Странная затея — переиздавать собрание энциклопедических статей. Даже если автор всю жизнь посвятил одной сквозной теме (допустим, основам христианской культуры или Ветхому завету), все равно: не мог он заполнить в одиночку все лакуны, исчерпать словник; зияния неизбежны. А какой энциклопедизм без универсальности? Еще более странное занятие — дополнять это собрание пестрых глав, помещая в книгу эссе и научные работы совершенно разнородные, от классически известной статьи о Софии Премудрости Божией до публицистического рассуждения «Мы и наши иерархи» и от «Стилистических проблем библейского перевода» до недавнего доклада о браке и семье.
Но странное дело — не значит плохое; быть странным в глазах расчетливого мира подчас полезно и, как прежде говорили, спасительно. Тем более, что «София-Логос. Словарь» — это на самом деле вовсе не сборник разрозненных статей и не ложная энциклопедия; книга, только что выпущенная издательством Киево-Могилянской академии «Дух и Литера» (составитель Константин Сигов), скорее похожа на косвенную автобиографию, на сложно построенную «Исповедь» и одновременно на исповедание веры. В маленьких зеркалах энциклопедических заметок и в зеркальной поверхности крупных эссе отражается наш современник, академик Аверинцев. Он не столько вводит нас в курс дела, разъясняет существо вопроса — кто такие ангелы, что такое эсхатология, сколько фиксирует собственный путь и путь людей своего поколения к вере сквозь пространство безверия.
При этом тон его скорее холодновато-отстраненный; как сказано в предисловии, выдающиеся современники Аверинцева, отец Сергий Желудков и Надежда Яковлевна Мандельштам, объясняли эту подчеркнутую беспристрастность условиями советской цензуры: они явно заблуждались. Аверинцеву идет отстраненность: он не проповедник, а просто ученый свидетель защиты на Страшном суде истории; там, где ему изменяет чувство равноудаленного стиля, где исчезает дистанция между автором и предметом (особенно в недавних работах), там возникает ощущение пережима. А в делах благочестия лучше недожать, чем пережать.
Каждый почерпнет в этой книге то, что ему ближе. Один поймет наконец, что же такое символ; другой задумается, что же такое «Христианство в XX веке» (включена в сборник статья под таким названием). Я лично поражаюсь формульной точности замечания о современной модной словесности: «Никогда не забуду, как одна поборница сексуальной революции, в пререканиях со мной чрезвычайно энергически отстаивавшая суверенную и самодостаточную красоту пола как такового, при очередной встрече вдруг принялась бранить природное поведение мужчин и женщин, что называется, последними словами… Модная словесность, как правило, ведет себя так же, как эта дама: она исходит из того, что все можно — и все гнусно…» Не очень хорошо понимаю, как мог человек, у которого нет никакой возможности следить за сиюминутным ходом литературных дел, столь точно определить существо проблемы.
Видимо, энциклопедический опыт даром не проходит; неплохо бы ему поучиться.
