 |
| Победа.Ru | Виталий Иванов | 26.10.2006 |
Пустая комната с глинобитными стенами. Через щели в двери тонкими нитями пробивались солнечные лучи. Страшная догадка ошарашила его — плен? Мысли ошалело бились в голове: «Чёрт возьми! Почти ничего не помню. Колонна, да, колонна попала в засаду у „Чёрного камня“. Бой, вспышка… Как же болит голова. Наверное, потерял сознание. Почему они не добили меня? Как же хочется пить! О чём я? Ах, да. Почему не добили? Лучше бы они сделали это. Плен, мать твою!»
И он опять упал в забытьи. Сколько прошло времени, он не знал. Когда снова пришёл в себя, то солнца уже не было. Дверь распахнулась и вошёл моджахед. Он ступал мягко, по-кошачьи. Поставил на пол рядом с ним две плошки с какой- то похлёбкой и водой, да ещё дал половинку лепёшки:
— Возьми, поешь. Ты очень долго ничего не ел, — сказал он по-русски, отчего пленник даже вздрогнул, так неожиданно было для него услышать здесь эти слова.
— Ты кто?
— Наджибулло. Не ломай голову, я афганец. Просто когда-то учился в СССР на врача.
— Наджибулло, скажи, где я?
— Если скажу, разве тебе станет от этого легче?
— Наверное, нет, но всё же.
— Ты на самой границе с Пакистаном, в отряде у Абдуллы. Ваша колонна попала в засаду, тебя взяли, когда ты был без сознания. Можешь себя не винить, ты не мог оказать сопротивления. Твоим товарищам повезло меньше, они погибли.
— Нет, Наджибулло, как раз им повезло больше, чем мне.
— На всё воля Аллаха! А теперь ешь, тебе нужно есть. Абдулле ты нужен живым.
— Зачем ?
— Сейчас сказать не могу.
И он так же тихо по-кошачьи вышел.
Темнота заполнила комнату. В виски стучалось только одно слово — плен! И от этого слова, от бессилия что-то изменить становилось не по себе. Он машинально жевал лепёшку, давился, запивая её водой, и думал: «Может, я сплю? Вот сейчас я проснусь и весь этот кошмар исчезнет?» Но нет, это был не сон. Это была явь, страшная явь во всей своей правде…
Гордон Джонс (младший), сотрудник одного из ведущих западных изданий, чувствовал себя довольно комфортно в гостях у Абдуллы. Его мечтой было заснять какой-нибудь сногсшибательный репортаж на театре военных действий в Афганистане. И вот Абдулла решил предоставить ему такую возможность:
— Дорогой друг, я знаю о твоей мечте. Волей Аллаха она скоро исполнится. Думаю, что тебе было бы интересно увидеть, как в обмен на возможность продолжать жить на этой грешной земле человек отречётся от своей Веры, примет Ислам. И в доказательство своей покорности и преданности новой Вере перережет горло своему соплеменнику.
— О-o! Вот это сюжет! Я о таком и мечтать не мог, уважаемый Абдулла. Я готов сколько угодно ждать. Этот материал стоит того.
Нечто вроде подобия улыбки скользнуло на бородатом лице Абдуллы:
— Много ждать не придётся, ровно через три дня, у нас будет праздник, вот на нём ты всё и увидишь, дорогой гость.
— Скажите, уважаемый Абдулла, а что, такой человек уже есть у вас, кто он?
— Слишком много вопросов, дорогой друг. Всему своё время. Одно могу сказать, это русский и убивать он будет своего же соплеменника. Думаю, что пока достаточно информации.
— Уважаемый, ещё только один вопрос — а вы уверены в том, что этот русский сделает это?
— Поверьте, Гордон, любая тварь на этой грешной земле цепляется за свою жизнь, чтобы продлить своё мерзкое существование. И это естественно. Самосохранение — вот краеугольный камень бытия. Любой будет хвататься за этот свой шанс, за эту соломинку, даже если ради этого потребуется уничтожить себе подобного. Люди только себя считают вершиной в мироздании, но это их ошибка. Они подобны зверям, нет, они гораздо хуже их.
— А вы философ, уважаемый Абдулла.
— Просто я знаю людей и жизнь, дорогой Гордон…
Он очнулся от чьего-то прикосновения. Это был Наджибулло:
— Как ты чувствуешь себя?
— Хреново, Наджибулло. Очень хреново.
— Беспокоят головные боли?
— Нет, с головой гораздо лучше. А вот душа болит.
— На всё воля Аллаха ! Значит, так было уготовлено тебе свыше.
— Ты имеешь в виду плен?
— Да, и всё то, через что тебе суждено будет пройти.
— И через что же я должен буду пройти? Хотя догадаться нетрудно.
— Плен — это всего лишь одно звено в этой цепи.
— А что, есть ещё и другие звенья, Наджибулло?
— Есть, и самое главное звено — это ты сам. Только ты сможешь сделать свой выбор, может быть, самый главный выбор в своей жизни.
— Загадками говоришь, Наджибулло.
— Нет, прости, не знаю твоего имени. Документов при тебе не было.
— Зови просто — Шурави.
— Хорошо, Шурави. Через два дня я должен поставить тебя на ноги. Во время праздника Абдулла предложит тебе сделку. Тебя оставят в живых, но при одном условии: ты примешь Ислам! Получишь новое имя и в доказательство своей преданности ты должен будешь казнить одного «неверного».
— Наджибулло, я не буду делать это.
— Я знал, Шурави, что ты сейчас ответишь именно так.
— Да и сейчас, и потом ответ будет только один — нет.
— Похвально, но подумай, что и кому ты докажешь своим отказом? Если ты не сделаешь этого, то тебя просто убьют. А ты ещё молод, жизнь прекрасна, подумай об этом. Всё в твоих руках, жить или умереть — выбор за тобой.
Он опять поставил перед ним плошку с водой и похлёбкой. И своей кошачьей, мягкой походкой вышел за дверь. «Наджибулло, кто же он такой? Странный он какой-то».
Вновь и вновь пленник мысленно возвращался к разговору с ним. Но сон опять накатывался на него своими тёплыми волнами и заставлял его забыть обо всём на свете. Засыпая, он успел подумать: «Наверное, что-то подмешивают в еду, не иначе…»
Ему снился берег реки, погожий солнечный день. Они с ребятами прыгают с небольшого деревянного мостка в прохладную гладь воды. А вот он уже скачет верхом на коне по скошенному полю. Там стоят аккуратные копна из соломы, а на дальнем его краю виднеется огромная скирда. Вот к ней они и тащат на лошадях, на «волокушах» эти копна. Одна картина сменяет другую. А это он уже на своих проводах в армию, деревенское застолье. Соседская девчушка неумело «чмокнула» его в щёку и, покраснев, сказала: «Я буду ждать тебя».
А вот уже «ленточка» движется по горному серпантину и вспышка, огненная вспышка, и он падает в темноту. Затем он видит свою Матушку, она стоит возле калитки и зовёт его домой. Он слышит её, но не может сделать и шага. Мать исчезает и вновь появляется Наджибулло. Он смотрит в его глаза и говорит: «Выбор за тобой!»
Спал ли он или бредил, он не знал. Все мысли перепутались. Где сон, где реальность, ничего не понять. И опять появился Наджибулло:
— Ну, что Шурави, ты принял решение? Посмотри, как любят тебя твои родные, как они хотят, что бы ты жил. Прислушайся к ним. Неужели умереть лучше, чем жить? Подумай, одно твоё слово и ты останешься жить!
— Да, жить, это прекрасно, Наджибулло. Я согласен с тобой. Жить — это здорово, но только тогда, когда не мучает тебя твоя совесть. Я должен буду убить другого. Но не врага в бою, а своего же. И как я буду жить после всего этого, а, Наджибулло? Зачем мне такая жизнь? Нет, Наджибулло, иногда умереть лучше, чем жить. Я раньше никогда не молился Богу, молюсь сейчас, хоть и не умею. Но от всей души прошу его дать мне сил не уподобиться зверю, а остаться человеком. Да, я очень хочу жить, но жизнь такой ценой, которую ты предлагаешь мне заплатить, мне не нужна. Я сделал свой выбор и только Бог будет мне судьёй…
Его разбудили двое охранников, видение исчезло. Они жестами показали ему на дверь. Он встал и направился к выходу. Солнечный свет ударил в глаза, он зажмурился. Спустя несколько мгновений открыл их. Во дворе было очень много вооружённых людей. Они образовали круг, в центре которого стоял на коленях со связанными руками за спиной молодой солдатик-первогодок. Он приподнял голову, в его глазах не было страха, только какая-то обречённость и усталость.
Моджахеды переглядывались между собой и что-то бурно обсуждали. Был среди них и европеец, который без устали щёлкал затвором своего фотоаппарата. А вот показался и Наджибулло. Моджахеды приветствовали его криками. Теперь всё стало ясно. Наджибулло и был командиром этого отряда, на самом деле его звали Абдулла. Он поднял руку и гул голосов стих:
— Я надеюсь, что ты сделал правильный выбор. После того, как ты казнишь этого «неверного», мы дадим тебе новое имя — Мохаммед, и у тебя начнётся новая жизнь. Ты понял меня, Шурави?
— Ну, чего ж тут не понять, всё ясно, как день.
— Приятно слышать разумные слова.
Абдулла вынул из-за пояса нож и бросил его под ноги Шурави:
— Действуй! — и сам отошёл к европейцу.
Десятки глаз следили за Шурави. Он наклонился и поднял нож. Солнечный зайчик играл на остром как бритва лезвии. Рукоятка удобно легла в ладонь. Он сделал шаг вперёд. Толпа загудела как пчёлы в улье. Абдулла улыбался, а корреспондент продолжал ретиво щёлкать затвором своего фотоаппарата: «Да, вот это будет репортаж! Вот это кадры! Такого ещё никто не снимал!»
Шурави подошёл к связанному солдату. Тот напрягся всем своим телом:
— Ну, чо ты медлишь? Давай, делай своё дело.
— Как звать-то тебя, братишка?
— А тебе не всё ли равно?
— Значит, не всё равно.
— Лёхой.
— Ещё не вечер, Лёха. Да и «Цыганочки» с выходом ещё не было!
И он ловким чуть заметным движением полоснул по верёвкам, успев сказать: «Сможешь — воюй». В то же мгновение из-под руки своим излюбленным приёмом бросил нож в сторону Абдуллы. Расстояние до него было всего метров семь. Лезвие ножа блеснуло на солнце и, ломая хрящи гортани, вошло по самую рукоятку в его горло. Абдулла непроизвольно вскинул обе руки к черенку ножа и упал как подкошенный прямо под ноги репортёра. Тот машинально продолжал делать кадр за кадром автоматической перемоткой.
Лёха тем временем почувствовал, что верёвки развалились на его запястьях, и рывком скинул их. Прыжком метнулся к ближнему щуплому моджахеду, развернул «духа» в сторону толпы и нажал на спусковой крючок. В ответ одновременно из десятков стволов со всех сторон по пленным и моджахеду брызнули автоматные очереди…
Знойное афганское солнце заливало нещадным светом двор. Оба погибших солдата лежали парой в самой его середине. Лица их были безмятежными и спокойными, автоматные очереди не испортили их, Лёха даже чуток улыбался. Немалую цену заплатили афганцы за свой несостоявшийся «спектакль» — рядом с парнями скрючился расстрелянный моджахед, поодаль затихли истёкший кровью Абдулла и еще несколько попавших под очередь Лёхи афганцев. Гордон Джонс чудом остался жив, но потерял свой фотоаппарат, — пуля попала в приемный отсек и разворотила отснятую пленку.
Рядом с русскими парнями на земле лежал самодельный крестик. Шурави сплёл его из двух тонких веточек, которые вынул из глинобитной стены каземата, и перед смертью зажал его в руке. Ладони разжались, крестик выпал.
В последние минуты короткой жизни мальчишки сделали свой выбор. Может быть, для него они и пришли в этот мир…
