 |
| Победа.Ru | Сергей Дубовский | 12.07.2006 |
Судьба маленького Рославля, что на Смоленщине, наверное, как две капли воды, похожа на судьбы сотен таких же оккупированных фашистами городков, о существовании которых соотечественники впервые узнавали только из сводок информбюро. Но ко всем бедам оккупации здесь прибавилась еще одна, которая миновала многие другие захваченные населенные пункты, но не обошла Рославль: концлагерь.
По косвенным свидетельствам (воспоминаниям очевидцев) в Рославльском лагере смерти погибло 130 тысяч человек. Эта цифра ставит Дулаг-130 (таково его официальное название) в один ряд с такими лагерями, как Дахау, Бухенвальд, Маутхаузен и сейчас не представляется историкам достоверной. Так это или нет, установить уже невозможно, однако несомненно, что это был один из самых страшных лагерей на оккупированной территории. Расположенный на удобном пересечении дорог на Москву и Смоленск, он был оборудован для одновременного содержания 30 000 военнопленных.
О судьбе лагеря и его заключенных известно по многочисленным воспоминаниям выживших рославльчан, которые кропотливо собрала научный сотрудник Рославльского историко-художественного музея Елена Алексеевна Шевченко, и по ставшей библиографической редкостью книге бывшего узника Сергея Голубкова «В фашистском концлагере. Воспоминания бывшего военнопленного», изданной в 1958 году.
«В лагере в Рославле есть несколько бараков. Большинство из них полуземляночного типа, с земляными полами, расположенными ниже уровня земли. Надземные и подземные воды заливают эти бараки, и в октябре 1941 года полы в них представляли собой грязное месиво, в котором ноги вязли по щиколотки. Никаких нар, досок или соломы нет, и пленные вынуждены ложиться прямо в грязь. Зимой пол представлял собой ледяную поверхность, покрытую навеянным и нанесенным ногами снегом. Ветер свободно гуляет по этим баракам, так как крыши располагаются на столбах и не доходят до земли.
Два барака с каменными полами брались с бою. Каждый день там было несколько задавленных. Людей напихивалось туда, как сельдей в бочке. Живая стена пленных качалась из стороны в сторону. Ослабевшие сердца многих товарищей не выдерживали. Спрессованные безжизненные трупы качались, как живые, в массе живых и утром падали на пол, не поддерживаемые более телами своих живых пока еще товарищей.
Ни один из бараков не отапливался. Костры разводить запрещалось, да и не из чего было. В октябре все пленные без исключения были до нитки мокрые. Просушиться было негде. Ветер пронизывал до костей. Зимой люди замерзали десятками ежедневно. Это была мучительная казнь пленных. Не представляло никаких трудностей отеплить и отопить бараки. Сотни и тысячи крестьян готовы были привезти дрова. Фашистские изверги не делали этого сознательно».
Смертность в лагере от голода, холода, болезней и расстрелов достигала 3 — 4 процентов в день. Это значит, что за месяц весь состав пленных вымирал. За два с половиной осенних месяца 1941 года — октябрь, ноябрь и часть декабря — вместе с гражданскими пленными, составлявшими большинство, в лагере умерло 8500 человек, то есть больше 100 человек в среднем в день. В зимние месяцы ежедневно умирало от 400 до 600 человек. Ежедневно 30 — 40 длинных дрог грузилось трупами умерших и замерзших. В штабелях трупов, складывавшихся, как дрова, возле бараков, были и живые. Часто в этих штабелях двигались руки, ноги, открывались глаза, шептали губы: «Я еще жив». Умиравших хоронили вместе с мертвыми.
Оккупанты не оставляли заключенным никаких шансов на жизнь, точнее, не препятствовали их медленной и мучительной смерти. Исключение составляли, в основном, молодые женщины и девушки, которых отправляли в Германию на работы. Для этого иногда устраивались настоящие торги: девушка 15 — 16 лет стоила 30 — 60 марок, женщины постарше — немного дешевле. (Лагерная жизнь находилась в постоянном «развитии»: со временем сюда стали доставлять не только военнопленных, но и мирное население, угонявшееся в Германию).
Однако в этом кошмаре, длившемся почти два года, было свое светлое пятнышко — человек, спасавший тех, кого, казалось, уже невозможно спасти: митрофорный протоиерей Всеволод Корицкий. Известно об этом незаметном подвиге священника стало лишь незадолго до 60-летия Победы, когда внучка отца Всеволода Варвара Засульская, вдохновленная обилием краеведческих публикаций, принесла в местную газету воспоминания о своем дедушке и его дневник — краткие, скупые записи о служении в годы оккупации и первое послевоенное десятилетие.
Войну отец Всеволод, кавалер ордена Святой Анны 2-й и 3-й степени, встретил 77-летним инвалидом, жившим на иждивении у своих родственников. Единственное, чем он мог помочь своему народу, — откликнуться на просьбы рославльчан стать настоятелем кладбищенского Вознесенского храма, который оккупанты разрешили открыть, надеясь заслужить лояльность местного населения.
Храм находился всего в полукилометре от Рославльского лагеря смерти.
С первых дней открытия церкви отец Всеволод обратился с призывом к верующим организовать сбор продовольствия для советских военнопленных, чтобы спасти их от голодной смерти.
В то время большинство взрослых, подростков и детей были некрещеными. К церкви потянулись жители города и окрестных деревень. В те страшные дни многие из бывших безбожников обратились к вере своих предков, считая спасением принять крещение и обрести тем самым Божью благодать.
Крестьяне приносили хлеб, картофельные лепешки и оладьи — что могли, но от чистого сердца. Все это собиралось и незамедлительно переправлялось в лагерь военнопленных. Благодаря этому удалось спасти многих наших солдат от голодной смерти.
При возможности отец Всеволод также вызволял военнопленных под личное поручительство. Многие из спасенных шли в «примаки» и трудились в сельском хозяйстве, впоследствии некоторые даже связывались с партизанами.
Сам отец Всеволод был человеком очень скромным, позже он никогда не бахвалился своими заслугами, считая такое поведение естественным для христианина. После смерти Сталина, когда многие, пройдя фашистские и сталинские лагеря, были реабилитированы, эти люди, приезжая в Рославль, приходили к нему, чтобы выразить свою признательность и глубокое уважение за все, что было для них сделано.
В своих записках протоиерей Всеволод вспоминает о том, как по ночам на окраине кладбища проводились массовые расстрелы, часто приезжали машины-душегубки и вываливали в готовые рвы трупы. Вокруг стояли немецкие часовые, чтобы не допустить никого к месту казни, поэтому свидетелей этих преступлений не было. Но иногда, стоя возле церкви, можно было слышать крики и стенания убиваемых.
Невозможно представить, что творилось в такие минуты в душе батюшки. Одно можно знать наверняка: отец Всеволод молился, и, хочется верить, его молитвы помогли душам невинно убиенных.
Есть что-то трагичное и величественное в этом противостоянии больного престарелого священника из маленького кладбищенского храма и гигантского лагеря смерти, население которого в несколько раз превышало население Рославля. Наверное, отец Всеволод хорошо понимал: стоит сделать один неосторожный шаг — и всё кончено. Прояви он больше рвения в сотрудничестве с оккупантами — и станет в глазах соотечественников предателем, будь он более настойчивым, добиваясь спасения военнопленных — и сам может оказаться в лагерном бараке и в братской могиле. Смерть для верующего человека не страшна — страшно было оставить всех тех, ждал от него помощи.
После освобождения города в сентябре 1943 года была создана специальная комиссия по расследованию фактов фашистских преступлений. В состав этой комиссии вошел и настоятель Вознесенской церкви отец Всеволод. Он присутствовал при вскрытии братских могил и подписал протокол, а затем отслужил панихиду.
Всю оставшуюся жизнь отец Всеволод посвятил благоустройству своего храма и кладбища, которые находились в запустении еще с первых лет Советской власти.
Скончался митрофорный протоиерей Всеволод Корицкий в 1954 году, и лишь спустя полвека стало возможным восстановить память о его тихом подвиге.
Сергей Дубовский
г. Рославль Смоленской обл.
