В последнее время обнадеживающим знаком в жизни РПЦ (под РПЦ я имею в виду в данном случае официальные церковные структуры, возглавляемые священноначалием) является возрождение «богословской заинтересованности» и, соответственно, активизация богословской работы. Десятилетиями — по объективным и субъективным причинам — такая работа была «в загоне». Как правило, о богословии вспоминали лишь тогда, когда нужно было вести богословские диалоги с инославными, то есть выходить на «международную арену».
Десять лет назад, как помнится, неожиданно открывшаяся идеологическая и религиозная свобода, с одной стороны, вызвала к жизни растущее множество инициатив «снизу» и «сбоку» — издания, журналы, переводы, учебные заведения, семинары и конференции… А с другой — обнаружила замешательство и неготовность именно «церковных структур» (в том числе отвечающих за богословие, просвещение и т. п.) реализовать эту свободу…
Теперь, по прошествии значительного периода (в том числе и политического и идеологического), «страсти», судя по всему, улеглись. Из тех, первых, инициатив остались только наиболее крепкие и идеологически определенные. Так, в работе зимней общецерковной богословской конференции участвовали как представители считающегося консервативным Свято-Тихоновского института, так и вполне либерального Библейско-богословского института… И сам факт соединения в одном пространстве различных по «направлению» и статусу православных учреждений говорит о том, что официальная Церковь приняла тех, кто выжил (опираясь на некоторую церковно-общественную потребность), и готова работать со всеми, отрицающими или не допускающими «антицерковный экстремизм"…
Есть, однако, определенные проблемы и вопросы. Насколько богословие, поощряемое и развиваемое „официальными структурами“, может быть интеллектуально и духовно эффективным? Здесь невольно приходит на ум бердяевская ирония по поводу термина „духовенство“: однокоренное со словом „дух“, что значит — свобода, „ветер“, свободное дыхание („Дух дышит, идеже хощет“), оно исторически обозначает клерикальное сословие со всеми его сугубо земными („социальными“) интересами…
Слово „богословие“ в своем древнем церковном значении — это то, что относится к триадологии (учению о Боге-Троице). Сегодня „богословие“ охватывает также весь спектр проблем человека — его индивидуального, социального и космического существования…
То, что можно назвать нашим нынешним богословием, существует в поле, которое задается двумя приоритетами. С одной стороны, древние патристические темы, кульминацией которых является максималистический образ „обожения“ человека и мира. С другой — попытка (скорее ситуативно-дипломатическая, поскольку концептуально жалкая) богословски рассуждать о „цивилизациях“ и „жизненных стандартах“.
Но, с другой стороны, парадоксальным образом тема обожения и тема цивилизации совпадают на последней глубине возможного для человека смысла. Обожение — это кульминация отношений человека и Бога. Цивилизация — способ людей относиться друг к другу.
Бог действительно максималист. Он предлагает не временные и промежуточные (на пути к смерти) способы жизни, но предельные — равные смерти по интенсивности переживания. Бог действительно требует всего человека — как требует всего человека любовь. Но Бог не только требует, предписывает и заповедует — Бог и снисходит к человеческой обыденности.
Евангельский парадокс можно описать этой оппозицией: Бог против обыденности, обычая, обывательщины, но Он же Сам входит в эту приземленность бытования в мире сем, Сам разделяет суету человеческой жизни, оставаясь в то же время вне существа здешней „суеты сует“.
И, наверное, именно максимализм Бога — „максимализм“ Его нетварного бытия и соответствующий максимализм Его требования к человеку — и есть источник Его максимального снисхождения к посюсторонности человеческого бытия. Только большая любовь способна на жертву (жертву собой) — она жертвенна по определению. И только большая любовь имеет подлинную власть — потому что это власть отдавать себя во имя (как это ни банально звучит) общего блага.
Цивилизация есть способность реализовывать стремление к общему благу. В возможной мере. Цивилизация прагматична, но одновременно предельно идеалистична: это действительное осуществление жертвенности, уступки другому, готовности бандиту отвечать не по-бандитски. Цивилизация существовала и до Христа, но после Христова пришествия в мир она стала христианской. Не потому, что Христос принес в мир цивилизации что-то существенно новое, но потому, что Он выявил, подчеркнул и утвердил то, что является человеческим в человеке. Санкционировал это со Своей, максималистской, „точки зрения“. Санкционировал не обычную земную власть, не силу насилия, но силу такого идеала, который, с Божией помощью, может быть реализован в человеческом существовании. С помощью „обожения“ — синергии человека и Бога, синергии» человека перстного, обыденного и земного с тем же человеком «по образу Божию.
Христианство не вписывается в мир, потому что христианство «учредил» в мире Сам Бог. И это знает мир, который через христианство и посредством христианства борется с Богом — по образу ветхозаветного Иакова-Израиля. Сколько раз мир пытался самоутвердиться с Богом без Бога. Сколько раз мир пытался обмануть и себя и Бога и устроиться в обыденности своего временного существования. Привязать Бога к своей исторической эпохе, к своей культуре. Уладить отношения между сословиями и установить — с помощью христианства — желанное «общественное согласие». Привести в гармонию имущественные отношения: богатые остаются богатыми, но подкармливают бедных (благотворят им).
Мир, вынужденный принять христианство, которое победило его верою отдельных людей, поклонился Христу, признал свое поражение — и предложил Ему себя полностью, целиком. Мир предложил Христу самое свое существо — свою власть, чтобы этой земной властью покорять все и вся Богу. Мир хотел отдать Богу самое важной и дорогое — но по-мирскому: он нарек Христа Пантократором — вседержителем и всевластителем. Но мир, понимаемый в отрицательном смысле этого слова — как «суета сует», как суета здешней власти, — это то, чем не осквернился Христос, придя в мир. Этот мир (а согласно святоотеческому пониманию, мир — это то, что в человеке, его греховные страсти, его духовное тление) есть враг и противник Христов: «В мире скорбны будете, но Я победил мир».
Самая главная богословская тема сегодня — это тема власти. Она объединяет в одно смысловое целое и тему обожения, и тему цивилизации.
Как властвует Бог? Как властвовать в этом мире от лица Бога? Каково христианское, евангельское понимания власти и, соответственно, как относиться христианам к феномену и факту обычной человеческой власти — власти одних людей над другими?
И вторая, оборотная, сторона темы власти — свобода. Что такое свобода в христианском понимании: свобода от греха или свобода осуществлять любовь, жертвуя собой и своим? Свобода моего пребывания в Истине или готовность и способность уважать другого, воздерживаться от физического и духовного насилия над ним?
Тема власти является центральной, ключевой для христианского богословия не только по существу, но и потому, что это сегодня главная «цивилизационная» и общественная тема. Сегодня мы являемся свидетелями рождения новых форм власти, причем этот процесс опережает способность ученых и философов осмыслить и описать его в фундаментальных трудах. Все старые европейские схемы о власти и свободе рушатся на глазах. Власть наступает на нас с новыми средствами, с новой энергией, с новым антихристианским пафосом. Старый европейский гуманизм, который, отвергнув Христа, тем не менее питался именно христианством, сегодня превратился в дряхлого старика, сентенции которого воспринимаются как старческое слабоумие. Идеологии давно не работают.
Для христианства, для Церкви это — кайрос, время благоприятное и время решений. Время новой миссии — не религиозной, не «конфессиональной», но человеческой и цивилизационной. Еще апостат и безбожник Хайдеггер говорил (теперь мы уже говорим «еще»): «Только Бог еще может нас спасти».
Церковь (имею в виду эмпирическую, здешнюю, «эту» церковь) рискует провалиться между патристическими штудиями и новыми попытками уцепиться за мирскую власть. Между темой обожения и темой цивилизации. Церковному сознанию угрожает полная победа шизофрении — раздвоение на индивидуальную аскезу и политическое псевдовлияние. Предотвратить это раздвоение может только богословие власти и соответственно свободы.
Было бы наивным призывать к тому, чтобы наконец-то в церкви утвердилась «власть любви» (хотя богословски это выражение о. Николая Афанасьева абсолютно точно). Но можно «быть реалистами и требовать невозможного» — чтобы церковная власть поставила в повестку своей богословской работы тему о власти — и в том числе о собственной власти в церкви. Это экклезиологическая, а значит, и богословская, тема. И тогда естественно, законно возникнет и тема свободы — не «пафосно», не «модернистски», а логично, поскольку власть — это то, что подавляет свободу. А Бог — дает свободу, требует свободы, учит свободе. Тема свободы «органически» связана с темой власти, иначе она порождает только «спекуляции».
Папа Римский совершает обряд омовения ног. Наши архиереи в Прощеное воскресенье совершают земной поклон перед прихожанами. Но это — не более чем знаки смирения. В обычное время церковные владыки осуществляют власть, а их паства ищет власти над собой. Власть нужна и начальствующим, и подчиненным. Все жаждут власти. Власть — универсальный «ключ к жизни». И так же люди понимают Бога и Христа Его. Но Бог не властвует в здешнем, земном смысле.
Бог открывает возможность приобщиться к Истине без власти. К Истине, в которой свобода — не коррелят власти, не ее соперница, но состояние освобожденного естества — стояние в истине.
В Боге нет ни власти, ни свободы в нашем, посюстороннем, греховном смысле. Но на пути к Богу мы сталкиваемся с этими «экзистенциалами» нашего существования. И Бог призывает нас видеть их с точки зрения Царства Бога — с точки зрения их устранения и преодоления. И поэтому задача Церкви в том, чтобы этот ракурс, этот взгляд присутствовал в человеческой жизни. Чтобы помимо жизни, построенной на власти, и помимо власти, властно подчиняющей себе жизнь, человек мог видеть и чувствовать возможность иного способа бытия, иного устроения, когда властвует и побеждает Распятый Богочеловек, Христос, по Божеству Своему — Творец неба и земли.
Богословская проблема власти является ключевой и потому, что, только осознав ее, Церковь, то есть сообщество христиан, становится Церковью — продолжением слова и дела Христа, Его «телом» в этом мире. Христос предлагает иную власть, иную свободу, иную политику, иную цивилизацию — по сравнению с традиционными. Но то, что Он предлагает, не может быть осуществлено в этом эоне — в условиях тления и смерти. Христово Царство может быть осуществлено только в личном и межличностном опыте, в тех условиях, где нет и не может быть того самого «экзистенциального» отчуждения. И «местом», где этот опыт становится реальностью, является Церковь.
