Русская линия
Новое время, журнал Денис Драгунский15.11.2004 

Партия учителя и партия священника

Все чаще и все напористее с газетных страниц и телеэкранов звучит банальное вроде бы утверждение: «Россия — православная страна». На первый взгляд, оно столь же банально и бесспорно, как «Испания и Италия — католические страны». Или, к примеру, «Египет — исламская страна».
Но давайте покопаемся в разных банальностях и тривиальностях. И попытаемся разобраться — все ли тут так уж очевидно и бесспорно?
Что это значит?
Взять тот же Египет. Если иметь в виду господствующую в этой стране религию, культуру, бытовой навык, то да, Египет — исламская страна. Тем более что арабоязычие и ислам извне — подчеркиваю, извне! — чаще всего воспринимаются как синонимы. Но вот второй аспект. 10 процентов египтян — христиане-копты, большинство коих — монофизиты (проще говоря, не признающие решений Вселенского собора 451 года о двуприродности Христа). Кроме того, среди египтян есть некоторое (не очень большое) количество православных христиан, находящихся в юрисдикции Александрийской патриархии. Таким образом, Египет не стопроцентно исламская страна по вероисповеданию своих граждан, хотя ислам и преобладает. И третий аспект, тоже очень важный: Египет — светское государство.
Очень похоже на Россию. Кроме одного. Быть мусульманином в Египте и православным христианином в России — очень разные вещи. Ислам пронизывает всю повседневную жизнь. Определяет молитвы и паломничества, посты и пиры, запреты и позволения, свадьбы и похороны, будни и праздники. Одним словом, принципы организации быта, реализованные нормы морали, а также целостное представление о мире и о своей, извините, активной жизненной позиции в этом мире во исполнение воли Бога. Несколько упрощая многосложность мира, рискну утверждать следующее. Сказать про рядового мусульманина, что он мусульманин (с учетом того, суннит он или шиит, ваххабит или друз), — значит сказать очень многое. Если это действительно рядовой мусульманин, а не какой-нибудь обратившийся в ислам французский интеллектуал вроде Рене Генона.
И наоборот. Сказать про рядового православного христианина, что он православный христианин, — это не сказать о нем решительно ничего определенного. Если, разумеется, это не монах или не обитатель запрятанного в тайге старообрядческого скита. Ибо современное православное христианство на удивление равнодушно к богословским тонкостям, а особенно к богословскому просвещению паствы, к тщательности и регулярности соблюдения обрядов, к одухотворению бытовой стороны жизни, к формированию православной картины мира, к размышлению о том, каков долг Человека перед Богом — не вообще, а конкретно, здесь, сейчас, вот этими руками…
Советский духовный опыт
И однако мы повторяем, что Россия — страна православная, а русские — православный народ. Что это? Метафора? Или некая особая, не сразу доступная пониманию реальность? Попытаемся разобраться.
Но начнем с гонителей христианства и ненавистников религии — с коммунистов.
В Советском Союзе жило, по переписи 1989 года, 286,7 миллиона человек. Из них членов КПСС было около 20 миллионов. Около 7 процентов.
Итак, всего лишь семь процентов КОММУНИСТИЧЕСКОЙ СТРАНЫ (а попробуй кто усомниться, что СССР был коммунистической страной?!) платили партвзносы, посещали партсобрания, выполняли партийные поручения, дрожали при словах «партбилет на стол положишь!» и посещали вечерние лектории марксизма-ленинизма. Или сами читали лекции пенсионерам в клубах при ЖЭКах.
Правда, за это они, при прочих равных, имели некоторые карьерно-служебные преимущества по месту основной работы. Я говорю о рядовых коммунистах, а не о тех, кто делал именно партийную карьеру.
Странным образом число воцерковленных православных христиан находится где-то вокруг этой цифры. Кто-то говорит — три, кто-то — пять, кто-то — больше. Это люди, которые регулярно ходят в церковь, причем в «свою», к «своему» духовному отцу. Постятся, исповедуются, причащаются.
Правда, за это они не имеют ровным счетом никаких карьерно-служебных поблажек. Несмотря на то, что высшее государственное руководство непременно посещает храмы по большим праздникам.
Оно и понятно. Это — вера в Бога, она имеет награду в себе самой. А тогда было безбожное царство коммунистов.
Когда-то Ленин говорил (и это белым по красному было написано на плакатах в наших школах и университетах), что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество. Уже тогда нам, школьникам и студентам, было ясно, что это полемическое преувеличение, призыв хорошо учиться. Вроде знаменитой фразы о кухарке, которая должна уметь управлять государством, каковая фраза также есть некая ультрадемократическая максима, и не более того, и все это понимали. И сами кухарки, и дяденьки из политбюро ЦК КПСС.
Однако у Ленина — а я отнюдь не склонен относиться с юмором ко всему, что он говорил, — есть и более интересная фраза. Ее интерес — в конкретности. Речь идет о знаменитой брошюре (точнее, небольшой книге) Г. В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Ленин считал, что это сочинение должно стать настольной книгой всякого сознательного рабочего. То есть российского фабричного работника, который если и не член РСДРП (б), то симпатизирует ее идеям.
Я не знаю, как выглядел русский рабочий в умственном смысле. Возможно, это была внезапная и мощная генерация интеллектуалов, сгоревшая в пламени Гражданской войны и сталинских чисток. Но это, скорее всего, мои романтические фантазии. Брошюру Плеханова нелегко было прочитать и понять студентам 70-х.
Так что, наверное, это тоже преувеличение. Просто хвалебная метафора по адресу Плеханова. Однако во всякой метафоре, даже специально измышленной, есть доля истинного переживания.
Вот, например, что пишет Ленин о сути марксизма. Понять, что такое марксизм, никак нельзя, не освоив «Капитала» Маркса. Это, на первый взгляд, естественно. А «Капитал» Маркса окажется закрытой книгой для того, кто не проработает внимательнейшим образом его знаменитую — и очень трудную — первую главу. Но Ленину и этого мало. Потому что понять первую главу «Капитала» можно, только проштудировав всю «Логику» Гегеля.
Для тех, кто давно учился на философском факультете и кое-что подзабыл, напоминаю: Г. В. Ф. Гегель, «Наука логики», в трех томах. 500, 247 и 370 страниц соответственно. Открываем наугад. Второй том, самая середина. Стр. 122. Пошли с самого верха страницы: «… сама вещность, как таковая, есть определение основания; свойство не отличается от своего основания и не составляет исключительно лишь положенности, оно основание, перешедшее в свое внешнее, и, тем самым, оно поистине рефлектированное в себе основание; само свойство, как таковое, есть основание, в себе сущая положенность…»
Дальше штудировать будем? Или переведем дыхание?
Важно вот что. «Капитал» Карла Маркса — это не трактат по экономике, не учебник, объясняющий рабочему, что его эксплуатируют путем присвоения прибавочной стоимости. «Капитал» — это вдохновленная Гегелем книга о том, как устроен мир и как он должен быть устроен, когда обобществление производства перейдет на ступень обобществления собственности. То есть когда настанет коммунизм. Понять это без «Логики» Гегеля ну никак невозможно, тут Ленин совершенно прав.
Итак, круг замыкается — мы приходим к знанию всех богатств, которые выработало человечество.
Что же, Ленин смеется над нами? Или как?
Давайте ненадолго оставим вопрос открытым.
Ваши убеждения?
И спросим: а что же остальные 93 процента советских людей? Не состоящих в КПСС? Что бы они ответили на прямо поставленный вопрос об их убеждениях? Особенно если бы с ними беседовал товарищ, имеющий официальное право задавать такие вопросы.
В советское время большинство из этих людей ответили бы: «Убеждения? Коммунистические, а какие же еще!» При этом в уме произнеся одну из стандартных самооправдательных фраз. От «жить хочется» до «Иисус Христос был первым коммунистом». Наиболее рьяные назвали бы себя «беспартийными большевиками». И только очень немногие попытались бы выскользнуть, говоря о гуманизме, мире, прогрессе и прочем, что составляло гарнир коммунистической идеологии.
Речь, ясное дело, идет о людях с высшим и средним специальным образованием. Хотя они вряд ли штудировали «Логику» Гегеля, равно как и «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» Г. В. Плеханова. Точно так же обстояли дела у заветных 7 процентов членов КПСС. Далеко не все они обогащали свою память знанием всех тех богатств… и далее по тексту. Тем более что около половины их были рабочими от станка или крестьянами от трактора.
Некая мизерная доля процента марксистов-эрудитов, несомненно, существовала. Хотя не они определяли политику партии. А среди тех, кто определял эту политику, встречались и честные парни. Брежнев на заре своей партийной карьеры однажды велел вычеркнуть из своего доклада все ссылки на Маркса. «Неужели кто поверит, что Ленька Брежнев „Капитал“ прочитал?»
Златая сеть
Но вернемся к вопросу о Ленине. Что он, дурачил нас своими явно завышенными требованиями к интеллектуальному уровню коммуниста? Или сам искренне в это верил?
Думаю, что ни то, ни другое. Коммунистическое мировоззрение, господствовавшее в СССР, — это была своего рода глобальная сетка координат, накинутая на весь мир. Мир как мячик в идеологической сетке. Каждое событие в жизни государства или отдельного человека находило в этой сетке свое место. И эта сетка — другой вопрос, жульнически или нет — вплетала в себя всю мировую культуру, в особенности так называемую прогрессивную. И, таким образом, каждый носитель коммунистических убеждений — а их было много больше, чем 7 процентов населения самой коммунистической страны, — был связан шелковыми нитями этой золотой сетки и с Плехановым, и с Гегелем, и с великими философами от Анаксагора до Фейербаха, и даже, представьте себе, с первым коммунистом Иисусом Христом. При всех его ошибках и метаниях.
Была попытка отрегулировать координаты, приклеить к каждому явлению культуры и жизни ярлык «нашего» и «чуждого», напрочь отсечь Иисуса Христа и вообще заменить гегельянско- марксистскую троицу «тезис — антитезис — синтез» простой и понятной картинкой — Ленин- Сталин в окружении банды предателей и головорезов. Удвоить Христа и до бесконечности увеличить число Иуд.
Все это называлось «Краткий курс истории ВКП (б)». Но срок жизни этой сталинской как-бы- библии был удивительно краток: всего пятнадцать лет. С тридцать восьмого до смерти автора бессмертной IV главы, где основы диалектического и исторического материализма излагались рубленым языком солдатского катехизиса. Который все равно не был понятен коммунистическим массам. Несмотря на широкую сеть политучебы.
«Краткий курс» умер, осмеянный и поруганный. Но он создал две необходимейшие вещи, которые пережили эту ничтожную, в сущности, книжонку: ценность ортодоксальности и функцию эксперта по этой самой ортодоксальности.
Обе эти вещи потому и оказались столь живучими, что были заимствованы из глубокой древности. Традиция была восстановлена. «Краткий курс» создал — вернее, воссоздал применительно к советской действительности — понятие абсолютной ортодоксальности. Почему абсолютной? Потому что ортодоксальность как проблема всегда существовала в любой религии и любой идеологии. Всегда приходилось выяснять, насколько то или иное высказывание соответствует изначальным принципам, нет ли крамолы и подкопа, и т. п. О марксистской ортодоксальности велись бешеные споры — в том числе и в партийно-советской печати. У одной фурии марксизма — товарища Любови Аксельрод — был даже псевдоним Ортодокс: не шутка! Это продолжалось до 1938 года, когда над всеми «е» были расставлены все точки. Ну или почти все.
Данная ситуация была фарсовым воплощением великой внутрицерковной полемики эпохи первых Вселенских соборов. Кстати, если «ортодоксальность» перевести с греческого на русский, получится «правоверие». А если учесть, что греческое слово doxa переводится также как «слава», то получается «православие». Ортодоксальная — то есть во всех отношениях правильная — вера. Но это так, к слову.
Вторая же вещь — более практическая, чем ортодоксия сама по себе. Эта профессия интерпретатора и оценщика осталась. Остались люди, которые получали деньги и почет за то, что авторитетно судили о «марксизме» или «не марксизме» научной работы. А также о том, служит ли данное художественное произведение интересам социализма или не служит. И вообще, наш это человек или не наш.
Вот и получается, что координатная сетка — действительно золотая. В процессе ее наложения на реальность загадочным образом возникает прибавочная (или, как нынче принято говорить, «добавленная») стоимость, которая и присваивается экспертами. Шире всеми теми, кто уполномочен — или уполномочил себя сам — судить о «нашести» или «ненашести» любого текста, социального явления, отдельного человека.
Но мы несколько отвлеклись от православного христианства в современной России.
Жар холодных числ
Почему-то очень важен вопрос: сколько в России православных христиан.
Принято считать, что число людей в России, называющих себя православными христианами, около 70 процентов. Считают себя верующими в Бога около 50 процентов. Регулярно посещают церковь, исповедуются и причащаются от 3 до 10 процентов. В праздник Пасхи в московских храмах бывает около 100 000 человек — из десятимиллионного населения столицы.
Мне этот вопрос вообще не представляется важным. Мне в любом случае ясно, что духовных чад Московской патриархии в нашей стране в тысячи раз больше, чем тех, кого окормляет Римский Папа. И в этой связи совершенно непонятна осторожность российских церковных иерархов касательно приглашения означенного Папы в Москву. Хотя еще полтораста лет назад славянофил И.С. Аксаков сетовал вслед за славянофилом же М.П. Погодиным: что за странная у нас народная религия, которая не может существовать без полицейского надзора? Ослабь надзор — и половина крестьян сразу отпадет в раскол, а половина высшего общества перейдет в католичество. «Миссионерский съезд в Москве с небывалым цинизмом провозгласил бессилие духовных средств борьбы с расколом и сектантством и необходимость светского меча», — писал Вл. Соловьев в 1892 году обер-прокурору Синода Константину Победоносцеву.
Ситуация изменилась, российское высшее общество ходит по струнке, но от простого народа можно всякого ожидать, хотя вряд ли стоит опасаться массового или хотя бы заметного перехода православных христиан в католики. Кажется, за последнее время таковых отступников было человек сто пятьдесят. Или двести. В любом случае устоев Московской патриархии они не потрясли и потрясти не могли в принципе.
Сдается мне, все дело в светском мече. И не только в призыве его на защиту истинно русской религии, но и в желании хоть одной рукой подержаться за его эфес.
А для этого надо доказать властям и народу, что страна у нас действительно православная. Тотально. Или подавляющим большинством. Поскольку ценность всеобщности, целокупности, сплоченности под одним знаменем весьма высока, и на особую высоту ценность единства поднята именно в те годы, когда с храмов сбрасывали колокола. Но история вся сплошной парадокс.
Итак, Россия, как подчеркивает митрополит Кирилл в своих интервью, страна не мультиконфессиональная, а именно православная с вкраплением религиозных меньшинств. Вот если бы православных было, скажем, 40 процентов, буддистов столько же, а даосов 20 процентов. Тогда да.
Наверное, митрополит прав. У нас нет крупных двух-трех конфессий, которые могли бы составить хотя бы численную конкуренцию православному христианству и позволили бы с полным правом говорить о мультиконфессиональной стране. Типа Югославии или Ливана, не к ночи будь помянуты.
Остается, правда, ислам. Но мне кажется, что-либо численность правоверных сильно завышена (откуда взялись 20 миллионов, о которых все время говорят?), либо же в среде народов, исторически не исповедовавших ислам, происходят какие-то малоизвестные широкой публике процессы. Так или иначе, двухконфессиональное государство Израиль, например, или Ольстер — это штука посильнее многоконфессионального. Лучше не надо.
Итак, сколько же у нас православных христиан? Митрополит Кирилл в одном из своих интервью говорит, что в России 82 процента крещены в православном христианстве. Откуда столь точная цифра? Митрополит вспоминает, что, когда он служил в советские годы в Ленинграде, крещеных было 42 процента. А тогда детей крестить было несколько опасно, у родителей могли быть неприятности по службе. Отлично. А сейчас, значит, стало безопасно? Согласились. Возможно, именно вдвое безопаснее. Но тогда — почему 82, а не 84 процента? Ответ, скорее всего, прост: именно таков наиболее надежный с точки зрения статистики процент русских. Вывод — все (практически все, за вычетом, быть может, одного-двух процентов) русские — православные христиане.
Следовательно, православное христианство и составляет ту самую золотую сетку координат, которая делит российский мир на наших и не наших, добрых и злых, патриотов и не очень, и так далее, и тому подобное. А управляют этой сеткой специально уполномоченные люди. Духовные пастыри. Они же и распоряжаются прибавочной (виноват, «добавленной») стоимостью, которая возникает в процессе отделения агнцев от козлищ.
Хотя на самом деле существует своего рода «технический критерий» различия «просто крещеного» и православного христианина. Последний более или менее регулярно, хоть раз в месяц, ходит в церковь и хоть раз в год исповедуется и причащается. Ясно, что таковы далеко не все крещеные.
Два отряда православных
Если в советские времена человек оказывался крещеным, то этот факт практически не влиял на карьеру. Особенно если человек был, что называется, «из простой семьи», а именно такие люди и составляли базу советского карьеризма. Во всяком разе, Ленину, Сталину, Брежневу, Горбачеву, Ельцину и Путину это не помешало. Ленин, правда, был из очень непростой семьи, ну да и Бог с ним… Настырному секретарю парткома всегда можно было рассказать про необразованную бабушку, которая втайне от родителей… ясно, в общем.
Другое дело, если выяснялось, что взрослый, сознательный (пусть даже беспартийный) инженер Иванов вдруг решил креститься, ему приходилось туго.
Вот тут и зарыта очень интересная собака. Если в наше свободное время родители решают крестить своего ребенка, они должны принести в церковь крестик, рубашку и полотенце. Если же креститься решит взрослый человек — он будет беседовать со священником, постигать премудрость Символа Веры. Одним словом, подвергаться катехизации. Готовиться ко входу в церковную ограду.
И получается, что у нас в России есть некоторое количество «сознательных православных христиан». И некоторое количество православных, так сказать, почти что от рождения. Которые не разбираются в тонкостях Никейско-Цареградского Символа, но знают, что они тоже православные. Правда, не всегда знают, что христиане. И поэтому римских католиков и протестантов, бывает, считают «нехристями».
Мне кажется, что вторых в разы (а может, в десятки раз) больше, чем первых. Церковь старается охватить этих «прирожденных православных» сетью воскресных школ и прочей просветительской деятельностью. Чтобы соединить обе популяции православных христиан в одну. Дай-то Бог! Но это дело небыстрое. Однако ускорять его путем введения учебника «Основы православия» — не годится. Священник и учитель должны работать в разных сферах и даже, мне кажется, в разных помещениях.
Православие для всех?
Православное христианство — религия трудная. Философичная. Диалектичная.
«Итак, омоусианство, дифизитство, иконопочитание, исихазм и имяславие (которое я предлагаю называть по-гречески ономатодоксией) суть единое православно-восточное, византийско-московское, мистико-символическое и диалектико-мифологическое учение и опыт. Арианство, монофизитство и монофелитство, иконоборчество, варлаамитство и имяборчество (ономатомахия) есть единое безбожное мировоззрение и опыт, которому трижды анафема да будет, купно с эллинством, латинством и западным возрожденским басурманством». Это писал один из последних православных философов А.Ф. Лосев в 1928 году.
Хочется пообсуждать и поспорить, правда?
Не надо. Несколько раньше, в конце XIX века, обер-прокурор Синода Победоносцев разрешил православным не высокоумствовать (как еще раньше, в XVI веке, старец Филофей Псковитянин).
Итак, пишет Победоносцев, «в иных глухих местностях народ не понимает решительно ничего, ни в словах службы церковной, ни даже в „Отче наш“, повторяемом нередко с пропусками и с прибавками, отнимающими всякий смысл у слов молитвы. И, однако, во всех этих невоспитанных умах, как древле в Афинах, неизвестно кем воздвигнут алтарь Неведомому Богу. Когда приходит смерть, эти люди, коим никто никогда не говорил о Боге, отверзают ему дверь свою, как известному и давно ожидаемому Гостю. Они в буквальном смысле отдают Богу душу».
Иными словами — веруй, вера твоя да спасет тебя.
Об этом же писал Розанов, видя именно в вере существо православного христианства: «Будем молиться, чтоб вера никогда не была отнята у нас, и не будем сожалеть, что наши суетливые сестры так много успели сделать». Сестры у Розанова это католицизм и протестантизм. В советском проекте — это Запад.
Вместо понятных мотивов социального поведения была вера, уже утерявшая свой объект. Вера не во что-нибудь, а вера просто, вера как состояние души.
Однако Розанов не был бы Розановым, если бы в той же самой книге (а это «Легенда о Великом Инквизиторе Ф.М. Достоевского») не обозначил вторую сторону нерассуждающей и безобъектной православной веры:
«Наше общество, идущее вперед без преданий, недоразвившееся ни до какой религии, ни до какого долга и, однако, думающее, что оно переросло уже всякую религию и всякий долг, широкое лишь вследствие внутренней расслабленности…».
Итак — что же? Философствовать или веровать не рассуждая? Трудиться во благо себя и ближнего или рассчитывать на прощение предсмертного покаяния, аки Благоразумный Разбойник?
Вопрос не решен и по сей день.
Но церковь притягивает к себе людей. Глупо и несправедливо было бы считать, что православное христианство в своей живой энергии уже отжило, а ныне превратилось в симбиоз «крещеных» и их хитрых духовников. Это не так, разумеется. А как?
Зачем человек приходит в церковь?
Наверное, в церковь он приходит, дабы обрести родителей (неважно, живы они у данного конкретного человека или умерли). Он приходит туда, где его оберегут от самого страшного и самого необходимого на свете. От личного выбора. Бывают еще мятежные философы, разумеется. Но не о них речь. Уж больно их мало по сравнению с первой категорией граждан.
Русское православие только начинается. Возможно, в России, как в послереволюционной Франции, возникнут две партии: партия учителя и партия кюре. Светская и церковная. Научная и религиозная.
Потом настанут примирение, компромисс, взаимообогащение. Должны настать. Жаль только, жить в эту пору прекрасную…

07.11.2004


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика