карабкались вверх, теперь же стали спускаться вниз.

1 июля мы были уже верстах в шести от деревни Ханкиой, которую, по слухам, сообщенным жителями ближайших горных селенги, занимал незначительный турецкий отряд. Работы были приостановлены и приняты всевозможные меры к соблюдению полной тишины и спокойствия. Мы ждали, пока, по разработанной пионерами дороге подтянутся наши главные силы, чтобы затем уже сразу и неожиданно дебушировать в долину Тунджи. Вперед выслали сотню пластунов, этих отчаянных головорезов, которых сам ад и сатана, кажется, не устрашит. К нам, в авангард, приехал помощник начальника штаба подполковник Сухомлинов, очень молодой, веселый и симпатичный офицер генерального штаба, вмести с князем Цертелевым, бывшим секретарем нашего посольства в Константинополе, поступившим с объявлением войны в Кавказскую казачью бригаду вольноопределяющимся. Князь Цертелев, переодеваясь в болгарский и турецкий костюмы, еще ранее принимал участие в разных рискованных предприятиях, и грудь его была украшена уже тремя солдатскими георгиевскими крестами. Теперь, в сопровождении болгарского патриота Словейкова, он отправился вперед, в д. Ханкиой, чтобы собрать там сведения о турецких войсках. Прекрасное знание им местных языков и обычаев в значительной степени обеспечивало за ним успех его смелых предприятий.

В ожидании возвращения князя Цертелева и Словейкова, офицерство все собралось в кучку вокруг разговорчивого Сухомлинова, и оживленно беседовало на тему о предстоящем дебушировании и сражении.

Для большей безопасности, кроме пластунов, были выдвинуты также вперед и стрелки; весь отряд постепенно подтягивался. Спустя несколько времени приехал начальник штаба, полковник Нагловский, справился о положении дел, и сообщил, что скоро прибудут артиллерия и начальник отряда, но что сегодня дальнейшее движение, вероятно, не состоится, так как люди сильно устали и уже довольно поздно.

Вскоре благополучно вернулись из своей опасной экскурсии князь Цертелев и Словейков. Оказалось, что они очень удачно исполнили свое поручение: им удалось проникнуть в самую деревню Ханкиой, где стояли лагерем два табора пехоты, и даже беседовать с турецкими солдатами и офицерами; последние высказывали им свое твердое убеждение, что Балканы представляют для русских почти неодолимую преграду, так как Шипкинский перевал очень сильно укреплен, а через другие немыслимо пробраться (проход Ханкиойский сами турки назвали «Хаин Богаз», т. е. предательский проход).

Горькое разочарование ожидало самонадеянных, беспечных и наивных османов! Безотчетный, панический страх напал на них, когда они увидели вдруг на расстоянии действительного ружейного выстрела от себя воинственные фигуры наших пластунов и штыки русских стрелков.

В этот день (2 июля), т. е. день дебуширования авангарда передового отряда в долину роз, мне пришлось разыграть довольно комическую роль.

Бригадный командир, полковник Чернозубов, приказал мне отправиться с четырьмя казаками в деревню Эссекчи и узнать, занята ли она неприятелем. Рысью подъехал я долиной к северной окраине деревни и еще издали увидел в ней турецкую пехоту и вооруженных жителей. Остановившись шагах в трехстах от крайних зданий, я отправил одного казака с донесением к Чернозубову и занялся, в ожидании приказания, наблюдениями. Удивило меня немало то обстоятельство, что, не смотря на близость расстояния, в меня никто не стрелял, хотя появление наше турки, очевидно, заметили. Были ли османы в миролюбивом настроении, или на них просто напал панически страх — судить не берусь, но выстрела из деревни ни одного не раздавалось. Кажется, что наше внезапное появление их сильно смутило, и они заботились только о сохранении своей шкуры.

Во время моих наблюдений я получил вторичное приказание от Чернозубова ехать в деревню. «Черт возьми! Да как же я туда сунусь с двумя казаками? — думал я. «Ведь застрелят, как собаку…» И я снова послал к полковнику казака, прося хоть несколько человек в помощь. Но, в ответ, получил третье энергичное приказание — немедленно скакать в деревню.

У меня оставался только один казак (остальные не возвращались), и вот я, как Дон-Кихот, обнажив шашку и скомандовав своему Санчо-Панчо: «пику на бедро!», марш-маршем понесся в деревню по главной улице. Я ожидал, что меня встретит целый град пуль, и решил, как истый кавалерист; действовать только холодным оружием…

Но с каждым скачком лошади удивление мое все более и более возрастало. Турки, вместо того, чтобы подстрелить меня, как зайца, бросали свои пожитки и, испуганно, через заборы и канавы, бежали из деревни.

Я доскакал до моста через реку Тунджу, и здесь остановился.

Бежавшие, между тем, турки наткнулись за деревней на наших казаков (26-го полка) и были ими тотчас же атакованы.

Положение мусульман стало критическое; им ничего не оставалось делать, как только бросаться с крутого берега реки в Тунджу, в надежде пробраться на другую сторону.

Я прекрасно видел с моста, как они целыми десятками бросались в воду и тщетно боролись с быстрым течением реки.

Казаки в это время открыли по пловцам частый и меткий огонь из своих берданок, и река мало-помалу стала покрываться несчастными убитыми и ранеными, которых течением быстро уносило вниз.

В то время как я, стоя близ моста со своим казаком, с грустью смотрел на расстреливание несчастных и обезумевших фанатиков, самоотверженно решившихся лучше погибнуть в волнах Тунджи, чем отдаться живыми в руки гяуров, и, признаться, не особенно-то завидовал подвигам своих станичников, — через мост проезжала запряженная двумя буйволами каруцца, нагруженная разным домашним хламом. Красивый и довольно молодой еще (лет 30-ти) турок, вооруженный старинным ружьем, пистолетом и несколькими ятаганами, заткнутыми за пояс, вел быков; за возом шла одетая в черный костюм турчанка с чадрой на голове. Очевидно, они нас не замечали, беспокойно оглядывались по сторонам и торопливо погоняли буйволов. Проехав уже мост, турчанка, случайно оглянувшись, увидела вдруг нас, испуганно вскрикнула «москов!» и навзничь упала на землю без чувств (не знаю, может быть, и притворилась — женщины ведь на это мастерицы!). Я подъехал к турчанке, нагнулся с коня и хотел заглянуть ей в лицо. «Если молодая да красивая», подумал я, «то надо будет привести в чувство; если ж старая, то, Бог с ней, пускай лежит!»

В этот самый момент что-то свистнуло мимо моего уха и одновременно раздался ружейный выстрел; я быстро поднял голову, увидел шагах в 40 от себя дымок, и понял, что в меня стрелял тот самый турок, который шел с возом. Видя свою оплошность, последний бросился бежать, желая спрятаться за ближайшее толстое дерево. Но мой казак быстро прицелился в бежавшего, и пуля угодила ему в затылок…

Позади раздался лошадиный топот. Я оглянулся и увидел проходившую через деревню 2-ю сотню нашего полка. Впереди ехал сотенный командир, есаул Полухин. «Послушайте, Дукмасов, не хотите ли пристроиться к нам?» обратился он ко мне. «Мы сейчас думаем атаковать турецкий обоз, который вон там двигается..»

Я отказался, так как обоз был бабий, т. е. с мирными жителями, хотя и вооруженными; кроме того, на ближайших возвышенностях, влево от нас, виднелась неприятельская пехота и артиллерия.

Сотня атаковала обоз, но, встреченная сильным ружейным и артиллерийским огнем, должна была отступить.

Одновременно с проездом 2-й сотни ко мне вернулись те три казака, которые были посланы мною еще ранее с донесениями к полковнику Чернозубову. Выругав их хорошенько за неисправность и мешкотню, я направился с ними охотиться на басурманов: с моста я заметил, как человек 10 —12 турок, переплыв удачно реку, скрылись на противоположном берегу в небольшой рощице. Вот сюда-то я и направился со своею миниатюрной командой, перебравшись предварительно на правый берег Тунджи.

Подъехав шагов на сто к роще, я знаками стал объяснять туркам, чтобы они положили оружие и сдались. Но, вместо ответа, на нас посыпались пули. Тогда я решился со своими ничтожными силами штурмовать рощу, предварительно подготовив атаку ружейным огнем. Двух человек я поставил с фронта, а двух таким образом, чтобы они могли фланкировать засевших в роще турок; сам же расположился между ними. Стрелять условились по очереди: сначала фронт, затем фланг. Кусты в роще были в высоту не более роста человека; посреди нее находилась небольшая площадка (шагов в 50 шириной), на краю которой и расположились эти 10−12 злополучных турок. Для производства выстрела они приподнимались, а затем быстро прятались. Этими моментами мы и пользовались: как только показывалась голова турка, казаки быстро прицеливались и стреляли.

Не прошло и четверти часа, как половина защитников была нами перебита, и оставалось только шесть человек.

Было около шести часов вечера. Бой на всех пунктах в живописной, прелестной долине роз уже прекратился, турки везде отступили частью на восток, частью на юг в Малые Балканы. Ружейная перестрелка уже давно замолкла, и только мой крошечный отрядик продолжал еще с увлечением перестреливаться близ рощи о оставшимися в живых шестью отчаянными фанатиками, предпочитавшими верную смерть и рай Магомета позорному плену.

Верстах в полутора от нас, по левую сторону Тунджи, собралось наше начальство (генерал Раух, полковники Чернозубов и Краснов) и, очевидно, недоумевало, что это за неугомонные бойцы. Посланный от них ротмистр Мартынов прискакал ко мне с трубачом, чтобы узнать о причине стрельбы. «Что это вы тут стреляете, в кого?» обратился ко мне подъехавший Мартынов. «Генерал Раух прислал меня узнать, в чем дело». «А вот видите», отвечал я, указывая на мелькавшие в роще огоньки, «охотимся здесь на красную дичь — двуногих и красноголовых зверей. Не хотите ли принять участие? Сейчас поведем решительную атаку… Предлагал несколько раз сдаться — не хотят, подлецы! Вот мы попробуем, кстати, хорошо ли отточены наши шашки…». «А что ж, пожалуй», отвечал Мартынов, и красивые глаза его заблистали. Мы вынули револьверы и стали медленно подходить к роще, постепенно уменьшая круг. Оставалось не более 30-ти шагов, как вдруг из ближайшего куста быстро поднялся молодой высокий турок, торопливо прицелился из ружья и выстрелил; к счастью, пуля пролетела мимо, никого из нас не задев. Сопровождавший Мартынова трубач соскочил с коня и, выхватив шашку, бросился на турка, намереваясь изрубить его. Еще 2−3 шага, и голова фанатика покатилась бы на землю. Но он быстро и ловко отскочил назад, вторично, почти в упор, прицелился из своей магазинки в бежавшего на него трубача и спустил курок. Раздался новый выстрел, а за ним — глухой, раздирающий душу крик. Мы увидели, как трубач, точно подкошенный, повалился на землю — пуля фанатика впилась ему в живот. Жалобно застонал смертельно раненый, корчась на земле в страшных мучениях… Потеря товарища ожесточила моих казаков: стремительно ворвались они в рощу и, соскочив с лошадей, стали крошить шашками оставшихся в живых турок. Не могу вспомнить без содрогания этой ужасной картины! Люди превратились в каких-то диких, бешеных зверей, которые рвут и мечут без разбора все, что попадается им на пути. Куски человеческого мяса, точно листья, летали по воздуху, русская сталь обильно обагрилась мусульманскою кровью…

Я въехал на упомянутую небольшую площадку посреди рощицы и увидел 7−8 человеческих трупов в самых ужасных, безобразных позах с застывшими, страшными лицами. Три человека еще были живы и окружены моими казаками. С каким-то бессмысленным, идиотским выражением страшного испуга смотрели они, присев на корточки, на нас и что-то бормотали… Мне стало жаль этих людей, и я хотел спасти им жизнь… Но все было напрасно! На одного из них казак налетел верхом и с силой вонзил свою пику ему в грудь; другой, соскочив с коня, выхватил из рук опешившего турка ружье и, прикладом его же собственного оружия, разбил ему череп; мозг так и остался на крепком ложе турецкой магазинки…

Я люблю войну и не отличаюсь слабостью нервов, но и то не мог без отвращения и содрогания смотреть на эту сцену. Но, оглянувшись в сторону, увидел еще более тяжелую и ужасную картину: шагах в 20 от меня, под густым кустом сидел высокий, седой старик; к нему, стоя на коленях и, вся дрожа, прижалась бледная, молодая женщина с крошечным ребенком на руках. Старик, подняв глаза к небу и сложив руки на груди, мирно качал головой, и что-то усиленно бормотал. Лихорадочный блеск его черных, больших глаз, болезненно-желтый цвет лица, и эти шевелящиеся сухие губы надолго врезались мне в память. (Помню, потом, я видел точно такое же выражение у одного преступника в Адрианополе, приговоренного к повышению и стоявшего уже у виселицы). Широко раскрыв глаза, смотрел я на этого молящегося перед смертью старика, обезумевшую, полуживую женщину и плачущего младенца/ Глухой удар прикладом о череп турецкой головы заставил меня обернуться в противоположную сторону, и в ту же минуту я услышал голос одного из своих казаков: «Ваше благородие — берегитесь!», а вслед за этим пуля пролетала над самым моим погоном. Я быстро обернулся и увидел дымок возле молящегося старика, а в дрожащей руке его большой, старинный пистолет. Взор его по прежнему был обращен к небу, губы еще чаще шептали молитву… Один из казаков подбежал к старику, приставил к его груди свою винтовку и хотел выстрелить. «Что ты, Бога бойся!» остановил я его во время, «посмотри на ребенка и мать"…

Казак несколько сконфузился, торопливо проговорил: «виноват, ваше благородие», вырвал только из рук старика пистолет и от души помянул его родителей. Вероятно, и ему невольно вспомнилась его родная станица, его мать, семья, и екнуло доброе казачье сердце, и зверь снова на время превратился в человека…

Я приказал осмотреть кусты, думая найти если не живых, то хоть раненых врагов; но кроме 11-ти трупов и трех живых существ (старика и ребенка с матерью) ничего не оказалось.

Поворотив коня и поблагодарив сердечно Провидение за то, что счастливо избавился от направленной в меня опасной пули, я поехал к Мартынову, который заботливо хлопотал возле опасно раненого и сильно мучившегося трубача. Положив его на шинель, два казака осторожно на пиках понесли несчастного товарища на перевязочный пункт.

Овладев так счастливо Ханкиойским проходом, передовой отряд генерала Гурко двинулся, 4 июля, долиной реки Тунджи к городу Казанлыку.

Накануне же, т. е. 3 июля, две сотни (5-я и 6-я) нашего полка получили приказание произвести рекогносцировку города Иени-3агры.

Рано утром, под общею командой адъютанта военного министра, ротмистра Мартынова, двинулись мы через горы к цели нашей рекогносцировки. Дорога была довольно плохая — узкая, каменистая, с постоянными подъемами и спусками. Хотя Малые Балканы и не высоки, но за то очень круты и обрывисты. Узкая дорожка, по которой наши две сотни растянулись на значительное расстояние, вилась по довольно живописной местности, покрытой роскошною растительностью; громадные густолиственные каштаны, ореховые, дубовые и буковые рощи, роскошные чинары и местами зеленые луга покрывали крутые и обрывистые склоны Малых Балкан и придавали этому горному уголку очень живописный, красивый вид. А внизу, под нашими ногами, в глубине ущелья и между утесами, с шумом катили свои холодные воды в долины Марицы и Тунджи горные, быстрые ручьи.

Беспрерывные подъемы и спуски сильно утомляли наших лошадей, но мы, всадники, не чувствовали усталости и были в самом веселом настроении духа, полною грудью вдыхая этот здоровый, горный и ароматический воздух и любуясь чудными пейзажами.

Наконец, мы благополучно достигли деревни Бузаача, откуда начинался спуск в долину. Вдали, верстах в семи, виднелась Ени-Загра со своими красивыми белыми домиками и высокими, стройными минаретами.

Мартынов приказал мне произвести рекогносцировку с взводом казаков влево от города, а хорунжему Ретивову вправо. Подъехав к крайним домам Ени-Загры, приблизительно, на версту, я отчетливо увидел, даже без помощи бинокля, около табора неприятельской пехоты и два эскадрона черкесов, расположившихся за городом. Дальше наступать было бесполезно, и я, вернувшись, доложил обо всем Мартынову. Вскоре возвратился тоже Ретивов и сообщил, что он испортил телеграф, ведущий из Эски-Загры в Ени-Загру, и что у железнодорожной станции стоят два турецких табора. Заметивши нас, противник видимо засуетился, но огня не открывал.

Не смотря на присутствие довольно значительного неприятеля, Мартынов решил сделать попытку взорвать железнодорожный мост и испортить телеграф. (Ени-Загра лежит на железной дороге из Филиппополя и Адрианополя в Ямполь; железнодорожная станция находится почти у самого города). Во взводной колонне рысью двинулись две наши сотни к полотну железной дороги между городом и расположенной вправо от нас деревней Эрлемиш. Местность была открытая, ровная, очень удобная для действий кавалерии.

В двух верстах от города нам навстречу, с левой стороны, быстро выехали черкесы (около двух эскадронов) и тотчас же рассыпались.

Две полусотни наши немедленно сделали заезд налево, рассыпались, и образовали таким образом заслон против черкесов для остальных двух полусотен, которые продолжали наступление к полотну железной дороги.

Я со своею полусотней находился в упомянутом заслоне, который смело повел наступление на черкесскую цепь. Последняя, очевидно, избегая столкновения, стала медленно отступать, рассчитывая подвести нас под огонь своей пехоты и артиллерии (всего около пяти таборов, как оказалось впоследствии), которые занимали сильную позицию между городом и железнодорожною станцией. Увидев эту грозную пехотную силу, поняв хитрую тактику отступавших черкесов и безрассудность преследования, я вовремя поворотил своих людей.

И действительно, только что мы начали отступать, как черкесы, вместо того, чтобы нас преследовать, быстро очистили фронт перед своею позицией, поскакав на фланги ее, и позади нас вдруг раздались сильные ружейные залпы и орудийные выстрелы; сотни пуль полетали за нами в вдогонку, засвистав над головами, а турецкие гранаты стали рваться у самых ног наших испуганных лошадей. Одновременно у деревни Эрлемиша показались два неприятельских орудия, которые стали тоже в нас стрелять… Мы очутились внезапно под перекрестным артиллерийским огнем. Все это было так неожиданно и так дурно подействовало на нас в нравственном отношении, что в рядах смущенных казаков произошел некоторый беспорядок, путаница, и наиболее трусливые бросились, даже было, наутек. И только благодаря энергии и мужеству офицеров порядок скоро был восстановлен, и начавшееся бегство перешло в стройное отступление шагом. Черкесы нашим временным беспорядком не воспользовались, и даже не делали попыток нас преследовать.

Несмотря на сильный огонь, мы отделались очень счастливо, потеряв только пять убитых лошадей.

Цель рекогносцировки была все-таки более или менее достигнута: хотя железную дорогу нам и не удалось разрушить, но силы и расположение неприятеля были обнаружены довольно точно. Мы спокойно возвращались в долину роз прежнею дорогой через Малые Балканы. При подъеме на горы, близ деревни Бузаач, мы нашли две каруццы, нагруженные ящиками с патронами Пибоди; очевидно, они были брошены турками при отступлении от Ханкиоя. Сотенный командир мой, есаул Гречановский, вздумал, было, уничтожить эти патроны: приказав казакам подложить под возы соломы, он сам стал поджигать ее. Пламя вспыхнуло, раздалась оглушительная трескотня, и Гречановский едва не поплатился жизнью за свою безумную забаву.

Спустившись с Малых Балкан снова в долину роз, мы двинулись к западу, вверх по течению Тунджи, и догнали наш полк, который, вместе с другими войсками передового отряда, выступив из Ханкиоя 4 июля, 5-го вступил уже с боем в Казанлык, после жарких и блестящих дел при селениях Уфлаки и Уфландиркиой.

Наша бригада расположилась биваком у северной окраины г. Казанлыка в розовых садах (розы, к сожалению, уже отцвели тогда).

Еще днем погода стала портиться, с Балкан надвинулись густые тучи, подул сильный ветер и к вечеру полил дождь.

Было около 11 часов вечера; большинство на биваке уже спало. Забравшись в свою палатку, отнятую казаками у турок, и завернувшись в бурку, я собирался уже уснуть, как вдруг услышал отдаленный ружейный выстрел, за ним другой, третий, и поднялась трескотня. Моментально вскочил я на ноги и выбежал из палатки, чтобы узнать, в чем дело. Дождь лил как из ведра, темнота была такая, что соседней палатки я не мог рассмотреть. Трубачи энергично играли тревогу, казаки торопливо, в впотьмах разыскивали своих лошадей, слышались громкие приказания офицеров — выводить с коновязи коней, убирать палатки и пр. Поднялась невообразимая суета, беготня… Команды начальников, крики казаков, топот и фырканье испуганных лошадей, шум ветра и дождя и все усиливающаяся перестрелка — все это слилось в какой-то нестройный, ночной концерт. Прошло еще несколько минут суеты и все были уже готовы к выступлению, не смотря на страшную темноту и дождь. Палатки все убраны, вещи наскоро уложены. Я, впрочем, рассчитывая почему-то, что из этого ничего серьезного не выйдет, приказал не убирать свою палатку, решив в крайности лучше ею пожертвовать.

Итак, все были готовы, но приказания выступать не получалось.

Ко мне в палатку скоро собралось нисколько офицеров, чтобы хоть немного укрыться от дождя; в ожидании приказаний, мы занялись беседой.

Вдруг пули стали что-то очень часто летать возле палатки, в которой горела свеча. «Тушить огонь, огонь потушить!» услышали мы крики, и в палатку вскочил урядник. «Ваше благородие! Командир полка приказали потушить свечу — турки стреляют по огню…» торопливо произнес он. Кто-то из нас дунул на свечу, и в то же мгновение нисколько пуль пронизало палатку, к счастью, никого не задев.

Между тем стрельба мало-помалу начала ослабевать и вскоре совершенно прекратилась. Из аванпостной цепи приехало нисколько казаков, и привели с собою пять турок, захваченных ими в плен.

Оказалось, что всю эту кашу заварили человек 30 каких-то отчаянных башибузуков, всполошивших весь отряд силою в полторы тысячи!

Приказано было снова поставить лошадей на коновязь, а людям расположиться на отдых. Мокрые, совершенно в грязи, не имея сухой нитки и сухой пяди земли, все мы были в очень жалком положении. От сильного дождя и происшедшей во время тревоги топотни бивак представлял какое-то топкое болото — грязи было чуть не по колено; сено, заготовленное для лошадей, оказалось тоже втоптанным в грязь… Ни лечь, ни сесть немыслимо было!.. Так всю ночь, до рассвета, казаки и простояли, держа в поводу лошадей, которые то и дело выдергивали колья из размокшей от дождя земли. Убедились мы горьким опытом, что значит ночная тревога!.. Будем ее хорошо помнить!..

Единственный сухой уголок во всем биваке оказался в моей не разобранной палатке, и потому скоро она битком набилась нашим офицерством с командиром полка во главе.

Привели для допроса пленных турок — грязных, оборванных и перепуганных — и через переводчика узнали, что они пробирались в Эски-Загру из отряда, разбежавшегося под Шипкой, и нечаянно в темноте наткнулись на нашу цепь, с которою и завязали перестрелку.

В то время, как Гурко со своими храбрыми войсками (главным образом лихою 4-ю стрелковою бригадой) занят был атакой почти неприступного, грозного Шипкинского перевала с юга, со стороны деревни Шипки, на нашу долю выпала довольно скромная роль — обезоружения турецкого населения в соседних с Казанлыком деревнях.

7 июля я был послан со своею полусотней в горы, к северу от Казанлыка, для отобрания у жителей турок деревень Гусева, Хаскиой, Янина и др. всего имевшегося у них оружия,

Все шло благополучно, сопротивления нигде я не встречал, и турки беспрекословно выдавали нам свои, большею частью старинные, ружья, ятаганы, кинжалы и пр.

Но в одной из деревень (названия ее не помню) около 60-ти вооруженных турок заперлись в мечети и, как только мы показались на площади, открыли по нас ружейную пальбу. Через болгарина я предложил им сдаться и положить оружие, обещая полную амнистию и свободу; но все предложения мои оказались напрасными и турки видимо решились отчаянно защищаться.

Видя недействительность паллиативных мер, я решился действовать более энергично. Несколько казаков, по моему приказанию, спешились, подкрались к мечети и стали закладывать окна и двери соломой и дровами и обливать все это дегтем (весь материал обязательно доставили жители-братушки). Турки, видя эти приготовления и поняв, что я хочу поджечь мечеть и выкурить их оттуда — решились, наконец, сдаться. Оружие было сложено у дверей мечети и толпа в шесть десятков здоровенных, преимущественно пожилых, турок, с зверскими, фанатическими лицами, вышла на площадь, при радостных восклицаниях братушек, которым я разрешил разобрать сложенное оружие. Меня тотчас же окружила громадная толпа болгар и, видимо возбужденная, с криком и, жестикулируя, стала указывать на некоторых из бывших в мечети турок, обвиняя их в разных преступлениях, зверствах, убийствах и грабежах, а некоторых даже в том, что они убивали беременных болгарок, распарывали ятаганами у них животы и вынимали оттуда живых младенцев… Страшно возмущенный этими рассказам, этим неслыханным варварством и зверством, я, под впечатлением минуты негодования, исполнил просьбы болгар и отдал им на расправу этих преступников… Не прошло и десяти минут, как я узнал, что их постигла очень печальная участь и тяжелая кара: все они, т.-е. тринадцать человек, были повышены!..

«Смерть за смерть!» — злорадно говорили обрадованные болгары!

Остальных турок я распустил. Поздно вечером, усталый физически и особенно разбитый нравственно, вернулся я в Казанлык, на бивак. Тени этих тринадцати повешенных турок не давали мне целую ночь покоя: мне все мерещилось, что они окружают мою палатку и требуют объяснения за мой несправедливый, жестокий суд…

Оказалось, что эпизод с повышенными турками сделался известным генералу Гурко и на другой день я был потребован для объяснения к начальнику отряда. В первый раз мне пришлось говорить с этим славным героем лихого Забалканского набега. Сосредоточенным, серьезным, даже слегка угрюмым показался мне этот бесспорно храбрый и дельный генерал, и вместе истый русский патриот. Строго распек он меня за самоуправство, отечески дал, затем, нисколько теплых наставлений, и предупредил, что если вперед повторится что-либо подобное, то он без колебаний отдаст меня под суд и — я буду расстрелян… Повесив нос, вышел я из палатки генерала и твердо решился быть вперед осторожнее и поменьше увлекаться.

7 июля Шипкинский перевал находился, как известно, уже в наших руках и передовой отряд Гурко вошел в соединение с Габровским отрядом князя Святополк-Мирского. Теснимые с двух сторон и опасаясь быть захваченными в плен, турки ночью бежали с перевала горными тропинками на Калофер, и далее к Филиппополю, оставив в наших руках орудия, снаряды, часть обоза, лагерь и кучу голов наших убитых и раненых воинов, павших в несчастном бою 6 июля.

Радость наша была, конечно, всеобщая, хотя многие и недоумевали, как это удалось улизнуть совершенно незаметно и безнаказанно такой массе, как 10 000 человек, при значительной кавалерии с нашей стороны.

  Ваше мнение  
 
Автор: *
Email: *
Сообщение: *
  * — Поля обязательны для заполнения.  Разрешенные теги: [b], [i], [u], [q], [url], [email]. (Пример)
  Сообщения публикуются только после проверки и могут быть изменены или удалены.
( Недопустима хула на Церковь, брань и грубость, а также реплики, не имеющие отношения к обсуждаемой теме )
Обсуждение публикации  


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика