 |
| НГ-Религии | А. Пронин | 11.04.2002 |
В конце 1844 г. император Николай I назначил наместником на Кавказе и главнокомандующим войсками Отдельного Кавказского корпуса генерал-адъютанта Михаила Воронцова. Его предшественника Александра Нейдгардта отправили в отставку. Самодержец имел повод для недовольства: несмотря на то, что на Кавказ был переведен 5-й пехотный корпус генерала Александра Лидерса и общая численность русских войск, включая казаков, доведена до 150 тыс. человек., перелом в борьбе в пользу России так и не наступил. Напротив, осенью 1844 г. Шамиль провел удачную военную кампанию и включил в состав имамата — созданного им феодально-теократического государства — многие районы Кайтаго-Табасаранской области.
«Военачальники не возражали»
Воронцову предоставлялись чрезвычайные полномочия с тем, чтобы в течение одной кампании покончить с Шамилем раз и навсегда. «Весь план действий 1845 года и даже подробности его исполнения были составлены в Петербурге и с назначением графа Воронцова переданы ему готовыми для руководства, — писал военный историк и свидетель событий Александр Зиссерман.- Когда Воронцов, как говорят, возразил, что не лучше ли отложить все дело на год, чтобы дать ему возможность самому ознакомиться со всеми местными обстоятельствами, ему ответили, что откладывать нельзя, что… все уже приготовлено и Его Величество желает, чтобы предположенная экспедиция была выполнена». Михаил Воронцов (в ту пору граф, а в недалеком будущем светлейший князь) — столь же тонкий царедворец, сколь и ловкий дипломат, убедившись, что государь не сомневается в оптимальности одобренного им плана и свято верит в неспособность «каких-нибудь нестройных горских полчищ» противостоять победоносным полкам, разбившим самого Наполеона, избежал опасных для карьеры дебатов о целесообразности принятого в Петербурге решения и безропотно покорился воле императора, переданной ему военным министром графом Александром Чернышевым.
Замысел операции, которая должна была стать решающей, отличался николаевской прямолинейностью: лесными чащами Ичкерии пройти в глубь Андийского горного массива и овладеть «резиденцией» Шамиля — аулом Дарго в верховьях реки Аксай. Считалось, что за этим последует капитуляция Шамиля, а с ней и замирение мятежных горцев. Познавшие кавказские реалии на горьком опыте предшествующих экспедиций военачальники — генералы Павел Граббе, Франц Клюки фон Клюгенау, Василий Долгоруков-Аргутинский в один голос охарактеризовали сие предприятие как бесполезное. Князь Долгоруков даже подал Воронцову докладную записку, в которой настаивал на верности «предположений» смещенного с должности Нейдгардта на 1845 г.: заняться обустройством Лабинской и передовой Чеченской линий, «ограничиваясь одной только обороной наших пределов от набегов горцев». Реакции главнокомандующего не последовало. Всю весну войска деятельно готовились к экспедиции.
«Взятием чеченского аула Дарго, в котором жил Шамиль, думали достигнуть покорения всего подвластного ему пространства, — иронизировал в своей работе Зиссерман, — вероятно, по тому примеру, как Наполеон со взятием Вены и Берлина предписывал по своему усмотрению условия Австрии и Пруссии. Как не подумали, что какой-нибудь чеченский аулишка с несколькими десятками хижин даже для нищих чеченцев никакого особого значения иметь не может, что Шамилю, при его ограниченных требованиях хоть каждую неделю переменять резиденцию — особого затруднения не составит?» Постижение этой нехитрой истины русским солдатам пришлось оплатить большой кровью.
Диспозиция
Еще в марте 1845 г. Воронцов обратился к жителям Чечни и Дагестана с прокламацией, в которой призывал сложить оружие и не принуждать правительство употреблять против них «меры строгости, кои будут гибельны». Отдельное воззвание от 14 марта адресовалось беглым солдатам, укрывшимся у горцев: им обещалось прощение и дальнейшая служба «без какого-либо взыскания» (эта амнистия не распространялась на часовых, дезертировавших с поста, и обвиняемых в убийстве сослуживцев или русских жителей).
Специально отряженные лазутчики доставили эти листовки в горские селения. Действия они не возымели, зато насторожили Шамиля, почувствовавшего, что затевается новая крупная экспедиция.
Для выполнения утвержденного императором плана из войск Кавказского корпуса, казаков и национальных воинских формирований иррегулярного типа было составлено 5 отрядов (Чеченский, Дагестанский, Самурский, Лезгинский, Назрановский). На первые два отряда возлагалась главная задача, остальные решали вспомогательные. Чеченский под командованием генерала от инфантерии Александра Лидерса (сначала 15, затем 12 пехотных батальонов, Грузинская пешая милиция, 13 сотен конницы, из них 7 — Осетинская, Кабардинская и Дигорская конные милиции, 3 роты саперов, 26 орудий) должен был двинуться на Андию от крепости Внезапной. Дагестанский под командованием генерал-лейтенанта Осипа Бебутова (10 пехотных батальонов, 3 сотни конницы, 18 орудий) шел ему навстречу от укрепления Евгеньевского.
31 мая Чеченский отряд выступил в поход, а 3 июня близ селения Хубары соединился с большей частью Дагестанского отряда. 14 июня были пройдены т.н. Андийские ворота.
В течение второй половины июня это формирование, получившее название Главного действующего отряда, медленно продвигалось к намеченной цели, делая продолжительные остановки и почти ежедневно вступая в авангардные бои и перестрелки с нападавшими группами горцев. Воронцов сознательно не форсировал марш, поджидая транспорт с продовольствием и другими запасами. Сковывало действия и то, что в экспедицию напросились приехавшие из Петербурга титулованные особы (среди них брат императрицы принц Александр Гессенский), искавшие случая заслужить боевой орден, но при этом не забывшие о комфорте и загрузившие обоз дорогой и бесполезной поклажей, включавшей даже столовое серебро.
4 июля в селении Гогатль (Гоцатль) к отряду присоединился долгожданный транспорт с провиантом, и главнокомандующий приказал выступить на Дарго на рассвете 6 июля. Эта дата и считается первым днем Даргинской экспедиции.
Участник ее барон А.П. Николаи в своих воспоминаниях, опубликованных в 1890 г., приводит любопытный эпизод, из которого становится ясным, что Шамиль вел активную разведку, выясняя цели, задачи, состав и маршрут направленной против него экспедиции, русское же командование фактически не приняло никаких мер к обеспечению скрытности операции, задуманной как решающая. Воронцов и его штаб явно недооценивали воинские качества мюридов, особенно их хитрость и коварство, и пренебрегли организацией контрразведки, позволив вражеской агентуре беспрепятственно проникать в расположение войск и собирать все необходимые сведения. Одним из таких лазутчиков, пишет Николаи, стал некий безымянный чеченец, объявившийся в Гоцатле незадолго до выступления на Дарго и выдававший себя за перебежчика. «Он так ловко и удачно разыграл свою роль и такое внушил к себе доверие, — замечает барон, — что был помещен при конвое главнокомандующего». Выведав все что нужно, перед рассветом 6 июля агент Шамиля похитил заранее высмотренную лучшую лошадь Воронцова и ускакал. «Его смелости мы, без сомнения, были обязаны тем, что застали неприятеля в полной готовности для встречи отряда на пути в Дарго», — констатирует Николаи.
Сколь хорошо был осведомлен о Главном действующем отряде Шамиль — настолько же скудными сведениями о противнике располагали Воронцов и его военачальники. Где находятся главные силы мюридов, какие ответные меры могут предпринять, откуда ждать их нападения — ни на один из этих вопросов русские генералы не могли бы ответить даже предположительно. Разведка в Отдельном Кавказском корпусе тогда была поставлена настолько плохо, что штаб Воронцова понятия не имел и о местности, по которой, похоже, без подробной карты проложили маршрут движения экспедиции на Дарго! Фактически Шамиль сумел заманить русские войска туда, где его повстанцы имели бесспорное преимуществе: в труднопроходимую чащобу Ичкерийского леса, словно бы созданную природой для устройства засад и всякого рода ловушек. Через своих людей, вызвавшихся быть русскими «осведомителями» и «лазутчиками», горский вождь заранее убедил Воронцова, что по этому лесу якобы возможно движение плотных масс войск и, соответственно, штаб Главного действующего отряда спланировал переход от Гоцатля к Дарго тремя колоннами. Но на самом деле на протяжении нескольких верст отряду предстояло идти в лесу по узкому гребню шириной в 2−3 сажени, где едва проезжала телега! К тропинке с обеих сторон подступали крутые обрывы. Здесь и был устроен мощный очаг сопротивления.
Роковой переход
Главный действующий отряд, выступивший в составе 7940 чел. пехоты, 1218 чел. конницы, 342 артиллеристов при 2 легких и 11 горных орудиях, достиг этого рокового места во второй половине дня 6 июля после 14-верстного перехода. Свыше 20 завалов, больших и поменьше, устроенных из срубленных толстых деревьев, укрепленных насыпной землей и камнями, опутанных ветвями и сучьями, представляли почти неодолимое препятствие. Каждый завал авангард под командованием генерал-майора Константина Бельского брал штурмом. Как потом стало известно, до 6 тыс. горцев и сам Шамиль собрались здесь. Одни обороняли завалы, другие, рассеявшись по лесным склонам, возвышавшимся над тропой, расстреливали из английских штуцеров скучившиеся массы русских воинов. Поразительное мужество и бесстрашие проявили егеря 1-го батальона Литовского полка. Под убийственным огнем, действуя только штыками, они одолели первые пять завалов в считанные минуты, вызвав в рядах противника замешательство. Но командовавший ими генерал-майор Фок был смертельно ранен.
К вечеру страшный путь был пройден. Экспедиция достигла цели — вошла в Дарго. В полусожженном мюридами ауле оказалось пустынно. Никто не встречал Воронцова с ключами от «резиденции Шамиля». Не появились и парламентеры, чтобы, как думалось в Петербурге, начать переговоры об условиях капитуляции. Дорога к этому пепелищу через Ичкерийский лес стоила экспедиционному отряду жизни 1 генерала, 2 обер- и 1 штаб-офицера, 28 нижних чинов и 4 милиционеров. Выбыли из строя по ранению и контузии в общей сложности 173 человека, оказалось потеряно много лошадей. Но это были, как говорится, только цветочки.
Наутро горцы, занявшие возвышенный левый берег реки Аксай, начали бомбардировку Дарго из нескольких орудий. Чтобы прекратить ее, Воронцов направил часть сил (6 батальонов пехоты, 4 сотни линейных казаков, Грузинскую конную милицию) на штурм вражеских позиций. Итогом дня 7 июля стал захват нескольких высот, к вечеру оставленных отошедшими горцами, и потеря почти 300 солдат и офицеров убитыми и ранеными. Бессмысленность этих потерь, замечает в работе «Кавказская экспедиция в 1845 году» военный историк Б.М. Колюбакин, повлекла за собой «начало упадка между войсками той бодрости, той неустрашимости и того мужества, которыми они запечатлели славу русского оружия накануне…»
Подобно Наполеону в горящей Москве, Воронцов не мог теперь не задуматься над вопросом: что же делать дальше? Провиант снова подходил к концу, бойцы уже были измотаны, а никаких признаков слабеющего сопротивления горцев не наблюдалось. Граф приказал сжечь Дарго дотла, включая т.н. Русскую слободку, где до занятия аула войсками проживали бежавшие из частей кавказского корпуса дезертиры, но это оказалось слабым утешением.
Тем временем утром 10 июля на высотах, верстах в девяти за Ичкерийским лесом, показался обоз с провиантом для отряда. Чтобы доставить его в Дарго, Воронцов отрядил 6 пехотных батальонов и 6 сотен конницы при 4 горных орудиях — половину отряда под командованием генерал-лейтенанта Клюгенау. Пехота выступила налегке, взяв с собой порожние мешки, чтобы насыпать в них сухарей на всех.
«Сухарная» экспедиция
Едва колонна Клюгенау вступила в Ичкерийский лес, как тотчас ее бойцы стали мишенью для многочисленных горских стрелков, снова занявших лесистые склоны. На марше уже выяснилось, что уничтоженные 6 июля завалы сооружены вновь, да еще и более прочные.
Авангардом командовал генерал-майор Александр Пассек — храбрец из храбрецов. Он сам повел своих солдат на штурм завалов. Стремительной атакой егеря преодолевали одно препятствие за другим. Но темп движения бойцов Пассека был таков, что остальная часть колонны не поспевала за ними. В образовывавшиеся значительные промежутки то и дело врывался только что выбитый неприятель, снова заваливал тропу деревьями, и главной колонне приходилось повторять то, что уже было сделано авангардом, теряя людей и время.
Где-то в середине пути арьергард подвергся внезапной атаке большого числа чеченцев и оказался отсечен. Тщетно генерал-майор Викторов пытался организовать отпор наседавшим горцам — его бойцов обуял панический страх. Развернуть артиллерию не успели: вся прислуга была изрублена, орудия полетели в овраг, раненого и упавшего наземь Викторова чеченцы искромсали шашками.
На помощь погибающему арьергарду Клюгенау бросил роту Навагинского пехотного полка, она спасла остатки людей. Но 400 бойцов Викторова вместе с начальником арьергарда было уже не вернуть. Отряд Клюгенау вышел из Ичкерийского леса, по свидетельствам участников экспедиции, в «величайшем беспорядке». Пока русские солдаты ночью набивали мешки сухарями, навьючивали лошадей провиантом и порохом, мюриды Шамиля готовились к повторной встрече с ними.
Усилившись за счет подхода новых сил, ободренные видом множества трупов врагов, усеявших лес, горцы восстанавливали старые и сооружали новые завалы и засады. Обратный путь в Дарго барон Николаи и другие написавшие о «сухарной» экспедиции офицеры вспоминают как жуткий кошмар. В течение 6 часов 11 июля нагруженный припасами отряд с жестоким боем прорывался назад, отражая бешеный натиск вчетверо превосходившего противника. Все верхушки деревьев над тропой, по свидетельству Колюбакина, были заняты горскими стрелками, с близкого расстояния расстреливающими русских на выбор. В седловине хребта воинов-кавказцев ждало столь тяжкое испытание, что не выдержали нервы даже у закаленных ветеранов: путь им преграждала огромная баррикада из трупов. Вперемешку с убитыми лошадями лежали десятки обнаженных тел их товарищей, павших накануне и зверски изувеченных. Солдаты Люблинского полка, оказавшиеся первыми свидетелями устроенного по приказу Шамиля жестокого зрелища, потеряли голову. Охваченные ужасом, они карабкались на гору мертвецов и, не слушая приказов и команд, бежали вперед, лишь бы оказаться как можно дальше…
Паника люблинцев привела к гибели шедших за ними саперов. Оставшись без прикрытия гренадер, они пали под шашками налетевших чеченцев. Спасая положение, начальник авангарда Пассек с ротой навагинцев бросился в атаку, чтобы штыковым ударом расчистить путь, но пал смертельно раненый.
Из западни… с музыкой
Колонна Клюгенау прорвалась из Ичкерийского леса только благодаря брошенным Воронцовым на выручку подкреплениям, причем из нескольких батальонов соединиться с «сухарной» экспедицией сумел только один — кабардинских егерей майора Тиммермана. Около 600 убитых включая 2 генералов и около 800 раненых — такие потери «сходивших за сухарями» повергли в смятение Главный действующий отряд, не исключая главнокомандующего. Выяснилось также, что продовольствия доставлено всего на 1,5 дня. Опытный полководец, в послужном списке которого значилась и победа над Наполеоном при Краоне в 1814 г., понял, что попал в опасную западню. Теперь надо было думать о том, как выбраться из нее….
В нескольких направлениях были посланы курьеры (вероятно, маскировавшиеся под горцев) с задачей известить о трудном положении Главного действующего отряда. Один из них, молодой юнкер, сумел добраться до своих. Принесенная им весть заставила генерал-майора Роберта Фрейтага, командующего войсками на Чеченской линии, срочно собирать с бору по сосенке и готовить в поход новый отряд для спасения наместника и принца.
Тем временем 13 июля Воронцов выступил из Дарго, надеясь по левому берегу р. Аксай пробиться к укреплению Герзель-аул. В строю у него оставалось около 6 тыс. штыков и сабель, но предстояло доставить почти 1000 раненых. Чтобы хоть как-то ободрить людей, накануне выступления музыканты весь день играли бравурную музыку, была увеличена винная порция. Излишнее имущество сжигалось, все без исключения лошади изымались под перевозку тяжело раненных.
Изнурительный, с ежедневными боями переход завершился 16 июля на поляне Шаугал-берды, где отряд, окруженный со всех сторон, занял круговую оборону и приступил к рытью окопов. До Герзель-аула оставалось каких-нибудь полтора десятка верст, но Воронцов чувствовал, что их уже не пройти. Боеприпасов почти не осталось, кончились пища и вода. Взявшие русский лагерь в кольцо горцы держали его под непрерывным ружейно-артиллерийским обстрелом.
19 июля к Шаугал-берды подошел генерал-майор Фрейтаг с отрядом, составленным из первых попавшихся под руку рот Модлинского, Пражского, Навагинского и других полков, и принес участникам экспедиции избавление, которого уже и не чаяли.
20 июля Главный действующий отряд, потерявший убитыми, ранеными и пропавшими без вести до 4000 человек — почти половину списочного состава, дошел наконец до Герзель-аула. Здесь главнокомандующий издал приказ # 69. Граф благодарил всех участников похода за то, что они «твердостью, усердием и неустрашимостью исполнили трудный и славный подвиг, повеление Государя, ожидания России и собственное желание». По поводу понесенных потерь в приказе говорилось: «мы потеряли несколько достойных начальников и храбрых солдат; это жребий войны: истинно русский всегда готов умереть за Государя и Отечество…» Сказать больше Воронцов, видимо, не считал для себя возможным.
«Повинная» императора
Можно было ожидать, что за провал экспедиции наместник будет наказан отставкой. Ничуть не бывало! Николай I, возможно, чувствуя собственную вину, сделал вид, что поход на Дарго достиг цели. Все участники его были награждены, полки, от которых выделялись батальоны в Чеченский и Дагестанский отряды, удостоились георгиевских знамен, серебряных рожков и других знаков коллективного отличия. Воронцов удостоился княжеского титула. В именном императорском рескрипте высочайшее благоволение выражалось с блистательным великодушием: «Вы вполне постигли и исполнили первейшие желания Моего сердца».
После победы под Дарго Шамиль и его наибы считали себя хозяевами положения. Захваченная в разгромленных русских обозах и снятая с убитых добыча многих обогатила. Как писал очевидец, «кто не имел осла — приобрел несколько лошадей, кто прежде и палку в руках не держал — добыл хорошее оружие».
Для русских же Даргинская драма послужила наглядным уроком. Современники, не исключая высшее командование, были единодушны во мнении, что главная причина неудачи — «вмешательство Петербурга». Осознав это, император перестал издалека руководить военной кампанией на Кавказе и фактически предоставил князю Воронцову полную свободу действий. Она была оплачена жизнями павших в Ичкерийском лесу воинов.
Перестав испытывать давление Зимнего дворца, Михаил Семенович более не предпринимал бесполезных и кровопролитных экспедиций в призрачной надежде застать Шамиля или его наибов врасплох и, образно говоря, от системы штыка перешел к системе топора, внедрявшейся на Кавказе еще Ермоловым. Ее суть состояла, как пишет А. Зиссерман, в том, чтобы «рубить в лесах неприятельской земли широкие просеки, дающие возможность свободно двигаться войскам, и по мере занятия ими позиций, в тылу заселять отнятые у горцев земли казачьими станицами». От Воронцова эту систему перенял и развил князь Александр Барятинский, с именем которого связывают окончание Кавказской войны. Можно сказать, что путь к аулу Гуниб, где 25 августа 1859 г. Шамиль сложил оружие, начинался на пропитанной кровью тропе Ичкерийского леса.
Даргинская экспедиция стала моментом истины, открывшим ошибочность проводившейся на Кавказе военной политики и заставившим ее круто изменить. Остается только сожалеть, что к обладателям высшей власти в России прозрение традиционно приходит в основном после подобных встрясок.
