Перед лицом трагедии

Эта катастрофа унесла жизни примерно ста человек — в том числе президента Польши Леха Качиньского, его супруги и значительной части польской политической и военной элиты.

Как Патриарх, так и Президент выступили со словами соболезнования; многие высказывали свои соболезнования и в интернете, многие приносили цветы к польскому посольству. Это проявление доброй воли не осталось незамеченным — польские газеты тепло отзываются о поведении русских людей перед лицом этой трагедии. Так, автор статьи в «Газета Выборча» пишет: «Русские ведут себя феноменально; я не знаю, что еще могли бы сделать и русские власти, и простые люди, чтобы показать, что в это страшное время они с нами. Сотни москвичей принесли цветы к посольству; поведение русских людей по-человечески трогательно».

Но, увы, не все повели себя достойно — и можно было видеть довольно много комментариев на тему «Бог шельму метит», мол, Бог покарал поляков за русофобию. Интересно, что наибольшую осведомленность о намерениях Бога проявляли люди, в обычное время весьма далекие от благочестия, люди, которые вспомнили о Боге только затем, чтобы приписать Ему намерение покарать их врагов. Что же мы можем сказать о происшедшем? Лех Качиньский не был другом России; как политик, он сыграл не слишком почтенную роль в конфликте вокруг Южной Осетии и планов размещения американской системы противоракетной обороны. Но у него есть нечто глубоко общее с нами, то, что должно побуждать нас испытывать глубокую солидарность, чувство сопричастности и даже родства.

Он, как и мы — смертный человек, который был обречен в один день завершить свой земной путь, как обречен каждый из нас. Уже это должно располагать нас к глубокому состраданию. Как и многие из нас, он был охвачен политическими и национальными страстями, сражаясь за то, что ему представлялось важным и достойным. Сейчас он убедился в том, что многое из этого было неважным, а многое — неверным. И этот момент встречи с истиной о нашей жизни, момент суда, ожидает каждого из нас. Как говорит Писание, «человекам положено однажды умереть, а потом суд, (Евр.9:27)». И мне, и Вам предстоит уйти туда, куда ушел Лех Качинский со товарищи; туда, где мы услышим праведный суд о всех наших словах и поступках.

В глумливой реакции на чужую смерть — а разбившиеся поляки тут не первые и, увы, не последние — чувствуется невротическое отрицание этого факта. Люди как будто стремятся максимально отдалиться от чужого несчастья, как будто горе и смерть — это инфекционная болезнь, заражения которой можно избежать. Это отрицание — «это случилось с ними, с другими, потому что они — плохие люди, а со мной-то не случится, я хороший», выдает очень серьезную дыру в мировоззрении, оставшуюся с советских времен, да так и не заросшую.

Эта дыра — неспособность осознать и вместить реальность своей смертности и подсудности, и, в силу этого, неспособность правильно отнестись к чужой смерти, признать, что одни раньше, другие позже, но неизбежно все, пройдут через те врата, через которые ушли новопреставленные. Все мы предстанем на суд Божий, где, несомненно, любой нераскаянный грех получит должное воздаяние — и где нам не будет никакого дела до грехов Леха Качинского и летевших с ним, нас будут волновать только наши грехи, и мы будем страстно желать, чтобы оставшиеся на земле сопровождали наш уход не злорадными насмешками, а смиренной молитвой — «упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего».

Да, Лех Качинский не любил Россию, и да и среди других членов польской делегации едва ли было много наших друзей. Но совсем недавно, на Пасху, мы пели «и ненавидящих нас простим». И единственно возможная реакция для православных людей — не поминать грехи новопреставленных, как и мы бы хотели, чтобы наши грехи не были помянуты. Не случайно среди тех, кто злорадствовал, не было людей церковных — даже те, кто обычно резко высказывались о Польше и ее политической элите, нашли в эти дни слова сострадания.