Русская линия / Библиотека периодической печати / Трагедия разделенности

— В последнее время все чаще и настойчивей говорят, что трагедия в США изменила мир, что взрывы в Манхэттене заставили поменять взгляды на многое, в том числе и на проблемы, как будто не имеющие прямого отношения именно к этой атаке террористов. Словом, эхо взрывов так или иначе отразится и на нашей жизни. А вы как думаете, господин настоятель?
— Да, трагедия в США мир к лучшему, увы, не изменила. Больше того… Накал негативного в отношениях между странами, между людьми стал возрастать. Хотя должен сказать, что в длинной, трудной истории народов это не самое, быть может, экстраординарное событие. Вспомним гибель целых городов с тысячами людей в Японии, вспомним взорванные здания в Москве, в Буденновске… Я уж не говорю о гибели миллионов людей, в том числе мирных жителей, в первой и особенно второй мировых войнах. Уничтожение людей происходило столь изощренно, что человеческая фантазия, казалось бы, не могла до этого дойти.
— Но и теперь мир оказался на грани войны…
— Если оглянуться назад, то нельзя не признать, что мир, в сущности, всегда был на этой грани. Я думаю, многими людьми, особенно военным и послевоенным поколениями, эта зыбкость, шаткость мира ощущалась остро. Слава Богу, что за прошедшие 50 с лишним лет не разразилась глобальная война. Но был Карибский кризис, были события в Чехословакии, в Венгрии… Да стоит ли перечислять.
Но теперь, я думаю, большой войны не будет. Человечество для этого еще не созрело. Конечно, кому-то, быть может, этого хочется, но все-таки процент носителей зла в мире недостаточно велик, чтобы скатиться в мировую бойню. Ведь что такое война? Это, по существу, освобождение определенной группы людей от ответственности за массовые убийства. Пока осознание этой ответственности есть, пока есть понимание, что нельзя выпускать страшного джина на свободу, войны не будет.
— Однако правозащитники обеспокоены тем, что события последних лет подорвали столь тщательно выстраиваемую в Европе систему защиты прав человека. И это заставляет нас совершенно иначе отнестись к проблемам защиты собственных прав. Многие ведь у нас, что греха таить, надеялись на помощь Европы, европейских структур. В какой мере, на ваш взгляд, можно теперь рассчитывать на это?
— А я всегда считал, что надеяться надо только на Бога и на самих себя. Мы ведь и раньше видели в этой защите некую однобокость. На то, скажем, что находилось как бы вне зоны интересов европейского сообщества, предпочитали не обращать внимания. Положение нашей Церкви, кстати, в течение этих десяти лет, все то, что с ней происходило и происходит, об этом красноречиво свидетельствует. Никакие европейские структуры не спешили помочь нам в обретении нашей Церковью официального статуса, возвращении имущественных прав, хотя правда на нашей стороне. И это далеко не единственный пример… По отношению к Сербии, к Македонии тоже не все делалось правильно, это теперь признают уже многие.
Так что еще раз скажу: надо надеяться прежде всего на себя. Надо самоорганизовываться…
— А вас не удивляет, что в наших условиях, когда, казалось бы, надо быть теснее, ближе друг к другу, мы все так разобщены? Говорят, русской эмиграции почему-то свойственна такая раздробленность, разобщенность. Утверждают даже, что русские, вырвавшись, скажем, за океан, предпочитают разбежаться в разные стороны. Ссоры, склоки, нетерпимость… Нечто подобное уже есть и у нас. Скажите, чем это можно объяснить? Как это видите вы, отец Сергий? Неужели и нам здесь надо обязательно проходить тот же путь? Неужели и о нас будут говорить как о глобальной неудаче русской эмиграции?
— Я думаю, что явления, о которых вы говорите, связаны с тем, что эмиграция создает для русских ту если не враждебную, то все-таки неблагоприятную ситуацию, в которой приходится бороться за выживание, пробивать себе путь в жизни. Вот и начинается резкое разделение по типам, группам людей, активных и неактивных. Тут и начинаются разногласия, противоречия. А среднее звено, которое могло бы примирить всех, отсутствует, оно, очевидно, есть на родине.
Я, как, наверное, и многие другие русские, очень остро чувствую эту разобщенность. Я думаю, любой человек, ощущающий себя в едином национальном организме, обязательно переживает по этому поводу, ищет возможности хоть как-то облегчить положение, найти пути к объединению русских.
— А на чем, по-вашему, должно вырасти это единство? Что может нас всех объединить?
— Я много думал об этом еще раньше, еще до того, как мы, можно сказать, в одночасье, не выезжая из своих квартир, стали? зарубежьем?. Мне приходилось встречаться с эмигрантами в США и других странах, с теми, кто в разное время вынужден был покинуть родину. И я всегда старался понять, как переживают, как ощущают они это разделение, скажем, на белых и красных и т. д. И видел, что идеологические разногласия были столь большими, столь неодолимыми, что без боли, без душевного надрыва об этом невозможно было говорить.
Как человек религиозный я видел в этом разделении и отзвук отношения к религии. Ведь вынуждены были расстаться с родиной люди, которые в большинстве своем несли веру отцов. А на родине остались те, которые тоже в большинстве своем эту веру искореняли. Но многие все-таки считали, что возродить единство нации можно лишь на основе идеи из трех составляющих. Помните этот девиз? За веру, царя и Отечество?
— Ну, теперь другие времена. И мы находимся совсем в ином положении. Нас даже нельзя назвать настоящей эмиграцией. Так что же годится для нас? Быть может, в трансформированном виде третья составляющая этого старого девиза? Хотя, конечно, аналогия тут слишком отдаленная. Но я хотела спросить вас, отец Сергий, как вы относитесь к идее соотечественничества? Не считаете ли вы, что на современном этапе это и есть именно та идея, которая может в определенном смысле объединить людей?
— Я думаю, что программа помощи соотечественникам за рубежом при условии участия в ней благонамеренных людей может оказать существенное влияние. Как за пределами России, так и внутри нее… И мы тут тоже можем сыграть определенную роль. Ведь россияне, я думаю, тоже нуждаются в обретении того опыта, который уже есть у нас в силу того, что мы живем в обществе западного типа, ближе соприкасаемся с Западом. И в этом отношении нас можно рассматривать как некий полигон или как определенную школу жизни, которую в силу обстоятельств нам пришлось пройти раньше, чем большинству россиян.
Видите ли, я убежден, что западный мир с его реалиями, ценностями, стандартами, в общем, не присущ русскому сознанию, все это в чистом виде и сразу нельзя преподносить россиянам. Быть может, постепенно, в виде прививок… Вот здесь мы и можем помочь.
— Помнится, академик Панченко, один из самых заметных в России людей, близкий, кстати, к православию, утверждал, что капитализация в чистом виде в России не пройдет, что это тупиковый путь. Еще на заре славянской культуры, говорил он, ученые мужи отмечали, что Господь разделил дарования по нациям. У ассировавилонян — астрология, у египтян — геометрия, у греков — риторика… Нам же, русским, он дал великую литературу. Очевидно, тут имелась в виду духовность. Не так ли?
— Да, конечно… Культура — это не начитанность, не образованность, даже не талант. Культура — это противостояние безобразному во всех областях. Это воспитание человека в строгих понятиях, что хорошо, а что плохо. Это прежде всего тяга к совершенству.
Для чего, вы думаете, существует Церковь в мире, в том числе и в Эстонии? Для того прежде всего, чтобы поддержать лучшие устремления человеческого духа. Наша Церковь принесла сюда высшие духовные, гуманные ценности. И хотя мы терпим здесь временные, как я думаю, притеснения, все же не только русские, но и многие эстонцы, те, кто способен это понять, глубоко ценят и держатся за связь с нашей Церковью.
— А все-таки… Какой сценарий видится вам, если говорить о будущем русскоговорящего населения на этой земле? Каким, по-вашему, будет развитие?
— Многие здесь пугают нас ассимиляцией. Но я убежден, что этого не будет. Не может произойти ничего подобного. Наша ментальность, зов предков, если хотите, наши национальные корни этого не позволят.
— Разве? А что будет с теми детьми, которых родители отдают в эстонские школы? Их можно понять, этих родителей. Они заботятся о том, чтобы в будущем у их детей был кусок хлеба, благополучная жизнь. Но кем они станут, эти дети, кем будут ощущать себя?
— Но мы ведь, да и они тоже, не знаем, какой результат, какой эффект будет иметь решение, принимаемое сегодня этими родителями, как отзовется оно в будущей жизни их детей и в их собственной жизни. Мне думается, что отторжение от той культуры, которая русской душе генетически несвойственна, может быть и, очевидно, будет столь сильным, что косвенно ударит и по самим родителям, и по тем, кто подобные условия создает. Я думаю, нельзя выступать против природы, нельзя ее ломать, это может отозваться самыми неожиданными последствиями.
Конечно, какая-то часть людей растворится в другой ментальности, в другом образе жизни, образе мыслей. Это бывает со всеми народами — и с эстонцами, и с немцами, и с другими. Я называю таких людей беспородными, в них не видна порода. Но основная часть, костяк, так сказать, нашего русского сообщества сохранится.
Вспомним русских, которые по многим причинам оказались за рубежом и прославили русскую нацию своими трудами, творениями в разных областях человеческой деятельности. Они умели противостоять экстремальной ситуации своим интеллектом.
Я думаю, что нынешние эстонские политики, быть может, сами того не сознавая, создали для русских молодых людей вполне подходящие, как ни парадоксально это, быть может, звучит, условия для более быстрого интеллектуального развития, для воспитания жизненной стойкости, хватки. А у своих молодых людей эти качества несколько приглушили, именно потому, что создавали для них в определенном плане тепличные условия. Этот эффект парника может помешать быстро ориентироваться в условиях изменяющегося мира.
Я думаю, что эстонским политикам сейчас самое время начать исправлять определенные перекосы, допущенные ошибки. Тем более что есть тревожные симптомы. Можно, конечно, закрыть глаза на характер столкновений в Палдиски или, скажем, этих последних драк между школьниками в Ыйсмяэ. Но лучше трезво смотреть на вещи.
А в общем, никто из нас, живущих здесь, не хочет никакого противостояния, никаких конфликтов. Мы все хотим, и я убежден в этом, строить нормальную, благополучную во всех отношениях жизнь на этой земле.