Такими словами заканчивается
рецензия известного писателя С.В. Фомина на книгу «Граф Келлер» (опубликована в «Русском Вестнике» в апреле с.г.), одним из авторов которой он был сам и чей «вклад» в которую составил «995 страниц книги против 145 страниц очерка» «неких» Гагкуева и Балмасова
*. «ОНИ», — это, по мнению Сергея Владимировича, уже упомянутые историки Р.Г. Гагкуев и С.С. Балмасов, издательство «Посев», Информационное агентство «Белые воины» и все прочие, «новые белые».
Обойдем стороной слова рецензии о «некоем» тайном намерении исказить смысл очерка Фомина (это было невозможно уже потому, что автор категорически запретил исправлять в своей работе даже пунктуацию), о «певце за сценой» В.Ж. Цветкове, о «неких» «профессиональных историках» (имелись в виду Гагкуев и Балмасов) которые «идут на любые подлоги» и позволяют себе «присваивать чужое», в частности текст телеграммы графа Келлера Государю Императору в марте 1917 года (следуя данной логике, право на использование одного и того же документа принадлежит не архиву, а первому прочитавшему этот документ исследователю)
** и, наконец, о «платоническом» родстве «новых белых» с «настоящими» (за это особый «привет» Фомину от прадеда Цветкова, участника Белого движения на Восточном фронте). Заметим лишь, что в соотношении объема и качества содержания книга, безусловно, только выиграла, если бы в ней были сокращены разделы посвященные русско-турецкой войне, «коварному Дизраэли», Г. Распутину и многое другое (к слову сказать — имеющие мало отношения к главному герою), исключены казачьи песни и «ура-монархические» стихотворения, занимающие целые страницы, а также были бы расширены разделы по Великой войне и 1917−1918 годам.
Оставим также в стороне пространные рассуждения автора о «народном характере» коммунистического режима. Трудно понять, зачем в рецензии идет полемика с журналом «Доброволец-ХХ век» по поводу «национальных формирований в составе вермахта и СС»? С какой целью составлен необычный список участников «антибольшевицкого сопротивления»? В него зачислены «не только Маннергейм, Антонеску, Хорти, Франко, генерал Власов, Гитлер, „тихий Генрих“, но и Пилсудский, Бандера, латышские и эстонские эсэсовцы, литовские и украинские лесные братья, крымско-татарские и чеченские головорезы и даже сам товарищ Троцкий…» Хороший блок получился — от Бандеры до Троцкого. Прямо «Другая Россия» ХХ века. Это, наверное, материал для борьбы с нынешними «врагами России» — «пятой колонной от ЦРУ и „Моссада“». Только во «гневе праведном» не стоит забывать, что Троцкий был вторым человеком в большевицкой партии, генерал Власов — членом ВКП (б), Антонеску, Хорти, Франко, Гитлер и «тихий Генрих» (Гиммлер или Ягода — ?) не были гражданами России, а «лесными братьями» в Литве и Украине называли себя партизаны-добровольцы, подготовленные русским Генеральным штабом для проведения диверсий против немецких оккупантов еще в 1915 году.
То, над чем стоит подумать, так это над тезисами, которые в рецензии четко обозначены. И первый из них — Белое движение было чуждо монархизму, поскольку возглавляли его «генералы-предатели», «генералы от Учредилки». Именно они, предавшие Государя в феврале 1917-го, стремились восстановить проклятый «Парламент», который «пусть и не с Керенским во главе», но состоял бы, безусловно, из «масонов или евреев». В оценке же коммунистов Фомин предельно благожелателен: «сплотить же Россию сумели, как известно, пришедшие на смену интернационалистам-большевикам русские коммунисты-государственники». Следовательно, «кристальный» монархист граф Келлер никоим образом, быть причисленным к Белому движению не может. А по Сергею Владимировичу и вовсе явился чуть ли не предтечей большевизма.
Попробуем разобраться так ли все просто.
1918-й год: монархические лозунги и Белое движение
Ограниченный объем статьи не дает возможности показать весь спектр политических позиций участников Белого движения. Разнообразен был его состав, различны были пути, которыми шли бойцы в белые армии. Но только борьба за «буржуазный Парламент» была далеко не на первом месте у тех, кто начинал сопротивление большевизму. Вот как лидер так называемых «генералов-предателей» М.В. Алексеев оценил причины, по которым Белое движение не спешило разворачивать монархическое знамя, еще летом 1918 года:
«…Вопрос этот недостаточно назрел в умах всего русского народа и преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач. Но руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, которые необходимы для облегчения гигантской работы по управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства и объединить в одно целое различные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись в своей деятельности от этого основного принципа.
Но в своей деятельности Добровольческая армия пока связана местными условиями. Существует она на государственные средства, собранные в пределах и за счет Донской области, комплектуется же главным образом кубанским казачеством. Это отражается на ее деятельности двояким образом: а) она должна в известной мере приспосабливаться к настроению населения этих двух областей, еще далеко не подготовленных к восприятию монархической идеи и б) свою боевую деятельность подчинить первоначально частным интересам освобождения от большевиков этих двух казачьих областей. А главным образом Кубани, лишенной собственных средств противодействия и являющейся как бы цитаделью большевизма на юге».
Алексеев ссылался на отсутствие монархических настроений у населения. Почему? Или это его «масонские» фантазии? Один источник очевиден — делегаты Кубанской краевой рады. Но были и другие. Например — полковник А.Г. Шкуро. Встретившись с Алексеевым в начале июля, он изложил ему настроение крестьян Ставропольской губернии, Минералводского района. По словам Шкуро «население почти всюду относится отрицательно к большевизму и поднять его не трудно, но при непременном условии демократичности лозунгов, а также отсутствия покушения на имущественные интересы крестьян». Вот так, о «демократичности лозунгов» говорил бывший офицер 3-го конного корпуса генерала графа Келлера, готовый со своим командиром защищать Государя Императора в марте 1917-го.
Можно вспомнить и П.Н. Милюкова. Его дневник содержит прямые указания на стремление лидера кадетской партии восстановить монархию. Проблема заключалась в тактике. Провозгласить этот лозунг немедленно, при возглавлении антибольшевицкого сопротивления Великим князем Михаилом Александровичем (но ради этого пойти на союз с Германией). Или объединить антибольшевицкие силы под единым командованием, «освободить Москву» и затем провозгласить монархию.
Нужно помнить, что единственной частью Белого движения, стоявшей на принципах отрицания монархии, были представители левоцентристского «Союза Возрождения России». Они признавали либо коллегиальную директорию, либо ограниченную военную диктатуру. Но их влияние было невелико.
Таким образом, восстановление монархии в качестве очевидного лозунга обсуждалось не только на офицерских собраниях Добрармии, но и в руководстве Белого движения задолго до Земского собора 1922 года. И если этот лозунг не был поднят официально, значит, для того были веские причины.
Правда, можно сказать, что предлагаемые варианты предусматривали монархию конституционную, с заметным влиянием парламента. А разве граф Келлер был сторонником абсолютизма? Тогда ему следовало уйти в отставку не в 1917-м, а еще в 1905-м, после Манифеста 17 октября.
Может быть, монархизму Белого движения мешала «тень» покойного Л.Г. Корнилова? Не зря же, по мнению Фомина, его «земля не приняла» и прах его «рассеяли». Но вот что говорил генерал во время Ледяного похода: «После ареста Государыни я сказал своим близким, что в случае восстановления монархии мне, Корнилову, в России не жить. Это я сказал, учитывая, что придворная камарилья, бросившая Государя, соберется вновь. Но сейчас, как слышно, многие из них уже расстреляны, другие стали предателями. Я никогда не был против монархии, так как Россия слишком велика, чтобы быть республикой. Кроме того, я — казак. Казак настоящий не может не быть монархистом».
Ну, а что стало бы с Царской Семьей, преданной «камарильей», если бы в Александровский дворец ворвались «революционные солдаты», остановленные «генералом с красным бантом в петлице»? Вопрос риторический.
Существенную причину «непредрешения» в Белом движении четко выразил один из последних председателей РОВСа генерал-майор А.А. фон Лампе: «…Провозглашение монархического лозунга было возможно только в единственном случае и только на фронте адмирала Колчака: именно, если бы удалось искусным военным выдвижением предотвратить преступление 17 июля 1918 года, вследствие чего на Восточном фронте оказался бы Император Николай II и Его Семья… Во всех остальных случаях всякое провозглашение монархического лозунга привело бы не к объединению, а к разъединению бойцов, сражавшихся в боевой линии и объединенных Родиной, честью и врагом…» Нужно было возглавление Белого движения конкретным Лицом. Это не позволили сделать большевики в 1918 году.
К слову сказать, многие участники Белого движения были куда большими монархистами чем нынешние псевдоправославные патриоты. Вдумаемся в слова Правителя Юга России, генерал-лейтенанта П.Н. Врангеля: «Царь должен явиться только тогда, когда с большевиками будет покончено, когда уляжется та кровавая борьба, которая предстоит при их свержении. Царь не только должен въехать в Москву „на белом коне“, на нем самом не должно быть крови гражданской войны — и он должен явиться символом примирения и высшей милости». Приамурский Земский собор, провозгласивший в августе 1922 года, верховенство всероссийской власти Дома Романовых, вместе с тем, отметил, что подобное призвание возможно только на Всероссийском Земском соборе. Иными словами — сначала победа над Смутой и затем восстановление монархии. Наши предки в 1612—1613 и в 1918—1922 годах, понимали это хорошо.
Нынешним же, важнее не достижение монархического строя, как результата должной политической зрелости общества и покаяния за грех русского бунта 1917-го года. Для многих из них куда важнее «сильная рука» «батюшки-царя» — истребителя «масонской», «либеральной пятой колонны». Но ведь для этого, совершенно необязательно быть Помазанником Божиим. Достаточно, всего лишь, легендарного кителя «отца народов». Диктатору-карателю сегодня, увы, симпатизируют гораздо больше чем Монарху — миротворцу.
Граф Келлер и Белое движение
 |
| Граф Ф. А. Келлер с детьми: Павлом (1883−1980) — справа; Александром (1887−1944) и Елизаветой (1885−1965) — сидят |
Теперь о «фантастической» принадлежности графа Келлера к Белому движению. Отошлем читателя к упоминаемым во второй части книги документам, помещенным в очерке Гагкуева и Балмасова, и не станем их повторять. Странно выглядит генерал, согласный командовать Северной армией, идущей в наступление на Петроград, ставший (правда, ненадолго) военным диктатором Украины, а также принявший руководство Северным фронтом с согласия генерала А.И. Деникина и при этом умудрившийся «не запятнать» себя сотрудничеством с «белгвардейщиной».
История Гражданской войны свидетельствует: все без исключения правые, монархические военно-политические структуры в 1918—1920 годах в той или иной форме участвовали в Белом движении. Если же принять спектр «антибольшевицкого сопротивления», то из него «выпадали» меньшевики, эсеры и анархисты, у которых действительно не было ничего общего с Белым движением, за исключением отдельных контактов (например, во время повстанческих выступлений в 1918—1922 годах). Очевидно, что большинство «непримиримых» монархистов отнюдь не ждали, когда за ними придут из ЧК. Те из них, кто критиковал белых вождей, за отсутствие немедленных монархических лозунгов, тем не менее, признавал вооруженную борьбу единственным способом борьбы с «комиссародержавием». В рядах белых армий сражались полковники Дроздовский, Гершельман, Глазенап, Кириенко, генералы Марков, Каппель, Краснов, Врангель, Дитерихс и сотни, тысячи русских офицеров-патриотов. Правда, бывало и по-другому. Так, убежденный монархист, бывший командир лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка генерал-майор Э.А. Верцинский не принимал участие в Белом движении, а с 1918 по 1921 год торговал табаком в Петрограде. Но это «мирное» занятие не спасло его от ЧК. С 1921 до 1923 год его несколько раз арестовывали, собирались расстрелять. Когда же генералу удалось выехать в Эстонию, то там он стал активным деятелем РОВСа и монархических организаций.
Обратимся к свидетельствам убежденных монархистов, ближайших соратников графа Келлера — полковника Б.А. Штейфона и генерал-лейтенанта А.А. Павлова. Штейфон, будучи начальником Харьковского центра Добровольческой армии, ежедневно встречался с проживавшим в городе графом, знал обо всех его планах, и оставил весьма подробные воспоминания. По его оценке «отношение графа к Добровольческой армии было двойственным. Он горячо поддерживал идею вооруженной борьбы с большевиками и всей своей солдатской душой стремился принять активное участие в борьбе. В то же время он прекрасно понимал, что в период гражданской междоусобицы необходимы четкие политические лозунги, ибо они вдохновляют и решают борьбу.
Идея Учредительного собрания, в ее тогдашнем понимании, вызывала органический протест столь ценной натуры, как генерал Келлер. По его мнению, Добровольческая армия обязана была вести борьбу под монархическим флагом, ибо большевицкому материализму могла быть победно противопоставлена лишь его одухотворенная антитеза — монархия. Федор Артурович принадлежал к числу тех консервативных умов, кои отнюдь не были склонными перечеркнуть русскую революцию только потому, что ее не одобряли. Наоборот, все свои практические выводы он строил на основе бытия революции. На эту тему мы много говорили, и граф неизменно отождествлял русскую либеральную интеллигенцию с Иваном Карамазовым, а русских солдат и крестьян эпохи революции со Смердяковым — вывихнутой душой. Однако, так как русская душа хранит и святость Зосимы и гнусность Смердякова, то надо стремиться, чтобы благодатное воздействие светлых навыков заглушило бы смердяковщину. Поэтому, по мнению графа, необходимы были лозунги, пронизанные мистической одухотворенностью, понятные народным массам и имеющим историческое обоснование…»
Ф.А. Келлер отмечал психологическую причину принятия монархических лозунгов. Именно в духовной сущности заключался для него подлинный смысл монархизма. «Граф настойчиво стремился стать в ряды Добровольческой армии, но, конечно, не в смысле формального, бумажного зачисления, а как действенный и притом строевой участник. Однако, что было легко выполнимо для любого офицера, то оказывалось непреодолимым для генерала от кавалерии Келлера, одного из выдающихся кавалерийских начальников Великой войны. Нельзя же было графа Келлера поставить рядовым под команду корнета первопоходника или дать ему должность командира эскадрона!»
Вот главная причина вынужденного «отделения» Келлера от Добровольческой армии. Даже должность начальника добровольческой кавалерии (насчитывавшей летом 1918 года едва ли больше полка мирного времени) не соответствовала бы его военному авторитету. Его бывший подчиненный, генерал П.Н. Врангель был готов командовать эскадроном. Но Келлер был важен как, выражаясь современным языком, «харизматический лидер». Искренность же его намерений встать под знамена Добрармии была несомненна.
«Чем больше налаживалась работа Харьковского центра, тем нервнее делался генерал Келлер. Его огневая душа не мирилась с бездеятельностью. Несколько раз Федор Артурович говорил, как бы отвлеченно, что интересно было бы побывать в армии и посмотреть, что там делается. Я понимал, что всегда правдивый, прямолинейный граф, на этот раз пытается сам себя обмануть. Конечно, не обывательское любопытство, а тайная надежда принять участие в борьбе, тянула его на юг.
Я отмалчивался, ибо имел основания полагать, что графа, в случае его поездки в армию, ожидают лишь неприятные разочарования. Однако когда Ф.А. сильно заскучал, я решил „посоветовать“ ему съездить в армию. Генерал ожил и быстро собрался. На всякий случай, я приставил к нему охрану, обеспечил возможные удобства поездки и он уехал преображенным.
Дней через десять была получена телеграмма о его возвращении. По приезду, Федор Артурович сразу же послал своего сына за мной. Ему не терпелось излить свою душу. Впечатления были нерадостные: между генералами Алексеевым и Деникиным углубились натянутые отношения. Столь же ненормальными были отношения между Донской и Добровольческой армиями. В организационных вопросах преобладала импровизация. Штаб армии работал в атмосфере политических интриг — тайных и явных. Более светлые впечатления оставил генерал Краснов, но его травят и Добровольческая армия и казачья партийность и союзники».
«Нет ярких лозунгов. Какая-то неопределенность, недоговоренность. Так вести Гражданскую войну нельзя. Офицеры дерутся стойко. Непременно будут победы, успехи, но помяните мои слова — Деникин не добьется окончательного успеха. Самая скверная политика — это сидеть между двумя стульями. Уже теперь Деникин не удовлетворяет ни правых, ни левых».
Штейфон подчеркивал самостоятельность политических суждений генерала Келлера, приводил весьма интересные факты создания альтернативных вариантов антибольшевицких фронтов: «Как бывает с сильно волевыми натурами, неудачная поездка графа Келлера лишь всколыхнула его энергию. У него зарождается план объединить борьбу против большевиков, ведущуюся Добровольческой армией, Доном и Скоропадским. Три плацдарма, каждый в отдельности слабый, объединившись, дадут могучую силу. Гетман, правда, не имеет своей армии и вряд ли будет ее иметь. Не позволят немцы! Но он обладает богатыми средствами.
План увлекает Келлера. Он предвидит много затруднений на путях его осуществления, но верит, что силою патриотических побуждений можно преодолеть все препятствия. Он организует встречу трех антибольшевицких вождей — генерала Деникина, атамана Краснова и гетмана Скоропадского. Встреча состоялась, но задуманного объединения не произошло. Генерал больно переживал неудачу. Переживал бы ее еще острее, но в это время получил из Пскова предложение встать во главе формируемой Северо-Западной армии. Граф отвечает условным согласием: желает узнать условия своей будущей работы и отвергает в этом деле какое бы то ни было участие немцев».
Стремление принести максимально возможную пользу антибольшевицкому сопротивлению, а не одни антипатии к политической программе Добрармии, влияли на решения графа. Можно ли утверждать, после этого, что он «сторонился» Белого движения, едва ли не «проклинал» его лидеров. Приписывать собственные взгляды деятелям прошлого — один из худших приемов псевдоисторической публицистики. Но, увы, востребованный теми, кто готов записать в один ряд Николая II и Иосифа Сталина, и, при этом, выстроить столь же абстрактный ряд «антибольшевицкого сопротивления».
В дневнике генерала А.А. Павлова о попытке создания единого антибольшевицкого фронта осенью 1918-го также говорится достаточно определенно. Он пишет, что, возвращаясь из Добровольческой армии, Келлер участвовал в совещаниях в Новочеркасске, итогом которых стало «подписание соглашения о будущих формированиях и действиях» между Келлером, Павловым и генерал-адъютантом Н.И. Ивановым. Предполагалось, что Келлер и Павлов будут осуществлять формирование корпусов на Дону и в Астраханской губернии, Иванов сделает своей «базой» Воронежскую губернию (что и осуществилось в ходе создания Южной армии), а в Украине будет действовать Н.Н. Юденич. Общее организационное руководство осуществлял донской атаман Краснов. Основой политической программы становилась «определенная, отчетливая постановка вопроса о восстановлении Монархии» (предполагалось: «восстановление Монархии в лице законного Государя Императора Михаила Александровича (не Николая II в гибели которого уже не было сомнений. — Прим. авт.) или его законного наследника без Учредительного собрания», а также «борьба со всеми противниками восстановления Монархии»).
Таким образом, в 1918-м году вполне реальной была перспектива создания антибольшевицкого фронта под монархическими знаменами. Если бы Добрармия стала бы «звеном» этого фронта и ее лидеры сделали бы выбор между «непредрешенчеством» и «монархизмом». Однако потенциал данного фронта зависел не столько от провозглашенного монархического лозунга, сколько от: 1) реального финансового и военного потенциала; 2) от быстроты формирования воинских частей.
Оба эти условия складывались для антибольшевицкого сопротивления на Юге России неблагоприятно. Немецкая поддержка, как это будет показано далее, сводилась, по сути, к благим пожеланиям со стороны военных, а быстрота формирования, увы, — лишь к быстроте получения кредитов на создание «бумажных» воинских частей и столь же быстрому их «проеданию» в киевских и ростовских ресторанах. Показательно, что финансирование армий из Берлина проходило через посредство правительственных структур П.П. Скоропадского и П.Н. Краснова, что подтверждало известные слова донского атамана об «отмывании» оружия и снаряжения, направлявшегося в Добрармию из Ростова и Новочеркасска в «донской воде».
На практике создание Южной и Астраханской армий свелось лишь к образованию штабов будущих полков и немногочисленных кадровых частей, включенных, позднее в состав Вооруженных сил Юга России. Самостоятельной роли сыграть им было не суждено. Многие современники склонны были считать причину неудачи в «реставрационной программе». Но разве монархические лозунги вызвали у части чинов армий стремление «отсидеться в тылу»? Слабость дисциплины, отсутствие требуемой боевой подготовки, пороки тыла не зависели он цветов шевронов, проявлялись как среди тех, кто носил на рукаве бело-сине-красный угол, так и у тех, кто носил черно-желто-белый.
Однако, неудачи формирования «монархических армий» не затронули авторитета Келлера. Он продолжал оставаться притягательной фигурой. Открывшаяся в октябре-ноябре 1918 года перспектива возглавления графом Северо-Западного фронта, могла принести заметный успех Белому делу, как в региональном, так и в общероссийском масштабе. Как показали события 1919 года, Северо-Западный фронт имел важное геополитическое значение, в плане возможно быстрого освобождения бывшей столицы России. В случае создания антибольшевицкого фронта на Северо-Западе, Келлер, признанный Деникиным, имел бы поддержку «монархической общественности» в лице представителей Совета обороны Северо-Западной области. Федор Артурович видел в этом назначении свое призвание, а его вынужденная задержка в Киеве в ноябре 1918-го, объяснялась оформлением в германской комендатуре пропуска (в условиях оккупации пропуска требовались, например, для проезда из Ревеля в Нарву, не говоря о более дальних расстояниях), а вовсе не политическими «колебаниями».
Что же касается возглавления Келлером вооруженных сил Украинской Державы, то этот можно считать роковой ошибкой. Действительно, данная должность, не дала ему ничего, кроме «формального статуса». Ясно, что все политические перестановки в Киеве в ноябре-декабре 1918-го, призваны были спасти обреченный режим гетмана Скоропадского, так и не сумевшего сделать выбор между «самостийностью» и возрождением «Единой России». Использовав, на время, авторитет Келлера, он не сохранил ни собственную власть, ни доверившихся ему офицеров, геройски защищавших обреченную столицу несостоявшейся «гетьманьщины».
Германия и Белое движение
Еще один спорный тезис С.В. Фомина — поддержка «антибольшевиков» Германией, заинтересованной в восстановлении монархии. По мнению многих, политическая «слепота» вождей Добрармии, их бестолковая «верность обязательствам» перед Антантой и все те же «республиканско-учредиловские бредни», помешали спасти монархию. Опять-таки, «коварный англичанин» (Георг V) предал Николая II, а «кузен Вики» (кайзер Вильгельм Гогенцоллерн) якобы мечтал снова увидеть на Престоле «кузена Ники». Диву даешься, как легко даются оценки спустя 90 лет!
Весной 1918 года о необходимости создания русско-германского антибольшевицкого фронта говорилось много, и особенно, в оккупированной Украине. Как известно, даже «англоман» П.Н. Милюков убеждал генерала Алексеева следовать «реальной политике» и оставить надежды на «союзников». И Южная, и Северная, и Астраханская армии должны были наступать на советскую Москву под контролем германского командования. Но совершенно не стоило надеяться, что после «свержения большевиков» немцы ограничатся рыцарским благородством, восстановив монархический строй. У Германии, после Брестского мира, уже был опыт создания подобных государственных образований, во главе которых ставились члены Дома Гогенцоллернов (можно вспомнить и Балтийское герцогство во главе с братом Императора Вильгельма II Генрихом, и Литовское королевство во главе с принцем Вюртембергским, и Финляндию во главе с Фридрихом Гессенским (зятем Императора Вильгельма II)).
Даже если предположить восстановление Романовых при поддержке немецких штыков, то подобный акт сопровождался бы многочисленными соглашениями, ограничивавшими суверенитет России. Для Германии, как и для любого иностранного государства, важнее было соблюдение собственных геополитических интересов.
Нереальность «немецко-монархического» сценария заключалась в одном том факте, что Николай II и Александра Федоровна, категорически исключали любой шанс возвращения Престола при поддержке Германии.
Советская Россия, опозоренная «похабным» миром, оставалась куда более близким партнером кайзеровской Германии. 27 августа 1918 года ленинское правительство подписало дополнительное соглашение к Брест-Литовскому договору (кстати, сам факт заключения Советской Россией и Германией Брестского мира, на страницах работы С.В. Фомина, остался «за кадром»). Оно признало отторжение от России Прибалтийского края и Грузии, гарантировало выплату контрибуции в размере 6 млрд марок золотом, из которых 650 млн Совнарком выплатил. Германии предоставлялась четверть добытой в Баку нефти. Предполагалось, что «Германия выступит всеми имеющимися в ее распоряжении силами против генерала Алексеева». Как отмечал в своих воспоминаниях начальник штаба Германской армии генерал Людендорф «доверие к большевикам нашего правительства… доходило до такой степени, что оно обещало господину М. Иоффе (советскому послу в Берлине. — Прим. авт.) снабжение оружием и боеприпасами».
Германские дипломаты не гнушались и откровенным предательством. Имея контакты с монархическим подпольем (организация генерала Довгерта, куда входили офицеры, собиравшиеся в Екатеринбург для спасения Царской Семьи) они «сдали» его Дзержинскому. По словам председателя ВЧК: «Приблизительно в половине июня т.г., мною были получены сведения, исходящие из германского посольства… о заговоре против советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики».
Но, может быть, подобное отношение было характерно лишь для большевицкой Москвы? Может быть, в других городах было иначе?
Увы, нет. Различия в отношении к антибольшевицкому сопротивлению были только между военными и дипломатами. Главнокомандующий войсками на Украине генерал Эйхгорн сочувствовал идее создания Южной и Астраханской армий. Его штаб пытался установить контакты с командованием Добрармии (правда, после того как в Киеве были арестованы ее представители). Харьковский центр Добрармии при негласном содействии немецкого командования отправлял на Кубань вооружение. Можно привести много примеров подобного взаимодействия. Но… Все они не носили официального характера и ни к чему не обязывали немецкую сторону. Аналогичная ситуация складывалась и на Северо-Западе. Здесь был заключен договор о поддержке Северного корпуса Германией (предполагалось отпустить на его нужды 110 млн рублей, 60 тысяч винтовок, 4 аэроплана, 2 бронепоезда и другое снаряжение), но его реализация не оправдала ожиданий (было получено 4 млн рублей и 6 тысяч негодных винтовок).
Что же касается германской дипломатии, то здесь можно привести свидетельства генерала А.А. Мосолова, пытавшегося спасти Царскую Семью. Сформировав отряд из офицеров-добровольцев, он надеялся на официальную поддержку, написав письмо кайзеру. Вильгельм II перепоручил это дело дипломатическому представителю при гетмане Скоропадском графу Мумму. Последний «был поражен, узнав, что военная власть обещала свою помощь» и «категорически отказался помогать» русским монархистам, заявив, что они и «впредь не должны рассчитывать на помощь Германии».
Но и в 1919-м году (несмотря на то, что династия Гогенцоллернов была свергнута, восторжествовала «демократическая Веймарская республика») Германия вызывала у русских монархистов симпатии. В окружении адмирала Колчака допускалась возможность «переориентации» от Антанты к Германии. В 1920 году, в первом номере радикально-консервативного «Двуглавого орла», военно-политическое руководство последней обвинялось в «близорукости», «опасности» сотрудничества с советским правительством, отмечалось, что «немецкие попытки сорганизовать монархистов носили всюду чрезвычайно поверхностный, несерьезный характер». Но, одновременно с этим заявлялось, что в случае совместного свержения большевиков Германия «получала бы в виде временной колонии (именно так! — Прим. авт.) и необъятного рынка ни много ни мало — Российскую Империю…» И «из вчерашнего врага Германия получала надежного и благодарного друга (Россию. — Прим. авт.), который оценил бы по достоинству протянутую руку благородного соперника в поединке…»
Увы, подобные иллюзии в отношении русско-германского сотрудничества были присущи тогда многим антибольшевикам. Но надо ли тиражировать эти мифы современным авторам?
И последнее
«Ни скудость сведений, ни неравномерное распределение по времени источников — ничто не смущало меня», — так описывает Фомин свою работу над «Золотым клинком Империи».
Жаль, что подобные «смущения» не остановили «перо автора». В исторических исследованиях нельзя спешить. Следует использовать максимально возможное число доступных исторических материалов. Тщательным образом проверять, сравнивать их. При этом помнить о возможности открытия новых источников, меняющих, казалось бы, очевидные оценки.
Нельзя выносить категорические вердикты, осуждая тех, кто жертвовал собой, спасая Россию от большевизма. Историк должен исходить из фактов. Только так можно приблизиться к восстановлению исторической правды.
P.S.И о ближайших планах. «Им пришло в голову» выпустить в текущем году в серии «Белые воины» книгу о гвардейских офицерах-монархистах (Винберге, Гершельмане и др.), а также продолжить работу над книгой о генерале Кутепове.
Положенные же С.В. Фомину 60 авторских экземпляров книги «Граф Келлер» ждут своего хозяина в издательстве «Посев».
* Не вдаваясь в подробности, почему издателем и составителями серии было принято решение о подготовке отдельного очерка (одна из главных причин, — почти полное игнорирование автором архивных источников), отметим лишь одно обстоятельство. В своей рецензии на книгу помещенной в «Русском вестнике» Сергей Владимирович пишет: «Для придания книге последнего качества, вопреки всем первоначальным договоренностям, за кулисами было решено написать контр-очерк». Подобное утверждение выглядит, по меньшей мере, странно. Еще перед началом работы над книгой С.В. Фомин устно, а затем и письменно (при сдаче рукописи), известил издателя серии (А.Н. Алекаева) о том, что при условии сохранения его авторского текста без изменений он не возражает ни против предисловия к своей работе, ни против послесловия.
** Впервые, ссылка на этот документ и его небольшая цитата была опубликована в книге профессора нашей альма-матер Э.Н. Бурджалова («Вторая русская революция. Москва. Фронт. Периферия») еще в 1971 году, о чем С.В. Фомин упомянуть не забыл. Непонятно лишь, почему наряду с этим Сергей Владимирович оставил «собственность» на использования этого документа за собой, равно как и то, почему забыл написать о том, что заказ и оплата работ по копированию этого источника, была выполнена сотрудниками ИА «Белые воины». Впрочем, относится это не только к телеграмме, но и послужному списку Федора Артуровича из Российского государственного военно-исторического архива — РГВИА. (Именно так называется бывший Центральный военно-исторический архив, сменивший свое название в начале 1990-х годов, но упорно называемый С.В. Фоминым ЦГВИА. Бывал ли в нем вообще столь уважаемый автор?)
