 |
| Русская линия | Василий Цветков | 12.04.2010 |
В 1918—1919 гг., весьма важное уточнение делалось применительно к линии государственной границы между Польшей и «будущей Единой Россией» (а не РСФСР, БССР или УССР). Отмечалось, что речь может идти только об «этнографических пределах» расселения «польского народа», а окончательный статус всех спорных территорий можно решить посредством «плебесцитарного права» и, безусловно, с санкции Всероссийского Учредительного Собрания. Как вспоминал Деникин, «рядом международных трактатов, заключенных на Версальской конференции в середине 1919 г., установлена была западная граница Польши. Что же касается восточной, то решение этого вопроса без России представляло непреодолимые трудности. И только в начале декабря Верховный Совет определил, наконец, временную границу (так называемая линия Керзона), проведя ее примерно по рубежам бывшей русской Польши, без Гродно и Брест-Литовска. В этих пределах Польше предоставлено было ввести нормальное государственное управление, тогда как дальнейшее расширение на восток ставилось в зависимость от соглашения с Российским Учредительным Собранием». Что же касается позиции самого Главкома ВСЮР, то Деникин отмечал, что его «признание независимости Польши было полным и безоговорочным. Еще до падения Германии, когда Польша находилась в австро-немецких тисках, я формировал польскую бригаду полковника Зелинского (будущего представителя Украинской Республики в Варшаве — В.Ц.) „на правах союзных войск“, с самостоятельной организацией и польским командным составом. Эта бригада, со всей ее материальной частью, при первой же возможности была отправлена мною морем (декабрь 1918 г.) на присоединение к польской армии. С начала 1919 г. на территории Вооруженных Сил Юга находился уполномоченный Польского Национального Комитета, признанного и Антантой, граф Бем-де-Косбан — в качестве представителя Польши; он встречал широкое содействие со стороны моего правительства в отправлении своих официальных миссий» (2).
История «польской бригады» в составе Добрармии представляла собой показательный пример выражения позиции Белого движения по отношению к независимости Польши. Еще 30 мая 1918 г., накануне 2-го Кубанского похода, за подписью Верховного Руководителя Добровольческой армии генерала Алексеева и Командующего армией генерала Деникина был составлен декларативный документ, выражавший цели армии и важность «славянского единства» в «борьбе против германо-большевизма»: «Ставя своей основной задачей борьбу с внешним врагом Славянства — Германизмом, Добровольческая армии на пути к этой цели имеет вторую серьезную задачу — борьбу с большевизмом, разрушившим Русскую государственность и мешающим воссоздать регулярную армию». При этом считалось желательным «привлечение вооруженных сил славян на основе их исторических чаяний, не нарушающих единства и целости Русского государства, и на началах, указанных в 1914 г. Русским Верховным Главнокомандующим», то есть по Манифесту Великого Князя Николая Николаевича. «Добровольческая армия широко раскрывает двери для организации Польской регулярной армии, обеспечивая ей в составе Добровольческой армии независимую организацию на началах союзных войск, но с полным подчинением командованию Добрармии в оперативном отношении» (3).
Следует отметить, что еще до «польской бригады» в составе Добровольческой армии, в 1914 г. Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич разрешил формирование польских добровольческих легионов в составе Российской армии. В мае 1917 г. «Съезд военных поляков» в Петрограде принял решение о формировании польской армии («начиная с корпуса»), предназначенной «для войны против центральных европейских государств». Армия не должна была «вмешиваться в дела внутренней политики России» и в ней, в отличие от «демократизированных» воинских частей, не вводились солдатские комитеты. Был создан «высший военный польский Исполнительный Комитет (Начполь), ставший управляющей структурой для польских формирований в России. Приказом Главковерха Корнилова (от 26 июля 1917 г.) командиром корпуса назначался кавалер ордена Св. Георгия 4-й степени и Георгиевского оружия генерал-лейтенант И.Р. Довбр-Мусницкий. Его начальником штаба был генерал-лейтенант В.П. Агапеев, будущий участник Белого движения. К январю 1918 г. в корпусе числилось около 30 тысяч человек, формировались пехотные (три стрелковых дивизии), кавалерийские (уланский полк) подразделения, артиллерия, инженерные части. В январе 1918 г. части корпуса оказывали сопротивление отрядам Красной гвардии под Бобруйском. Довбр-Мусницкий отказывался признавать польские социалистические организации, действовавшие при поддержке большевиков, и позднее, в Польше, был одним из главных противников социалиста Й. Пилсудского. В то же время, командир польского корпуса согласился „безусловно подчиниться“ созданному под эгидой Германии в Варшаве т.н. „регентскому правительству“. С представителями немецкого командования был заключен договор (21 марта 1918 г.), согласно которому корпус от регентского совета переподчинялся Варшавскому генерал-губернатору немецкому генералу Безелер и подлежал поэтапной демобилизации. Попытки части офицеров и солдат корпуса пробиться на Дон или в Поволжье, чтобы продолжать борьбу против Германии и большевиков вместе с Чехословацким корпусом или Добровольческой армией, Довбр-Мусницкий пресекал, считая их совершенно невыполнимыми. Под немецким давлением Варшавский регентский совет освободил воинских чинов от присяги, а корпус к июлю 1918 г. был расформирован (за исключением подразделений, несущих полицейскую службу на оккупированной немцами части Белоруссии). По мнению генерала Агапеева „надежды многих русских на то, что польские и чехословацкие части помогут нам в борьбе с большевизмом для избавления от него России, не оправдались. Основной идеей чехословацких и польских формирований было сорганизоваться, с тем, чтобы самим выйти из того хаоса, в который они попали. Для достижения этой цели поляки имели возможность выбрать более короткий путь — сговориться с австро-германцами; чехословакам пришлось искать кружной путь через Сибирь“.
Немаловажным для понимания российско-польских отношений в „противостоянии большевизму“ нужно считать факт переговоров, которые вел генерал Алексеев из Новочеркасска, через командированных офицеров, с командованием корпуса Довбр-Мусницкого в январе 1918 г. Согласно донесениям аппарата Ставки Главковерха (уже после ее занятия Крыленко) Алексеев добивался переезда корпуса на Дон и его участия в боевых действиях против красногвардейских отрядов, сосредоточенных на границах Донской области. Однако эти переговоры закончились безрезультатно.
Отношения Польши с ВСЮР могли существенно улучшиться во время „похода на Москву“. В сентябре 1919 г. в Таганрог была направлена польская миссия во главе с генерал-лейтенантом Российской Императорской армии, кавалером орденов Святого Георгия 4-й и 3-й степени А. Карницким. В состав делегации входили дипломатический секретарь Соколинский, поручик Михальский (будущий глава польской миссии в Крыму, в 1920 г.), адъютант генерала Карницкого поручик И. Радинский и князь Любомирский. Делегация была официально „наделена почти неограниченными полномочиями, вплоть до права на заключение оборонительного и наступательного союза против большевиков“ (4).
На торжественном приеме по случаю прибытия в Таганрог польской миссии Деникин приветствовал „возрождение Польши и наш будущий кровный союз“ как новый этап российско-польских отношений: „После долгих лет взаимного непонимания и междоусобной распри, после тяжелых потрясений мировой войны и общей разрухи, два братских славянских народа выходят на мировую арену в новых взаимоотношениях, основанных на тождестве государственных интересов и на общности внешних противодействующих сил“.
В белой прессе того времени союз Польши и России всячески приветствовался. Например, в альманахе „Накануне“ была опубликована статья „близкого к официальным кругам Польши“ Ф. Равиты, отмечавшего характерный для осени 1919 г. интерес к возможному созданию союза славянских государств Восточной Европы, ориентированный на сотрудничество с Россией: „Вместо громадной по протяжению русско-германской и русско-австрийской границы, которая благодаря своей исключительной важности, естественно, привлекала особое внимание и бдительность Российского правительства, между Россией и немецкими государствами могучей стеной стала славянская Польша, быстро идущая по пути возрождения своего былого значения и могущества. Искренне дружественная России, славянская Польша, которая никогда не забывала, что если в исторической жизни обоих народов и были трения, то это была вражда правительств, а не народов, слишком между собой близких и родственных и никогда этой близости не забывавших. На обломках Австрийской империи воскресли Сербия, Чехия и Венгрия, последняя хотя и не славянская, но, судя по главным политическим течениям государственно мыслящих венгерских элементов, весьма склонная примкнуть к союзу славянских держав, особенно в предвидении возможной борьбы с общим врагом — „германизмом“. Именно против этих главных врагов: „германизма“ и „большевизма“ — должно было быть направлено русско-польское сотрудничество.
Опасность „возрождения германизма“ признавалась весьма вероятной, даже несмотря на поражение Германии в Первой мировой войне, поэтому сотрудничество России и Польши считалось неизбежным: „Ходом истории в Европе, на развалинах немецких империй, возник. ряд славянских держав. Польша, Чехия, Юго-Славия сплошной полосой тянутся от Северного моря до Адриатического. Этот славянский барьер отделяет Россию от группы немецких государств, правда побежденных и разгромленных в результате войны, но насколько этот разгром является окончательным для воинствующего германского милитаризма покажет будущее. Мы воочию видим реализацию желаний лучших славянофилов, к которым мы все привыкли относиться как к мечте: союз славянских земель от моря и до моря. Надо полагать, что и Россия не откажется принять протянутую ей братскую руку, и в недалеком будущем мы увидим в Европе могучий общеславянский союз, который смело и грозно сможет встретить всякую грозу, откуда бы она ни шла“.
В статье также оптимистично заявлялось: „Польский народ сразу понял всю опасность большевизма и, подавив его у себя, начал открытую борьбу с внешними антигосударственными элементами. Польские войска очистили уже Литву и часть Белоруссии и вместе с Русской Добровольческой армией генерала Юденича образуют один общий противобольшевистский фронт на Западе (имелся в виду так и не осуществившийся военный договор в Риге 26 августа 1919 г. между представителями Северо-Западной армии, Западной Добровольческой армии, армий Прибалтийских республик и Польши — В.Ц.). Поляки слишком хорошо понимают, что большевизм — враг общий как России, так и Польши“. „Конечно, — указывалось в статье, — ни о каких захватных стремлениях тут не может быть и речи. В вопросе о своей восточной границе Польша ничего не требует, кроме областей, по своему этнографическому составу естественно ей принадлежащих“ (5).
Весьма интенсивно рассматривались проблемы установления предварительной российско-польской границы. Сазонов в телеграмме в Омск 19 сентября 1919 г. отмечал возможность принятия Верховным Советом Антанты „этнографического принципа“ в качестве восточной границы польского государства: „Отдачу Холмщины Польше объясняют вековой принудительностью оной к составу последней и фактом оппозиции в Государственной Думе против правительственного проекта ее выделения в 1911 г. Державы считают, что эта линия соответствует заявлению Временного правительство от 17 марта 1917 г. о размежевании на этнографической основе и что претензии поляков на дальнейшее расширение на Восток могли бы быть удовлетворены только с согласия Российского Учредительного Собрания“. Тем самым Антантой признавалась российская позиция, заявленная Сазоновым и Русским Политическим Совещанием в отношении польской границы. Исключение из „этнографических пределов“, правда, делалось для Холмщины, которую считали исторически более тесно связанной с Польшей, чем с Россией. В ответ на это управляющий МИД в Омске Сукин незамедлительно (22 сентября 1919 г.) переслал текст телеграммы Деникину, снабдив ее указанием от самого Колчака: „Верховный Правитель повелел спросить Вас, Ваше Высокопревосходительство, срочно сообщить Ваш отзыв по существу телеграммы Сазонова в виду соприкосновения Ваших войск (левый фланг ВСЮР — В.Ц.) с Польской армией“. Столь же быстро, насколько это было возможно по условиям связи (телеграмма из Омска была получена Деникиным 30 сентября), Главком ВСЮР ответил, что „предлагаемое Сазоновым заявление не встречает возражений. При соприкосновении с польскими войсками предполагается, в свою очередь, ограничиться соглашением о военном взаимодействии против большевиков, не давая никаких обязательств, избегая касаться политических вопросов впредь до полного выяснения международного положения и местной обстановки“ (6).
Таким образом, говорить о серьезном отчуждении Белого движения от Польши и „польских интересов“ не приходилось и применительно к 1919 г. Однако ожидаемого военного взаимодействия между ВСЮР и польскими войсками в 1919 г. наладить не удалось. Позднее Деникин полагал, что польское военно-политическое руководство изначально вело неискреннюю политику и едва ли не собиралось сотрудничать с Советской Россией против ВСЮР осенью 1919 г. В ярко написанном памфлете „Кто спас советскую власть от гибели“ (издан в 1937 г. в Париже) Деникин ссылался, в частности, на секретное соглашение, подписанное в ноябре 1919 г. польским „Начальником Государства“ Й. Пилсудским с РСФСР (сведения из опубликованных воспоминаний бывшего начальника польского Генерального штаба генерала Галлера и бывшего начальника отдела оперативных планов генерала С. Кутшебы), через посредство „советской миссии Красного Креста“, руководимым коммунистом И. Мархлевским. В „вербальной ноте“, отправленной советским делегатам, Пилсудский заявлял: „Содействие Деникину в его борьбе против большевиков не соответствует польским государственным интересам“. Следующая „вербальная нота“ советскому правительству декларировала, что „в основу политики Начальника государства положен факт, что он не желает допустить, чтобы российская реакция восторжествовала в России“. На основании высказываний подобного рода Деникин делал вывод, что во многом благодаря сознательной пассивности польских войск на антисоветском фронте был проигран „поход на Москву“. Генерал Кутшеба подтвердил свои воспоминания и в интервью на „Радио Варшава“ 14 мая 1937 г., когда отметил факт „молчаливого соглашения“ между Пилсудским и советским правительством, достигнутого ради того, чтобы южнорусское Белое движение не претендовало бы на изменения „границ политической независимости“ (7).
Еще одним свидетельством „неискренности“ польской делегации, отмеченной Деникиным, стал протокол беседы 15 сентября 1919 г. офицера штаба ВСЮР полковника барона А.Л. Нолькена с одним из офицеров польской миссии майором В. Пшездецким, бывшим офицером германской армии и кавалером ордена Железного Креста. Судя по докладу Нолькена, Пшездецкий старался доказать, что у польской миссии нет стремления заключить военный союз только из „страха“ перед „большевизмом“: „Мы приехали сюда вовсе не для одних чисто боевых вопросов. Мы должны знать, на каких условиях сложатся наши дальнейшие отношения. У нас, как и у вас, власть в военных руках. Я являюсь не только как офицер Генерального штаба, но и дипломатическим представителем. Мы дошли до границы, где находились поляки, теперь подходим к пределам русской земли. И мы можем вам помочь, но мы желаем теперь заранее знать, что нам заплатят за нашу кровь, которую нам придется пролить за вас. Если у вас нет теперь органа, желающего с нами говорить по тем вопросам, которые нас так волнуют, под тем предлогом, что они не авторитетны (отсутствие Учредительного Собрания — В.Ц.) для решения вопроса о территории, то нам здесь нечего делать“. Циничная откровенность Пшездецкого возмутила Деникина и его начальника штаба Романовского. Последний написал на докладе Нолькена о необходимости „вызвать генерала Карницкого и потребовать от него объяснений, действительно ли имеет полномочия этот наглец (Пшездецкий — В.Ц.) вести такие речи. И, может быть, действительно им (польской делегации — В.Ц.) делать нечего здесь“. Сам же Главком отметил, что „никаких официальных, неофициальных сообщений, кроме речей — нет. Прием — как союзников.., уполномочен ли на такие предложения и в такой оскорбительной форме?“. Однако, вряд ли следовало бы принимать высказывания „откровенного германофила“, каковым обоснованно считался Пшездецкий в самой польской делегации, за мнение всего ее состава. Показательно то, что, узнав о случившемся, генерал Карницкий незамедлительно отправил Пшездецкого обратно в Варшаву, исключив его из состава делегации, и принес свои извинения командованию ВСЮР. Казалось, „скандал“ улажен, но улучшению переговоров это не помогло (8).
Члены польской делегации также были разочарованы результатами поездки. Согласно свидетельствам участников переговоров, причины неудач носили сугубо субъективный характер: „В отношении с поляками была заметна тенденция умалить титул Польши, как независимого государства и поставить ее в разряд третьестепенной державы, к чему, конечно, поляки относились особенно болезненно и чутко, вследствие того, что Россия была одной из виновниц долговременного национального унижения Польского государства (участие в „разделах Польши“ во второй половине XVIII века — В.Ц.).. На польских офицеров, служивших прежде в Русской армии, установился взгляд как на дезертиров своего рода, даже как на ренегатов, перебежчиков из русского лагеря“. Карницкий же не обходил „пограничных вопросов“. Глава миссии „заявил притязания Польши на часть Волыни и Подолии, а также на Пинское Полесье. Таким образом Галиция была бы отделена от Украины Волынско-Подольским барьером. Пограничная линия должна была быть проведена в самых общих чертах, с тем, чтобы впоследствии, в случае каких-либо недоразумений, спорные вопросы могли бы быть решены путем плебесцита“, гарантированного контролем представителей союзных миссий и русскими войсками в зонах „польских оккупаций“. Пинские болота, переход которых в состав Польши отстаивал Карницкий, могли быть использованы в качестве „дополнительного земельного фонда“ и, в случае предполагавшегося в 1919 г. объединения с Литвой, „Польско-Литовское государство простиралось бы от Балтийского моря до Румынии, граничила бы с Латвией, Эстонией и Россией, рассекая бывшие губернии: Витебскую, Могилевскую, Минскую, Волынскую и Подольскую“. Карницкий настаивал на признании предварительной границы и на согласии Главкома ВСЮР с возможностью проведения плебесцита на спорных территориях, который можно было бы и „отложить до установления правопорядка“ или гарантировать его введением войск Лиги Наций на спорные территории, с привлечением также экспертов от Лиги и третейских наблюдателей. По мнению участников переговоров, „несомненно можно было бы найти. подходящий обеим сторонам „модус вивенди“, но это было не в обычае генерала Деникина, привыкшего рубить с плеча; бесцветный же и нерешительный министр иностранных дел Нератов (управляющий делами отдела иностранных дел — В.Ц.) не имел достаточного мужества доказать Главкому ошибочность его близорукой резкости. Как бы то ни было, генерал Деникин не дал никакого окончательного ответа генералу Карницкому. Он попросту прекратил переговоры. и избегал даже встреч с ним“. Деникин отказался и принять отправляемых в Варшаву курьеров. Еще одним моментом, неожиданно осложнившим отношения делегации с Главным Командованием, стало принятие в состав ВСЮР частей Галицкого корпуса, против которого Войско Польское вело боевые действия. Солдаты и офицеры этого корпуса в глазах польских офицеров и дипломатов пользовались славой „отъявленных головорезов и подонков, производивших кровавые избиения польского населения в Восточной Галиции“. Польские войска намеревались окончательно разгромить „галичан“, когда те неожиданно перешли через линию белого фронта. В итоге, как считали члены делегации, „протянутая Польшей рука, была оскорбительно оттолкнута Деникиным“, в чем следовало „видеть. его невольный грех перед Родиной, подсказанный, несомненно, нашими германофилами, убежденными сторонниками 4-го раздела Польши“ (9).
Так или иначе, но никаких официальных документов о взаимодействии ВСЮР с Польшей не было подписано. Учитывая достаточно высокий статус делегации и крайнюю необходимость получения помощи от союзников для ВСЮР осенью 1919 г., безрезультатность ее работы можно считать серьезной дипломатической неудачей южнорусского Белого движения. Единственным военным соглашением между частями ВСЮР и Войском Польским стал договор от 17 февраля 1920 г., заключенный в м. Солодковцах между командованием отступавших к Польше частей Войск Киевской Области (генерал-лейтенант Н.Э. Бредов, полковник Б.А. Штейфон и от казачьих частей — полковник В.Ф. Белогорцев) и представителями Польши, прибывшими из Варшавы и специально уполномоченными на подписание соглашения Главным Командованием Войска Польского (личный адъютант Пилсудского, ротмистр князь С. Радзивилл, доктор майор С. Руперт, поручики Т. Кобылянский и И. Мощинский). Договор сразу же позиционировал экстерриториальность российских воинских частей. Генерал Бредов был представлен как „командующий отдельной Русской Армией, составляющей часть армии генерала Деникина“. Подразделения ВСЮР „полностью принималось“ на территорию Польши, а командование Войска Польского гарантировало „сделать все возможное для возвращения всех солдат и офицеров частей этой армии, а также и семейств, находящихся при них, на территорию, занятую армией генерала Деникина“. Вооружение „армии генерала Бредова“ „оставалось ее собственностью“, хотя, находясь на территории занятой польскими войсками, российские воинские части сдавали оружие „на сохранение“. При этом „взятое на сохранение оружие будет возвращено армии генерала Бредова в момент оставления ею Польской территории, поскольку это оставление окажется возможным по международным условиям“ (личное оружие офицеров сохранялось при них в любом случае). Полковые знамена, канцелярии и архивы оставались „на сохранении у командиров этих частей“. Важное значение имели последние (12 и 13) пункты договора, согласно которым генерал Бредов беспрепятственно вел переговоры „с польскими властями и представителями иностранных держав, в целях изыскания способов дальнейшего отправления его войск к армии генерала Деникина“. Но до тех пор, пока соглашение об отправке не было достигнуто, „армия Бредова“ могла выступить на фронт и занять на нем любой участок, согласно указаниям Главного Командования Войска Польского“. Таким образом, части ВСЮР были не интернированы и разоружены (как это произойдет в декабре 1920 г. с частями 3-й Русской и Народной Добровольческой армий), а конфинированы, то есть сосредоточены в определенных пунктах с сохранением вооружения и перспективой скорой отправки на фронт.
По оценке полковника Штейфона, „наше пребывание на польском фронте является лучшим временем, проведенным отрядом в Польше“. Многие офицеры ВСЮР и Войска Польского были связаны общей службой в Российской Императорской Армии. Сразу же после отправки в тыл больных и беженцев, подразделения „Бредовского отряда“ заняли участок советско-польского фронта и в течение почти двух месяцев (февраль-март 1920 г.) находились в „боевой линии“. Было запланировано даже наступление „Бредовского отряда“ на Украину, на соединение с основными силами ВСЮР. Сам Бредов ездил в Варшаву, встречался с Пилсудским 30 марта 1920 г. и получил от него „искренние заверения в содействии в вопросе о возвращении на Родину“ его подразделений. Посильную помощь оказывала и российская военная миссия в Варшаве во главе с полковником Е.П. Долинским. Положение ухудшилось после того как польская армия, взяв Киев и успешно продвигаясь в Белоруссии, стала относится к „бредовцам“ не как к „союзникам“, а как к „нежелательным русским“. Части были размещены в специальных лагерях, комендатура которых постоянно нарушала их „статус“. Летом 1920 г., в начале наступления РККА на Львов и Варшаву, отношение к „бредовцам“ снова изменилось, и командование Войска Польского начало активно содействовать их отправке в Крым. По воспоминаниям Штейфона, „генералом Врангелем и действиями армии в Крыму интересовались, и мы были, что называется, „в моде“. В результате в августе-сентябре 1920 г. части „Бредовского отряда“ полностью, с оружием, эвакуировались из Польши в Крым, где вошли в состав Русской армии (10).
Таким образом, к весне 1920 г. стало ясно, что перемен в российско-польских отношениях не избежать. Примечательна характеристика перспектив сотрудничества с Польшей, данная российским послом в Париже Маклаковым. По оценке Г. Н. Михайловского, Маклаков („не дипломат по профессии, но человек выдающегося ума“) „поставил перед Деникиным дилемму: либо с поляками против советов, либо с советами против поляков. Эта дилемма произвела на ростовских политиков ошеломляющее впечатление, но впечатлением все и кончилось“. Михайловский называл „ахилессовой пятой“ дипломатию белого Юга: „Именно в польских делах дипломатия Добровольческой армии потерпела катастрофу“. Исправляя ошибки Деникина, следовало принять такую „польскую комбинацию“: „Если Польша доведет до разрыва с большевиками и пойдет их бить, заявляя, что этим не предрешает вопроса о границах, что хочет быть в дружбе с Россией, и размежуется с ней по воле населения, то по этой комбинации — нам не надо возражать, не призывать к войне с ней; а приняв к сведению ее заявление, идти вместе с ними“ (11).
Первоначально, однако, Врангель не стремился к заключению каких-либо специальных соглашений с польскими военными и дипломатами. Правда еще в апреле, Врангель предполагал отправить в Варшаву „специальную миссию для переговоров относительно отряда Бредова“. Согласно сообщению Маклакова главе временной дипломатической миссии в Варшаве Г. Н. Кутепову от 24 апреля 1920 г. „Врангель высказывает пожелание упрочения дружбы между Россией и Польшей и сотрудничества их вооруженных сил. Первым шагом к этому, по его мнению, могло бы быть передвижение отряда Бредова в район правого фланга польских войск для введения его в дело против большевиков наряду с поляками“. Но, в целом, позиция нового Главкома сводилась к принципу, точно отмеченному Михайловским: „Это была идея „параллельных“ военных действий Польши и врангелевской армии, без каких-либо соглашений с поляками“. Весьма оригинально, с точки зрения Михайловского, выражал специфику „крымских“ настроений Струве, который „нашел вышеуказанный выход „параллельности“ действий поляков и врангелевцев, обосновав его идеологически так: польско-советская война есть, на самом деле, национальный спор русских с поляками, нельзя выигрывать „национальное дело“ спасения России от большевиков путем союза с историческими врагами России. Поэтому „Национальная Россия“ в лице Врангеля не может в советско-польской войне занять иное положение, чем положение „нейтралитета“ (12).
Возможно, что таковы были лишь собственные оценки Струве, но несомненным фактом является отсутствие официального соглашения между польским и врангелевским правительствами. Очевидно, тактика „врозь идти — вместе бить“ применялась и летом-осенью 1920 г. Фактически отношения с Польшей поддерживались через посредство Франции, признавшей Правительство Юга России „де-факто“.
Важное значение для Белого дела в Крыму имела деятельность антибольшевистских структур на территории Польши (Русского Политического Комитета Б.В. Савинкова и 3-й Русской армии). В течение 1919 г. Савинков, после отъезда из Сибири в Париж, работал в составе Русского Политического Комитета и имел официально подтвержденный статус со стороны Верховного Правителя. В одном из интервью французской прессе он, в частности, заявлял, что „подавление большевизма. должно быть совершено одними лишь славянами. Для всего славянства чрезвычайно важно, чтобы Россия не погибла. Беря на себя задачу освобождения ее от большевистского бича, славяне будут бороться за собственное дело, работая в то же время на спасение всего мира“. Примечательна при этом и такая фраза Савинкова: „В соединении с армиями адмирала Колчака и генерала Деникина, армия в 300 тысяч человек, составленная из славян, была бы достаточна для борьбы с большевистскими силами“ (13).
В разгар весеннего наступления Восточного фронта адмирала Колчака к Волге, в апреле 1919 г., Савинков составлял прокламации „К красноармейцам“, с выразительным обращением: „Русские офицеры и солдаты большевистской Красной армии“. В них перечислялись лозунги Белого движения в той „форме“, которая, как считал Савинков, была наиболее близка и понятна красноармейцам: „Мы дадим вам мир, хлеб и свободу. Мы дадим вам новую светлую жизнь. Мы не боремся за помещиков. Мы боремся против большевиков за Родину, за свободу, за землю народу. Мы боремся. против самодержавия Ленина-Троцкого. Мы боремся против большевиков, потому что мы за крестьян, потому что мы хотим, чтобы каждый крестьянин мог мирно работать и в мире жить, чтобы Россия построилась на крестьянском, демократическом, свободном и мирном братстве. Долой большевиков! Да здравствует Россия! Да здравствует Учредительное Собрание! Красноармейцы, если вы хотите хлеба, мира и свободы для всех, оставляйте красную армию и переходите к нам. Мы вас встретим как братьев“. Так в этих документах выражался призыв к расширению антибольшевистского сопротивления, который, по мысли Савинкова, должен был привлечь пополнение и белых армий и белого тыла. В пункте, касающемся „отношений с Польшей“, Савинков выражал схожие с позицией Маклакова идеи, считая что „с ней у нас следующие общие цели: борьба с большевизмом, защита от захвата ее Германией. И следующие предметы разногласий: Восточная Галиция, Литва, Белоруссия, отношения с Румынией. Вопросы первой группы („общие цели“ — В.Ц.) жизненны и для нас, и для поляков, компромиссу не поддаются и много легче могут быть разрешены общими силами, чем каждому порознь. Вопросы второй группы („разногласия“ — В.Ц.) не имеют такого значения и могут быть разрешены взаимными уступками; сложнее других вопросов — о Литве и Белоруссии, здесь нам лучше уступить за счет первой (плебесцит), так как в Белоруссии сепаратизма почти нет, и сохранение ее необходимо в силу принципа единства России. К весне будущего (1920 г. — В.Ц.) года нам придется воевать либо против Польши, либо в союзе с ней. Это потому, что Польша имеет сейчас под ружьем 800 тысяч человек, стоящих ей миллиард польских марок ежемесячно. Долго выдерживать такого напряжения она не в состоянии, но не может и демобилизоваться из-за большевиков и угрозы Германии. Если мы будем с Польшей воевать, то она поддержит литовских и украинских сепаратистов (последних — ценою уступок в Восточной Галиции) и получит помощь от нашего естественного врага — Румынии“. Не менее важной считал Савинков необходимость сближения с Финляндией, которая требует признания независимости и территориальных гарантий: „Независимость надо признать теперь же, т.к. все равно никакое Учредительное Собрание не сможет завоевать Финляндию, поддерживаемую одинаково и Союзниками, и Германией“. Что касается территориальных споров („по существу незначительных“, как полагал Савинков), то здесь следовало бы „найти компромисс и необходимые нам стратегические гарантии“.
Схема „дипломатических действий“ представлялась Савинкову такой: „1) вступить в переговоры с Польшей о союзе, что облегчается назначением на пост Польского министра иностранных дел известного русофила г. Патек, и признать независимость Финляндии. То и другое облегчит переговоры с балтийскими народами и Украиной; 2) признать принцип автономии народностей, заявив о том, что мы согласны его вводить, не дожидаясь Учредительного Собрания. Принятие этих мер даст нам немедленно. крупную военную помощь, оно вернет нам симпатии и доверие Союзников. Без их же снабжения, мы не можем победить большевиков, а без их финансового содействия — помочь России оправиться от перенесенных потрясений“ (14).
Идеологические позиции „смены курса“ Белого движения разъяснялись Савинковым в сборнике статей с характерным названием „На пути к „третьей“ России. За Родину и Свободу“. В статье „Чего мы хотим“ отмечалось: „Огромное большинство России — крестьяне, будущая Россия — крестьянская демократия..Социальный смысл Русской революции заключается прежде всего в переходе всей земли к народу. Крестьянин в революционном порядке завладел землей..Политический смысл Русской революции заключается не только в том, что пало самодержавие. Он заключается в утверждении принципа самоопределения народов во всей его полноте. Только тем же принципом самоопределения народов может быть разрешен „спор славян между собой“ — споры России и Польши. Пока Россия и Польша не откажутся от того, что они завоевали мечом, от границ 1914 и границ 1772 гг., и пока все спорные области не будут подвергнуты честному плебесциту, до тех пор не будет обеспечен европейский мир, до тех пор не будет достигнуто славянское единение“. Сближение России и Польши это и противостояние Германии. „Союз России и Польши не позволит ослабленной ныне Германии угрожать ни той, ни другой стороне, не позволит немцам ни оружием, ни мирно завоевать Россию и обеспечит свободный рост и свободное развитие двух славянских орлов“. В статье „Брусиловские патриоты“ говорилось о неправомерности отождествления российских интересов с советскими, поэтому „патриотический“ лозунг противостояния Польше в советско-польской войне следует понимать как „поддержку Интернационала“, а не „национальной России“ (15).
Савинков, во многом более других, понимал особенности русско-польских отношений еще и потому, что лично знал Й. Пилсудского по „революционному прошлому“, имея общие контакты среди социалистических организаций. В январе 1920 г. из Парижа Савинков вместе с Чайковским (отправившимся затем на Юг России) приехал в Варшаву по личному приглашению Пилсудского (16).
Первые попытки организации антибольшевистских структур на территории Польши были предприняты в конце весны 1920 г. 16 июня Савинков сообщал Врангелю и Струве о возможности русско-польского „военного соглашения“ („но отнюдь не политического“). „Военное соглашение“ было обусловлено „необходимостью, как для поляков, так и для нас, иметь русский национальный флаг и русские части на польском антибольшевистском фронте. Основой его должно быть решение формировать отдельные русские отряды под русским командованием на польской территории“. Тогда же, в июне 1920 г. в Варшаве, с санкции Пилсудского, и „с ведома Бернацкого и Струве“ Савинковым был образован Русский Политический Комитет, „верховным носителем политической власти“ которого стал он сам. Своим заместителем Савинков назначил А.А. Дикгофа-Деренталя, ближайшего сотрудника в Союзе защиты Родины и свободы, бывшего заведующего отделом печати Ставки Главковерха в 1917 г. „Для руководства отдельными отраслями управления“ Комитетом учреждались отделы. Заведующим отделом пропаганды и литературы был Д.В. Философов (бывший сотрудник журнала „Мир искусства“, газеты „Речь“), заведующим отделом финансов — Н.Г. Буланов (бывший московский финансист), заведующим военным отделом — генерал-лейтенант П.В. Силанский (бывший профессор Академии Генерального штаба). Управляющий делами Комитета был А.М. Смолдовский (бывший земский начальник). В работе Комитета принимали участие также член ЦК кадетской партии, сторонник „славянского единства“ Ф.И. Родичев, историк, профессор истории русского права, член Русской школьной комиссии в Варшаве Д.М. Одинец, приват-доцент международного права В.А. Ульяницкий, известный писатель Д.С. Мережковский, его супруга, поэтесса З.Н. Гиппиус. Коллегия, состоявшая из председателя и членов Комитета признавалась „высшим органом“. Своей целью Комитет ставил „борьбу с большевистской властью, незаконно захватившей большую часть Российской территории“. Важно также отметить, что до 28 августа 1920 г. Русский Политический Комитет действовал параллельно с Русским Эвакуационным Комитетом, содействовавшим отправке бывших военнослужащих белых армий из Польши в Крым и в другие государства. Упразднение Эвакуационного Комитета в конце августа (распоряжением N 3 по Русскому Политическому Комитету) было связано с окончательным переходом от статуса гражданских беженцев к статусу военнослужащих. 23 августа Савинков благодарил Пилсудского „за возможность переименования Русского Эвакуационного Комитета в Русский Комитет по формированию Русских отрядов на территории Польши, чем предоставляется возможность гласной по формированию русских отрядов работы, а также за разрешение немедленно приступить к вербовке сдающихся в плен красноармейцев“.
Временное Положение о Русском Политическом Комитете в Польше определяло его широкие военно-политические полномочия — от образования „подлежащих органов управления“ до „формирования вооруженных сил“ и установления „соответствующих сношений с иностранными гражданами и различными общественными организациями“. Комитет можно было бы считать „протоправительством“, создаваемым при польской поддержке, с перспективой осуществления управления занимаемых польскими войсками российских территорий. Комитет получал право формирования русских отрядов на территории Польши. Согласно Временному положению, „при вступлении вооруженных сил, сформированных Р.П.К., так равно присоединившихся к ним позже, пользуясь правами временных оккупационных властей“, Комитет „занимается водворением в занятых областях законного порядка и законной власти“. В отношении к „национальному вопросу“ провозглашалось „признание независимости отделившихся и стремящихся к отделению от бывшей Российской Империи государств“, а в „польском вопросе — дружеское и достойное обеих сторон соглашение“ (17).
Первоначально Комитет рассчитывал на объединение оказавшихся на польской территории бывших военнослужащих Северо-Западного фронта и Западной Добровольческой армии, переезжавших сюда частным порядком из Эстонии и Латвии. Фактическое руководство ими осуществлял бывший Ставропольский военный губернатор, преемник генерала Юденича в должности командующего Северо-Западной армией генерал-лейтенант Глазенап. Не имея формальной должности, он, по воспоминаниям генерала Ярославцева, именовал себя „Командующим Вооруженными Силами на Западе России“ (по аналогии со ВСЮР) и приступил к формированию первых боевых подразделений с 1 июля 1920 г. 7 июля в Варшаве, с санкции польского военного министра генерала К. Соснковского, было заключено соглашение, подписанное Савинковым, Философовым и Глазенапом, согласно которому действия по „формированию русского военного отряда на территории Польской Республики“ начинали координироваться Русским Комитетом. Глазенап, как командующий отрядом, признавался „в действиях своих, как военачальник, совершенно самостоятельным“. На своих бланках генерал стал указывать уже должность „Командующего Русскими вооруженными силами на территории Польши“. Также объявлялось, что отряд „действует в тесной моральной связи с генералом Врангелем. Однако, временно он действует совершенно автономно“. Что касается политического руководства, то „в виду сложности обстановки и по соображениям международной политики, во всех делах политических и дипломатических. последнее слово принадлежит Савинкову“. Центром формирования „отдельного отряда“ стало м. Скальмержице.
Подписанию вышеназванных соглашений, несомненно, способствовали приказ Начальника Государства и Верховного Вождя маршала Пилсудского от 5 июля 1920 г. и Воззвание Совета Государственной Обороны. Приказ гласил: „Сражаясь за свободу свою и чужую, мы сражаемся не с русским народом, а с тем порядком, который, признав законом террор, уничтожил все свободы и довел страну до голода и разорения“. Воззвание определяло, что „не русский народ тот враг, который бросает все новые силы в бой: этот враг — большевизм, наложивший на русский народ ярмо новой и страшной тирании. Он хочет и нашей земле навязать свою власть — власть крови и мрака“. Опираясь на эти заявления и надеясь, с их помощью, обосновать важность военного взаимодействия, Русский Политический Комитет незамедлительно выпустил воззвание „К русским людям“, в котором говорилось, что „доныне смысл великой борьбы польского народа на Востоке был не для всех ясен. Часть польского общества, увлекаемая оправданной печальным прошлым враждой к России, утверждала, что война ведется именно с Россией, а не с большевиками. Этой неясностью воспользовались русские насильники-большевики для нового, самого грубого и наглого обмана. Изменники и предатели России, в основу учения своего положившие отрицание Отечества, стали внушать русскому народу, что война с Польшей есть подвиг патриотический, война за Россию“. Комитет утверждал, что после официальных заявлений польского руководства, „борьба с большевизмом“ приобретает „не только национальный, но и всемирный смысл. Польша борется за себя и за все человечество, за две его вечные святыни: за свободу и отчизну“. Поэтому, обращаясь к „русским солдатам“ (а не к „красноармейцам“), руководство Комитета заявляло: „Каждый пушечный выстрел с Запада — это удар в железную дверь русской тюрьмы. Польское и русское войско должны быть спаяны духом единым, чтобы вместе идти против тех, кто так долго убивал Россию и теперь хочет убить Польшу. Святая кровь польская и русская, пролитая за свободу, соединит оба народа, некогда разделенные кровавой враждой, в вечный союз на благо всему человечеству“ (18).
Действительно, в такой оценке советско-польской войны явно просматривалась тенденция к признанию в качестве одного из важнейших программных тезисов Белого движения — тезиса об общееропейском (и даже мировом) значении вооруженной „борьбы с большевизмом“. Данный аспект позволял Врангелю рассчитывать на поддержку со стороны не только Польши, но и Франции, а в перспективе — и других ведущих мировых держав в подготовке и проведении военной интервенции. При этом. речь могла идти не о противостоянии межнациональном и межгосударственном (Советской России, как единственной выразительницы „национальных интересов“, и Польши), а о противостоянии социальном, советско-польская война могла расцениваться как часть гражданской войны в России. Эта позиция польского руководства усиливала политическую программу Врангеля, поскольку позволяла, как казалось многим, опровергать тезисы советской пропаганды (например, известного обращения генерала А.А. Брусилова к солдатам и офицерам армии Врангеля).
Военно-стратегические расчеты лидеров Белого движения и раньше, в 1919 г., предполагали возможность создания „славянского фронта“ против РСФСР, в котором Польша, безусловно, должна была занять ведущие позиции. Врангель полагал, что использование „польского фактора“ в стратегических целях южнорусского Белого движения вполне оправдано. Как уже отмечалось, еще в конце 1919 г. он предлагал Деникину создать фронт на западных границах бывшей Российской Империи. 14 июня 1920 г. Врангель телеграфировал в российское дипломатическое представительство Варшаве, что для него „польские войска не только не являются вражескими, но рассматриваются как союзные, поскольку Польша борется не с русским народом, а с советским режимом“. При этом разрешение политических и территориальных вопросов может последовать лишь по окончании общей борьбы. Внутреннее строительство России мыслится на широких демократических началах и волеизъявлении самого народа“ (19).
Однако по получении известий о формировании в Польше „отдельного русского отряда“, 20 июля 1920 г. Врангель (через Нератова в Константинополе) потребовал, что „все боеспособные элементы из Польши должны без промедления направляться в Крым“. Начиналась эвакуация частей Бредовского отряда, и каждый воин, по мнению Врангеля, должен был отправляться на фронт Русской армии, а не Войска Польского. Лишь в отношении „элементов, не могущих или не желающих эвакуироваться“ Врангель „не возражал против формирования из них русских частей на фронте“. В телеграмме российскому военному агенту в Варшаве полковнику Долинскому (еще 7 июля 1920 г.) Врангель заявлял, что „единственно полезным для русского дела“ считается сосредоточение всех сил на фронте в Таврии (20).
Савинков не считал себя обязанным соглашаться со столь категоричными требованиями Врангеля. Переезд в Крым и сосредоточение там всех антибольшевистских сил могли, по его мнению, привести к потере политической „свободы“, что означало бы для него утрату тех перспектив военно-политической борьбы, которую он намеревался вести, опираясь на польскую поддержку. В „открытом письме генералу Врангелю“, опубликованном в газете „Свобода“, издававшейся в Варшаве, он, ссылаясь на обращение к нему со стороны „казаков-терцев из армии генерала Бредова“, писал о необходимости перемены политического курса и учета произошедших в России перемен: „Мы верим, что Вы не пойдете по дороге генерала Деникина. Мы верим, что Вы учли ошибки прошлого и проникли в глубокую сущность событий, происходящих ныне не только в России, но и во всем мире. Старого не вернешь. Царя не восстановишь. Россия построится через Учредительное Собрание, или она не построится вовсе. Мы верим, что Вы пытаетесь воссоздать Россию не царскую, не помещичью, не чиновничью, а Россию — „третью“, ту Россию, где все будут равны перед законом, где будет порядок, где каждый казак и каждый крестьянин будут иметь свою землю, будут мирно трудится на ней и мирно обогащаться, ту Россию, которая не будет ни теснить, ни насиловать никого — ни эстонца, ни латыша, ни украинца, ни еврея, ту Россию, которая утвердит свободу и мир — мир всему миру. Не большевики одолели Деникина, не самоотверженные бойцы виновны в его поражении. Генерала Деникина погубили те безумцы, которые вместо прощения несли с собой беспощадную месть, ибо на мести не выстроишь ничего. Я верю и явившиеся ко мне казаки верят так же, как я, что Вы, Генерал.., поняли, что такое свобода.., что Ваша Армия даст России и землю, и волю, и мир“ (21).
18 августа Савинков от имени Русского Политического Комитета издал „Распоряжение N 1“, кратко определявшее статус русских воинских частей на территории Польши. Отмечалось наличие двух отрядов — „действующего на фронте под начальством генерал-майора Булак-Балаховича“ и „формируемого в лагере Скальмержицы под начальством генерал-лейтенанта Глазенапа“. „Оба эти отряда в политическом отношении подчинены Русскому Политическому Комитету“. Снабжение и вооружение данных отрядов осуществлялось польским командованием — в счет „долга Российского Государства Польской Республике“. Объявлялось, что „отряды эти состоят на русской службе, лишь стратегически подчиняясь Польской Главной Квартире“. Говоря о политической программе, Савинков выделял главное: „Задача этих отрядов — борьба с большевиками. Никаких других целей отряды преследовать не могут и не будут“. Примечательно, что отправка в Крым не исключалась, а лишь предусматривалась, „в случае заключения мира Польши с большевиками“. В этом случае „отрядам предоставляется выбор между продолжением самостоятельно борьбы или эвакуацией из пределов Польши с оружием в руках, при содействии польских властей“ (22).
В письме генералу Глазенапу (12 августа) Савинков обосновывал это, ссылаясь и на мнение польских политиков, и на позиции Булак-Балаховича и графа Палена. Перемены в русско-польских отношениях приветствовались, в частности, первым премьер-министром независимой Польши, знаменитым пианистом и композитором И.Я. Падеревским. Как писал Савинков, польские „весьма многочисленные правительственные и общественные круги если и допускают возможность Русско-Польского соглашения, то при непременном условии определенно демократического лица и определенно демократической программы Русского Правительства, и если не возражают открыто против Русских формирований в Польше, то потому, что маршал Пилсудский разрешил их, явился порукой демократического их направления“. Вследствие этого, например, отряд Булак-Балаховича, как „предоставивший достаточные гарантии своей демократичности“, получал приоритетное снабжение перед частями Глазенапа, считавшегося „реакционером“ и „германофилом“. Не отрицая важности подчинения всех частей единому командованию, Савинков отмечал, что, помимо сугубо „политических“ причин, Булак-Балахович и Пален не намерены подчиняться Глазенапу.
В результате Глазенап, полагая, что в сложившихся условиях его деятельность в Польше теряет смысл, и, сославшись на указание генерала Врангеля об отправке в состав Русской армии „вверенного ему отряда“, выехал в Крым 23 августа. Отряд остался в Польше. Полковник Долинский временно взял на себя командование частями в Скальмержицах, а с 28 августа начальником отряда (приказ N 785 российского военного представителя в Польше) был назначен, также бывший „северо-западник“, генерал-майор Л.А. Бобошко. К этому времени было окончательно получено согласие на получение пополнений в состав отряда из числа „военнопленных и добровольно переходящих красноармейцев“. Савинков считал необходимым сформировать уже „три регулярных отряда (3-х родов оружия)“. С точки зрения военной и политической целесообразности, „присутствие русского отряда на польском фронте было бы очень велико. Спаянная кровью. в общей борьбе пролитой, боевая дружба русских частей и славной Польской армии могла развиться, расшириться и положить крепкое основание будущему Русско-Польскому сближению, столь необходимому для существования обоих народов“ (23).
Однако, в условиях намечавшегося „раскола“ между „отрядами“ Бобошко и Булак-Балаховича единственным выходом, в целях сохранения „единства русского фронта в Польше“, оставалось признание верховной власти Врангеля — не только в военном, но и в политическом отношениях. 27 августа 1920 г. Савинковым была отправлена телеграмма Врангелю, означавшая его „окончательное признание и подчинение“ Правителю Юга России: „Как председатель Русского Политического Комитета в Польше, формирующего русские отряды на территории Польской республики, заявляю, что признаю Вашу власть и готов Вам подчиниться“ (24).
Заявление о признании общности целей с Врангелем, вполне вписывалось в контекст программы создания единого антибольшевистского фронта, проводимой Врангелем в 1920 г. 1 сентября 1920 г. Савинков вторично подтвердил факт объединения „всех русских частей“ в Польше под „общим руководством генерал-лейтенанта барона Врангеля“, заявив об этом генералам Бобошко и Махрову. В ответ на „признания“ Савинкова (телеграмма от 8 сентября 1920 г.) Врангель отвечал, что „приветствует объединение всех русских антибольшевистских сил, борющихся против общего врага“, но, в то же самое время, „считая раздробление сил вредным и руководствуясь соображениями стратегического свойства“, Главком считал „необходимым сосредоточить на здешнем (советско-польском — В.Ц.) фронте все боевые элементы, желающие и могущие быть направленными в Крым“. 21 сентября 1920 г. Врангель ответил, что тексты телеграмм им получены и он „приветствует деятельность Б.В. Савинкова на пользу Русского дела и высказывает уверенность, что он с прежней энергией будет привлекать новых бойцов за Русскую Государственность“ (25).
В середине августа, в ходе успешного для Войска Польского „Варшавского сражения“, от Пилсудского поступила директива о незамедлительной отправке на советско-польский фронт всего отряда из Скальмержиц. 7 сентября 1920 г. польское военное министерство подтвердило важность „легализации русской политической и военной деятельности на территории Польской Республики“. В письме министру Соснковскому Савинков заявил, что, несмотря на „недостаток снабжения“, отряд во главе с генералом Бобшко „стремится выйти на фронт“ для того, чтобы „сражаться против большевиков совместно с польскими войсками“: „В тот день, когда Польская Главная Квартира прикажет, Отряд беспрекословно выйдет на фронт“. Польские инициативы способствовали планам Врангеля, нацеленным на развитие наступательных операций против РККА в Северной Таврии. По признанию Главкома, он „принимал все меры, чтобы убедить французское и польское правительства в необходимости продолжения поляками борьбы, или хотя бы затягивания намечавшихся мирных переговоров с тем, чтобы, воспользовавшись оттяжкой части красных войск на польском фронте, пополнить и снабдить мои войска за счет огромной, захваченной поляками, добычи, использовав как боеспособные части перешедших на сторону поляков и интернированных в Германии большевистских полков, так и захваченную победителями материальную часть. Из задержавшихся в Польше остатков отряда генерала Бредова, отрядов Булак-Балаховича и полковника Пермикина и русского населения вновь занятых поляками областей я предлагал сформировать в пределах Польши 3-ю Русскую армию. Я предлагал объединить командование польскими и русскими войсками в лице французского генерала с тем, чтобы при нем состояли представители наших и польских армий“.
В Париже Маклаков, убежденный сторонник сотрудничества с Польшей, предпринимал усилия по налаживанию взаимодействия с военными и политическими кругами Франции. Препятствиями для „политического соглашения“ были как „желание многих поляков заключить мир, так и вопросы материальной помощи для продолжения войны“. Тем не менее переговоры, в том числе и с маршалом Фошем, проводились. В телеграмме в Крым 30 августа 1920 г. Маклаков признавал, что „соглашение с поляками возможно, отложив вопрос об окончательных границах, но сейчас же согласившись на определенный способ мирного разрешения этого спора уже по восстановлении России, т. е. на арбитраж или плебесцит“. 14 сентября 1920 г. Главноуполномоченный Главнокомандующего Русской армией в Париже генерал-лейтенант Е.К. Миллер доносил в Крым, уже более конкретно, ссылаясь на письмо Фоша премьер-министру и министру иностранных дел А. Мильерану, о том, что предложения Врангеля принципиально поддерживались и говорилось о готовности провести в Париже „под председательством французов военное совещание представителей Польши и России о плане совместных военных действий“ и заключить русско-польское соглашение, при посредничестве Франции (эту же информацию подтверждал в телеграмме Нератову Маклаков 15 сентября 1920 г.). В конце сентября в Париж была отправлена делегация в составе Струве и генерала Юзефовича, получившего также полномочия на формирование русских частей в Польше. В официальном письме от имени А.В. Кривошеина правительству Франции говорилось о „назревшем вопросе объединения действий Русской армии с поляками“, при котором возможно создание „общего фронта“. Говорилось также о намечавшемся „военном соглашении с украинской армией“ и об объединенном французском командовании русских и польских войск во время предполагаемого наступления. Предполагалось „соединить фланги“ наступающих фронтов (левого фланга Русской армии в ходе предполагаемой Заднепровской операции и правого фланга советско-польского фронта, на котором должны были сосредотачиваться русские и украинские силы). Даже в случае успеха советско-польских переговоров о перемирии (их следовало бы всячески затягивать), Врангель говорил о возможности продолжения боевых действий, но при условии концентрации всех русских сил в Крыму (отправки сюда чинов Северного и Северо-Западного фронтов).
Надежды на продолжение боевых операций, действительно, оставались. Во время приема в Севастополе делегации Украинского Национального Комитета, глава польской военной миссии поручик Михальский заверил, что „обещание внешних границ“, послужившее началом переговоров Польши с РСФСР и УССР, „не остановит борьбу“: „Правительство не оставит борьбы и уверено в победе“. Об этом же говорил и член польской миссии князь В.С. Любомирский: „Руководящие польские круги относятся очень сочувственно к заключению русско-польского союза“. Отмечалось также создание в Варшаве „Русско-польского общества“, в руководство которого вошли глава русской дипломатической миссии в Варшаве В.М. Горлов, известный в России профессор государственного права Л.И. Петражицкий, присяжный поверенный Т. Михальский, граф В. Тышкевич, Д.В. Философов (26).
Наконец, 20 сентября 1920 г. был издан уже официальный приказ (N 3667) о формировании в Польше 3-й Русской армии (1-я и 2-я армии действовали в Северной Таврии). В нем декларировался статус новой армии, определялся ее состав и четко ставилась цель: „С моего согласия, на территории Польши моим представителем при польском правительстве генералом Махровым формируется 3-я Русская армия“. Приказ предписывал: „Всем русским офицерам, солдатам и казакам, как бывшим на территории Польши раньше, так и перешедшим в последнее время к полякам из красной армии (примечательное указание на бывших красноармейцев, считавшихся уже не военнопленными в Польше, а равноправными чинами Русской армии — В.Ц.) — вступить в ряды 3-й Русской армии и честно, бок о бок с польскими и украинскими войсками, бороться против общего нашего врага, идя на соединение с войсками Крыма“ (27).
На следующий день (21 сентября) Струве телеграфировал Нератову, (для передачи в Варшаву) стратегические указания Врангеля Савинкову. В отличие от предыдущих указаний о переезде в Крым, Главком писал, что считает „вполне целесообразным“ „выступление на польском фронте русских частей, не могущих быть использованными здесь (в Крыму — В.Ц.)“. „Все русские регулярные части на польском фронте должны находится на правом фланге поляков, дабы в момент выхода на русскую территорию или в иные окраины.., они могли немедленно соединиться с главными русскими силами, ибо за участь войск, действующих оторвано, я на себя принять ответственность не могу“. По мнению Врангеля возглавить операцию на польском фронте должен был бы „особо опытный, знающий и энергичный военачальник“, которым мог стать „если к тому не встретится препятствий со стороны маршала Пилсудского, бывший Главнокомандующий Северной армией генерал Миллер“. Савинкову передавалось пожелание „привлекать новых бойцов за русскую государственность“, „работать над улучшением и укреплением русско-польских отношений“ в согласии с Правителем Юга России (28).
Однако, в организационном отношении все было не так просто. Отряды Булак-Балаховича и Бобошко не стремились к взаимному объединению. Савинков, со своей стороны, запрашивал Врангеля и Пилсудского о возможности перевода отряда Балаховича в подчинение Бобошко. Отряды, переименованные теперь в 3-ю Русскую армию, в сентябре так и не выступили на фронт. Лишь окончание военных действий на советско-польском фронте (12 октября 1920 г.) и предполагавшееся — согласно договоренностей — разоружение всех воинских частей, не входивших в состав Войска Польского, способствовало выдвижению 3-й Русской армии на линию новой восточной границы Польши. С этого места предстояло начинать наступление, с перспективой „соединения с Врангелем“. В противном случае русские и украинские войска должны были либо разоружиться, либо покинуть пределы Польши. Многими солдатами и офицерами Русской армии польская позиция оценивалась как „предательская“. И хотя после заключения перемирия, снова, как и в апреле 1920 г., Белое движение на Юге России осталось без союзников, появились надежды на восстановление общего фронта, но на этот раз уже не русско-польского, а южнорусского, с участием армии Украинской Народной Республики, оставленной, в результате перемирия, с собственными силами. После окончания боевых действий в Северной Таврии и отступления за Перекоп Врангель категорично высказывался в приказе N 188 от 22 октября 1920 г.: „Торгуя Русской землей оптом и в розницу (имелось в виду установление восточной границы Польши — В.Ц.), московские комиссары заключили с соседями (показательное наименование „польских союзников“ — В.Ц.) мир. Страхом, обманом и краденным золотом они сманили в свои ряды малодушных или бесчестных и бросили их на нас“. Крым снова становился „осажденной крепостью“: „После пятимесячной борьбы на полях Северной Таврии, мы вновь отошли в Крым. Крым объявлен мною на осадном положении“ (29).
Но боевые операции 3-й армии оказались безуспешными. Вскоре после перехода в наступление (войска Омельяновича-Павленко продвигались в общем направлении на Житомир, с возможной перспективой движения к Киеву, а армия Пермикина на Черкассы) русские и украинские войска были остановлены, а затем отброшены назад в Польшу, где — по условиям перемирия — были незамедлительно разоружены польским командованием. Многократное численное превосходство РККА, усиливавшихся переброской войск из Крыма, где были завершены операции против Врангеля, отсутствие фактического объединения всех антибольшевистских сил в Польше и на Украине, привели к поражению так и не начавшейся, фактически, боевой операции (30). По точному замечанию советского военного историка Н.Е. Какурина, „вспышка боевых действий на этих фронтах вызвана была необходимостью покончить с эмигрантскими вооруженными формированиями, которые, вытолкнутые силою вещей в нейтральную зону, оказались одни противопоставленными всем силам Красной армии“ (31).
Попытки создания единого антибольшевистского фронта с опорой на белый Крым осенью 1920 г. нельзя считать абсолютно бесперспективными: в случае удержания крымских перешейков и при соединении частей 3-й Русской армии и Украинской Республики с армией Врангеля в результате Заднепровской операции, вполне могло состояться образование нового центра Белого движения на Юге и Западе России, с последующим объединением вокруг него всех антибольшевистских и антисоветских сил. Именно поэтому ликвидация „крымского диктатора“ считалась важнейшей задачей для советского военного и партийно-политического руководства осенью 1920 г.
Часть отрядов Народной армии (около 1 тысячи бойцов) рассеялась по полесским лесам, перейдя к партизанским действиям, до 3 тысяч — захвачены в плен. Большая часть армии (20 тысяч чел.) к концу ноября вернулась на польскую территорию, где была разоружена и интернирована под контролем советских представителей. Вернулись в Варшаву и представители Белорусского Комитета. Украинская Директория по приказу С. Петлюры была ликвидирована 20 ноября 1920 г.
Русский Политический Комитет был преобразован в Русский Эвакуационный Комитет, что означало возвращение к положению, существовавшему до формального признания „военного статуса“ за объединениями бывших военнослужащих белых армий. 1 декабря 1920 г. была создана демобилизационная комиссия во главе с членом Комитета Д.М. Одинцом. В письме Чайковскому 4 декабря Савинков сообщал, что польское правительство не исключает, в качестве альтернативы интернированию, „конфинирование чинов обеих русских армий“, их размещение в населенных пунктах с относительно свободным режимом проживания, с перспективой возобновления участия в боевых действиях или с окончательным переходом на „гражданское положение“ с обеспечением работой и содержанием. Это требовало значительных денежных расходов (польское правительство брало на себя конфинирование 5 тысяч человек). Савинков запрашивал Чайковского о возможности предоставления денежной помощи от Франции. Демобилизация и конфинирование, по мнению Савинкова, позволяло добиться сохранения „живой Русской силы для дальнейших возможных военных действий“.
Однако добиться выгодных условий размещения для всего личного состава не удалось. По разработанной польским военным министерством инструкции, подразделения украинской армии и „русских добровольческих отрядов“, интернированные в соответствии со статьей 2 прелиминарного мирного соглашения между Польшей, РСФСР и УССР, подлежали разоружению и размещению в „концентрационных лагерях“ в качестве „военно-интернированных“. При этом „офицеры и рядовые украинских и русских добровольческих отрядов должны размещаться в отдельных лагерях и не могут быть смешиваемы с военнопленными“. В инструкции также отмечалось: „Принимая во внимание, что отряды армии У.Н.Р. и русские добровольческие и казачьи отряды до последнего времени сражались совместно с польской армией как войска союзные“, с „военно-интернированными“ следует „обращаться дружественно и доброжелательно, как в частных, так и в служебных отношениях, не нарушая, однако, обязательной строгости внутреннего лагерного уклада“. Дислокация должна была ориентироваться на „принадлежность офицеров и рядовых (казаков) к национальным или казачьим частям“, в лагерях разрешалось „хранить внутреннюю автономную тактическую организацию отрядов, с разделением на взводы, роты, эскадроны, сотни, батальоны, полки и т. д.“, сохранялась „дисциплинарная власть соответствующих украинских и русских начальников частей в отношении своих подчиненных“. Но при этом приказы „начальника лагеря были обязательны для. интернированных воинских чинов“. В лагерях нужно было установить часовни с совершением богослужений по обряду греческому“.
Продолжали выходить приказы по армии, подписанные Пермикиным. В одном из них (14 января 1921 г.) приводился текст послания генерала Врангеля из Константинополя, в котором Главком благодарил „доблестную 3-ю Русскую армию“ и выражал надежду, что „Бог сохранит наши Армии для будущей славы России“. Бойцы 3-й Русской и Народной Добровольческой армий продолжали участвовать в антисоветской борьбе в составе партизанских отрядов в Белоруссии и на Украине („Братство Русской правды“, „Братство Зеленого дуба“ и др.), совершать диверсии в приграничной территории. Савинков и члены его Комитета также продолжали работу в организованном им в 1921 г. „Народном Союзе Защиты Родины и Свободы“. Но нельзя забывать, что немало бывших пленных красноармейцев погибли в концентрационных лагерях от голода и болезней, тяжелейших условий содержания (32).
После поражения белого Крыма это был последний этап организованной вооруженной борьбы Белого движения на Европейской территории России. В дальнейшем военные действия происходили здесь лишь в форме антибольшевистского повстанческого движения. Но организованных центров Белого движения, подобных белому Крыму, на территории Европейской России больше не существовало (33).
1. Данилов Ю.Н. Великий Князь Николай Николаевич, Париж, б.г. с. 214.
2. Деникин А.И. Кто спас советскую власть от гибели, Париж, 1937, с. 2−4.
3. ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 182. Лл. 1−2.
4. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 235. Лл. 1, 5; Агапеев В.П. Корпус генерала Довбр-Мусницкого // Белое дело. Летопись белой борьбы. С. 180−194; Немецко-большевистская конспирация. Сборник документов, Вашингтон, 1918, документ N 40.
5. Равита Ф. Перспективы русско-польских отношений // Накануне, Екатеринодар, кн.2., 1920, с. 24−26.
6. ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 182. Лл. 4−6.
7. Деникин А.И. Кто спас советскую власть от гибели. Указ. Соч. с. 3−5; Последние новости, Париж, N 5894, 15 мая 1937 г.
8. ГА РФ. Ф. 5827. Оп.1. Д. 182. Лл. 5−7.
9. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 235. Лл. 1−9.
10. Штейфон Б.А. Бредовский поход // Белое дело. Летопись белой борьбы, кн. 3., Берлин, 1927, с. 110−111; 119−120, 122−123; Голеевский М. Материалы по истории Гвардейской пехоты и артиллерии в гражданскую войну. 1917−1922 гг., Ловеч — Топлдичин Венац, 1922, с. 79−80, 85−86.
11. Совершенно лично и доверительно!» Б.А. Бахметев-В.А. Маклаков, переписка 1919−1951, т. 1, М., 2001, с. 192.
12. Михайловский Г. Н. Указ. Соч. Кн.2. с. 218−220; Из архива организаторов гражданской войны и интервенции в Советской России // Исторический архив, N 6, 1961, с. 104.
13. Русская жизнь, Гельсингфорс, N 45, 28 апреля 1919 г.
14. ГА РФ. Ф. 5831. Оп.1. Д. 572. Л.1; Ф. 5827. Оп.1. Д. 160.
15. Савинков Б.В. На пути к «третьей» России. За Родину и Свободу, Варшава, 1920, с. 9−11, 21, 27, 30−31, 41−43.
16. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 577.
17. ГА РФ. Ф. 5866. Оп.1. Д. 188. Лл. 1−2; Ф. 5872. Оп.1. Д. 275. Л. 2; Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Дело «3-я Русская армия». Лл. 66−68.
18. Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Дело «3-я Русская армия». Лл. 46, 257, 289; Варшавское Слово, Варшава, N 148, 6 июля 1920 г.
19. Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 21.
20. Там же. Лл. 28, 373.
21. Свобода, Варшава, N 18, 6 августа 1920 г.; Савинков Б.В. За Родину и Свободу, Варшава, 1920, с. 53−54.
22. Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Дело «3-я Русская армия». Л. 47; Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 24.
23. Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Дело «3-я Русская армия». Лл. 48, 53, 58.
24. Врангелевщина // Красный архив, т. 3 (40), 1930. М.,-Л., с. 4.
25. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 577. Лл. 6−7; Врангелевщина // Красный архив, т. 3 (40), 1930. М.,-Л., с. 9.
26. Военный голос, Севастополь, N 145, 1 октября 1920 г.
27. Врангель П.Н. Указ. Соч. ч.2. с. 179−183, 193, 201.
28. Врангелевщина // Красный архив, т. 3 (40), 1930. М.,-Л., с. 15−16.
29. Военный голос, Севастополь, N 149, 7 октября 1920 г.; N 163, 28 октября 1920 г.; Время, Симферополь, N 75, 8 октября 1920 г.
30. Ковалев Е. Из Польши на Украину с 3-й Русской Армией генерала Врангеля // «Военная быль», 1958, N 27. С. 14−17; N 28. С. 9−12.
31. Какурин Н., Меликов В. Гражданская война в России: война с белополяками. М., 2002. С. 584.
32. Библиотека-фонд Русское Зарубежье. Ф. 7. Дело «3-я Русская армия». Лл. 246, 315−316 об.; Приказы по 3-й Русской армии (из россыпи).
33. ГА РФ. Ф. 5881. Оп.1. Д. 577. Лл. 10−12; Ф. 5901. Оп.1. Д. 8. Лл. 51−52, 54, 58, 77, 80, 84−86.
https://rusk.ru/st.php?idar=41018
Страницы: | 1 | |
