Шумный резонанс, вызванный канонизацией царской семьи, отодвинул на информационную периферию целый сонм подвижников, которых соборное мнение сочло достойными причисления к лику святых.
В числе новомучеников те, кто неуклонно в дни гонений с риском для собственной жизни свидетельствовал о Христе. Гонения позади. Храмы наполнились народом, не знавшим ни враждебного давления, ни мученичества, ни жесткости последнего выбора. Церковь в эпоху торжества веры напоминает о подвижниках, не сломленных переменчивой судьбой и поддерживавших слабых своей стойкостью. Среди них:
митрополит Макарий (Невский; 1835−1926), занимавший с 1912 по 1917 год Московскую кафедру;
протоиерей Алексий Мечев (1859−1923) — «старец в миру», как его называли современники, знаменитый московский священник, один из наиболее остро не принявших совершившийся переворот;
иеросхимонах Алексий (Соловьев; 1846−1928) — старец Зосимовой пустыни во Владимирской епархии, именно он вытянул жребий с именем Тихона на выборах Патриарха 5 ноября 1917 г. в храме Христа Спасителя;
иеросхимонах Серафим Вырицкий (Муравьев, 1866−1949) — петербургский старец, утешитель многих сердец, исполнивший трудную миссию сохранения духовной традиции под властью госатеизма.
Прославление, осуществленное в таких масштабах (более 800 имен), вызывает недоумение и вопросы. Комиссия по канонизации работает медленно, вникая во множество деталей. Народу выдается краткая и благочестивая аннотация, которая мало что проясняет, кроме того факта, что епархии радеют о прибавлении местных святых к общецерковному списку. Об этом свидетельствуют такие имена:
священник Алексий (Гнеушев, 1762−1848), Бортсурманский — подвижник и аскет Нижегородской епархии, имел дар исцеления и прозорливости, сподобившийся многих видений и откровений;
игумен Кизилташского монастыря Парфений (1816−1867) — умучен крымскими татарами;
епископ Пензенский Иннокентий (Смирнов, 1784−1819).
Причислены к лику святых Русской Православной Церкви для общецерковного почитания (местночтимые — с 1996 г.) оптинские старцы, от первых прославленных наставников до последних перед разорением насельников пустыни: иеросхимонах Лев (Наголкин, 1768−1841), иеросхимонах Макарий (Иванов, 1788−1860), схиархимандрит Моисей (Путилов, 1782−1862), схиигумен Антоний (Путилов, 1795−1865), иеросхимонах Иларион (Пономарев, 1805−1873), иеросхимонах Анатолий I (Зерцалов, 1824−1894), схиархимандрит Исаакий I (Антимонов, 1810−1894), иеросхимонах Иосиф (Литовкин, 1837−1911), схиархимандрит Варсонофий (Плиханков, 1845−1913), иеросхимонах Анатолий II (Потапов, 1855−1922), иеросхимонах Нектарий (Тихонов, 1853−1928); иеромонах Никон (Беляев, 1888−1931); архимандрит Исаакий II (Бобриков, 1865−1938) — как преподобномученик.
Особая знаковая фигура, спорная и не понятная многим современникам и церковным историкам, появилась наконец в русских святцах. Умученный Романовыми последний церковный обличитель власти в России, последний нестяжатель, не прощавший врагов, митрополит Ростовский Арсений (Мацеевич, 1697−1772), умерший после долгого заключения в каземате. История бедствий ростовского митрополита — тяжелое пятно на совести императрицы Екатерины II и ее преемников, не замоливших греха династии перед монахом, умученным православными же только за то, что дерзал говорить в глаза власти нелицеприятные слова.
Надо заметить, что неприязнь императрицы к ростовскому митрополиту — дело путаное, и многие его аспекты темны. Арсения не раз пытались представить радетелем допетровской старины, противником петровской синодальной реформы, выразителем нестяжательской традиции. Однако многие его действия говорят скорее о гордом и несгибаемом характере, личной неприязни к Екатерине, в то время как Елизавету Петровну и Павла Петровича он готов был поддерживать.
Нестяжательство Арсений безусловно соблюдал в частной жизни: многократно описанное личное имущество его было крайне скудным. Но несогласие с секулярными действиями власти, с передачей монастырских владений скорее лежат в русле осифлянской традиции, нежели нестяжательской. Безусловно смирение, с которым митрополит принял свое заточение, снятие сана и росстриг. Безусловно и отсутствие предсмертного прощения своим врагам и гонителям… Екатерина, искавшая примирения, так его и не дождалась: старец, которого привезли в ее владения, предпочел дремать на лавочке, когда императрица приблизилась к нему…
Арсений, сын православного священника, происходил из шляхетского рода. Родился он во Владимире-Волынском, учился в Киевской академии, принял постриг и был назначен экзаменатором рукополагающихся кандидатов при московском синодальном доме.
В 1733 г. Арсений в Архангельске встретился с архиепископом Германом, искавшим миссионеров для работы в Сибири. Арсений согласился. В Соловецком монастыре, где ожидали участников экспедиции, он увидел заключенных раскольников, услышал их рассуждения о наступлении царства антихристова, с изумлением обнаружил, что и насельники монастыря говорят о конце времен, пробовал разубеждать, но подоспел караван, и Арсений уехал. Свои размышления он изложил в «Увещании к раскольникам», обнаружив и впоследствии осифлянский пафос в данном вопросе.
Участников экспедиции в 1737 г. обвинили в нарушении законов, отдали под суд. Арсений наравне со всеми сидел в Путозерском остроге, не помышляя о том, что в остроге же завершатся его дни.
Дело закончили. Арсений познакомился с Амвросием Юшкевичем, который и способствовал оформлению его взглядов, вполне закономерных в правление Анны Иоанновны, когда гонения на русских священников и вообще все русское были явлением заурядным. В 1741 г. Арсения назначили в Тобольск в сане митрополита Сибирского, а через год по слабости здоровья — в Ростов, на знаменитую кафедру Дмитрия Ростовского, к памяти которого Арсений относился с благоговением. Арсений участвовал в коронации Елизаветы Петровны, стал членом Синода. Впрочем, в Синод он не являлся, так как не полагал для себя возможным считать императрицу главою Церкви. Тогда же он подал записку о необходимости восстановления досинодальных порядков, которая хода не имела, но и тяжелых последствий для норовистого митрополита не вызвала.
Будучи на ростовской кафедре, Арсений жестко препятствовал административным вмешательствам вплоть до отказа принимать в монастыри инвалидов, ссылаясь на нехватку средств и голод. Жестко, в традиции осифлянства, выступал против раскольников и инославных.
В ответ на секуляризацию монастырских владений Арсений 9 февраля 1763 г. совершает в Ростове чин отлучения с прибавлением формулировок, касающихся конкретных действий власти. Через месяц он шлет в Синод два донесения касательно ложности действий власти в отношении Церкви. Доклад, сделанный чиновниками Синода императрице, решил судьбу митрополита.
Екатерину неуклонно настраивали против Арсения. Вплоть до того, что императрица опасалась, будто митрополит не дождется ее приезда для переложения мощей Дмитрия Ростовского в серебряную раку, и приказала выставить караул! Екатерина, разославшая по всем епархиям чиновников для описи церковных имуществ, не понимала, что зачастую их действия носили бесцеремонный характер. Митрополит полагал, что, охраняя имущество, он охраняет Церковь Христову. Екатерина отзывалась о нем как о «пронырливом и властолюбивом» лицемере. Арсений считал ее узурпаторшей, покусившейся на Церковь.
Митрополит был предан суду. Накануне слушаний в Московском Кремле рухнул храм в честь Трех Святителей Московских, расположенный рядом с палатой, где допрашивали митрополита. Суд приговорил к снятию сана и ссылке — сперва в Ферапонтовом монастыре, устроенном нестяжателями, позже — месте ссылки патриарха Никона.
Какие зигзаги истории!
Арсений повсюду встречал почитание, сохранял самоощущение главы своеобразной антиекатерининской партии, выражал публично сомнение в ее правах на престол. Последовал второй суд. В 1767 г. Арсения лишили монашеского звания и приговорили к вечному заточению. В Ревельском каземате он пробыл пять лет под именем Андрея Враля как политический смутьян. Все его имущество — книги, иконы — роздали нищим, чтобы никакой памяти о нем не сохранялось. Впрочем, Екатерина не велела обращаться с узником сурово. Думается, что смиренное поведение изменило бы участь митрополита, но Аввакумова закваска не предполагает смирения перед «немкой».
По церковным преданиям, люди неоднократно видели Арсения в митрополичьем облачении, в то время как на узнике была всего лишь арестантская роба. На стене своего каземата Арсений начертал слова «Благо, яко смирил мя еси, Господи!», но так и не согласился с действиями власти и не примирился со своими гонителями.
Как говорит молва, по окончании суда Арсений предрек своим судьям страшную смерть: одного убьют, как скотину, другой умрет от своего языка, третий не успеет доехать до родной епархии. Все три пророчества сбылись.
И все же история эта остается странной, объяснимой скорее человеческой гордостью, нежели подвижничеством и самоотречением. Состязание Церкви и власти в России вовлекало и вовлекает в мясорубку страстей и натуры куда менее стойкие.
Другое значимое лицо — архимандрит Макарий (Глухарев. 1792−1847), скромно прославленный Собором как алтайский просветитель, на деле был ревнителем и переводчиком писания на современный русский язык, обличителем ленивого испуга церковных властей, оставаясь открытым дружескому и молитвенному общению с инославными (молоканами и квакерами), во всех смыслах натура деятельная, живая и активная. Сподвижник и ученик митрополита Филарета (Дроздова), который неуклонно защищал его от происков синодальных чиновников.
Канонизация этого церковного деятеля — явление показательное. Живи Макарий в наше время, его сочли бы неообновленцем, модернистом и экуменистом, причем из самых рьяных и неуправляемых. Уж в ереси обвинили бы точно, не колеблясь, и ни один архиерей не посмел бы слова замолвить.
Макарий с детства отличался необыкновенной впечатлительностью, быт, ежедневная жизненная рутина вырастали для него в непреодолимое препятствие. Оградить и обезопасить ранимого юношу мог только мудрый человек, способный разглядеть за неловкостью высокие устремления и мистическую одаренность.
Учился он в Санкт-Петербургской академии, его духовным наставником стал Филарет (Дроздов), будущий митрополит Московский, причисленный таки не так давно к лику святых, несмотря на мощное сопротивление правого крыла в современной Церкви.
Макарий и во взрослой своей жизни ничего не начинал без совета и благословения Филарета, сохранив с учителем редкой силы духовную связь.
В Петербурге Макарий много читал, в том числе популярных тогда мистиков, однажды даже попал на спиритический сеанс.
По окончании академии Макарий был направлен в Екатеринославль, где принял решение о постриге. Здесь же он впервые столкнулся с инославными и проникся к ним симпатией и уважением. Позднее Макарий намеревался подать проект о строительстве в Москве храма, где имелись бы три отделения: для православных, католиков и лютеран. Филарет дружески называл своего ученика «романтическим миссионером».
Макария перевели ректором в Костромскую семинарию, но преподавание его не увлекало, а административная работа тяготила.
Он перешел сначала в Киево-Печерскую лавру, затем в Глинский монастырь, где усиленно занялся переводами «Исповеди» Августина, трудов Григория Великого, Федора Студита, собирался приступить к переводам Паскаля.
Миссионерская деятельность манила его, и он с радостью отправился в Алтайский край, где основал миссию в лучших иезуитских традициях: содержание ее было крайне скудным, глава миссии находился в равных условиях с помощниками, жили в бедности, ели из одного котла, много трудились и никто не роптал.
Неуклонно Макарий возвращался в мыслях и делах к переводам библейских книг на русский язык, недоумевая, почему правительство поощряет переводы на «дикарские языки», но препятствует появлению русских. Макарий посылал свои переводы книг Иова и Исайи вместе с письмами на высочайшее имя. Митрополит Филарет, убежденный сторонник распространения Библии в русском переводе, перехватывал депеши, спасая своего питомца от неприятностей. Удивительно, как стойко в России противятся из века в век тому, чтобы русские люди читали и молились на родном языке.
Терпение Макария истощалось, деятельная его натура не мирилась с проволочками в деле, которому он придавал первостатейную важность. В 1840 г. он снабдил свое послание угрозами и гневными пророчествами, вопрошал, почему Коран можно читать по-русски, а Библию — нельзя, перечислял беды, которые обрушивались на Россию с того момента, как чинили препятствия переводам и сжигали отпечатанные книги. Синодальный ответ был жестким: за «дерзкое преступление пределов своего звания и своих обязанностей» подвергнуть «молитвенной епитимье» — служить литургию ежедневно в течение 6 недель! С радостью отбывал Макарий наказание, дивясь, что служение в Петербурге трактуют как тяжкую обязанность.
Макария перевели из миссии по прошению в Болховский монастырь Орловской губернии. Он ожидал перевода в Вифлеемскую пещеру в Палестине, по пути намеревался напечатать свои труды в Германии. Пришло разрешение, но накануне отъезда Макарий скончался. Филарет писал о своем ученике: «Примечательно, что он во время нескорбное предрекал скорби за небрежение о распространении Слова Божия; и скорби потом пришли…»
