Православная Церковь и третье тысячелетие

Митрополит Пергамский Иоанн (Зизиулас)

Выступление в Баламандском монастыре (Ливан, Антиохийский Патриархат) 4 декабря 1999 г.
Публикуется с некоторыми сокращениями. Перевод с английского Галины Вдовиной.
Конец XX столетия и приближение нового тысячелетия — события, которые относятся к нашему условному пониманию времени, а поэтому не имеют фундаментального значения для нас, христиан. Тот факт, что по этому поводу по всему миру проходят разного рода торжества, не должен вводить нас в заблуждение относительно какой-то особой важности смены календарных сроков. Для нас знаменательные изменения во времени связаны только с великими событиями истории спасения, которые мы литургически переживаем в дни церковных праздников. И все-таки даже такие условные смены времен должны побуждать христиан к спокойному размышлению. Не только каждый из нас лично, но и Церковь в целом должна использовать этот повод для размышления и даже для самоиспытания и самокритики…
Какой мир мы унаследуем от XX столетия и завершающегося тысячелетия? С какими проблемами и возможностями мы столкнемся впереди? Каково может быть свидетельство Православной Церкви в контексте того будущего, которое открывается в новом тысячелетии?

Христианская история: причина радости и разочарования

Если мы посмотрим на две тысячи лет христианской истории, нас охватит одновременно и радость, и разочарование. Причины удовлетворения и радости следующие.
Прежде всего тот факт, что Церковь выжила, никоим образом не может быть воспринят как нечто само собой разумеющееся. Церковь родилась во враждебном мире и испытала тяжелейшие гонения, не только в I веке, но и в наше время. И, несмотря на это, она существует до сих пор. Слова апостола Павла: «мы умираем, и вот, мы живы», — вполне применимы к истории Церкви, по крайней мере до сего дня. Как это можно объяснить? Может быть, счастливой случайностью или историческими обстоятельствами, как сказал бы рационалист. Но для нас, верующих, ответ заключается в словах Господа, что «врата ада не одолеют» Церковь. Как бы то ни было, мы можем только благодарить Бога за то, что Он хранил Церковь на протяжении столетий.
Другое великое чудо — то, что сохранились основные традиции и структуры Церкви, несмотря на многочисленные влияния, которые она испытала в разных культурных контекстах. Церковь живет в мире, но она не от мира сего. Границу между Церковью и миром провести очень трудно. И это всегда будет важнейшей проблемой для Церкви: как сохранить свою самобытность, в то же время не устраняясь ревращаясь в гетто.
Более того, везде, где Церковь существовала, она оказывала влияние на культуру. Это касается не только Византии или Средних веков на Западе, то есть тех случаев, когда мы можем говорить о христианской культуре. Это относится и к периоду Нового времени, когда Церковь на Западе была откровенно и подчеркнуто отодвинута в сторону как чуждый и лишний фактор в деле создания гуманистической культуры. Многие гуманистические и моральные ценности современного общества — это не что иное, как христианские принципы морального поведения. Церковь не была настолько чужда человеческой жизни, как того хотели бы некоторые люди.
У Православной Церкви есть много причин благодарить Бога. Мы никогда не были политически могущественными, разве что в Византии и некоторых современных государствах, где православные составляли большинство. Но даже тогда мы сознательно развивали такие институты, как монашество, — чтобы напоминать самим себе, что Церковь не принадлежит миру сему. Вообще в истории православия было гораздо больше периодов страдания и унижения, чем славы и обладания светской властью. Если нашей Церкви есть чем хвалиться, то прежде всего своими мучениками и подвижниками, а не мирской силой. И мы можем только благодарить за это Бога. Ибо, как говорит Павел, «сила Божия в немощи совершается».
Православная Церковь в XX веке в особенности должна быть благодарна Господу за то, что православное богословие заново открыло свои святоотеческие корни, осознало значение lex orandi (закона молитвы), прежде всего Святой Евхаристии, а благодаря впечатляющему восстановлению монашеских традиций возродило дух отцов-пустынников. Все это стало достоянием многих в контексте экуменического движения, где, несмотря на довольно слабое участие самих православных, свидетельство православия было очень сильным.
Что касается разочарований и неудач, то здесь, я думаю, о многом стоит сожалеть и за многое каяться.
Не произошло истинной и глубокой христианизации мира. Церковная миссия была или недостаточной, как у нас, православных, или нехристианской по существу, что характерно для многих миссионерских трудов и рвения западных христиан. Мы смешали Евангелие с национальными и культурными ценностями определенного времени и поэтому не смогли осуществить подлинное вокультуривание Церкви. Во многих случаях вместо христианского миссионерства людям навязывали христианство без всякой связи с их культурой. Христианство не относилось к людям с той любовью, с которой относился к ним Господь, и мы должны сожалеть об этом.
Кроме того, произошло трагическое разделение в самом христианстве. В особенности второе тысячелетие явило невиданные прежде в истории ненависть и борьбу среди христиан. Вряд ли в данном случае следует искать того, кому можно вменить это в вину. Отцы-пустынники учат нас, что мы должны всегда осуждать себя за грехи всех других. Сейчас среди православных существует тенденция подчеркивать ответственность западных христиан за грех разделения и за зло, причиненное Православной Церкви нашими западными братьями. История, конечно, со всей очевидностью свидетельствует о той агрессивности, которая была проявлена Западом в отношении православных. Однако трагическая реальность христианского разделения глубинно связана и с неспособностью православных преодолеть психологию противостояния, подняться над ней — в духе прощения и любви. Более сильной оказалась конфессиональная ревность. В этом отношении второе тысячелетие было не слишком счастливым периодом церковной истории.
Другой недостаток — неспособность истолковать Евангелие в экзистенциальных категориях. Фундаментализм, конфессионализм и консерватизм убили Библию и догматы Церкви, превратив их в формулы, которые следует скорее сохранять, чем опытно переживать. Догматика и этика оказались разделены. То же самое произошло с lex credendi (законом веры) и lex orandi (законом молитвы). Богословие и благочестие превратились в две отдельные сферы. По существу это значит, что чем благочестивее человек, тем менее он богослов. Подобные дихотомии возникли в отношении догматики и канонического права, экклезиологии и церковного управления. Епископы стали администраторами, и, если они оказываются богословами, это воспринимается скорее как «служебное несоответствие». Все это привело к маргинализации богословия по отношению к обычной жизни, даже церковной жизни.
В Церковь проникли, особенно у нас, православных, национализм и этнофилетизм. Идея автокефалии превратилась в автокефализм, то есть в использование Церкви для обслуживания государственных или национальных интересов. Положение православной диаспоры в XX веке — это прямое, открытое нарушение принципов православной экклезиологии. Без всякого сомнения, мы не можем удовлетвориться подобной ситуацией, хотя, к сожалению, она «благословляется» на самом официальном уровне.
Это то, что мы унаследовали от прошлого, от двух тысячелетий истории Церкви. Одно дает нам основания для благодарения, другое — для покаяния. Осознание этого двойственного наследия чрезвычайно полезно на пороге нового тысячелетия. Проблемы, с которыми мы столкнемся в этот новый исторический период, требуют серьезного переосмысления нашего прошлого.

Самые важные вопросы в новом тысячелетии

Сегодня мы все знаем знаменитую теорию современного американского политолога, для которого новое тысячелетие — это период «конфликта цивилизаций». Независимо от того, прав он или не прав, одной из основных проблем, с которыми Церкви придется иметь дело, будет (и я думаю, всегда была) проблема вокультуривания. Что здесь может сделать Церковь?
Когда христианское Евангелие проповедовалось грекам, оно столкнулось с культурой не просто иной, но глубоко противоположной той, которая породила Евангелие исторически, то есть семитской культуре. Историки спорят о том, насколько эллинистическая культура проникла в иудаизм времен Иисуса Христа. Однако исследования патристического периода показывают, что вокультуривание Евангелия в античном греко-римском мире было весьма нелегкой задачей.
Проблема была не просто в том, чтобы заменить многобожие библейской верой в Единого Бога. Проблема была глубже и затрагивала этику и склад ума, само мировоззрение, характерное для греческой культуры. Как показывает реакция таких греческих философов I века, как Цельс и неоплатоники, греческий ум не мог воспринять христианский исторический подход, включающий веру в Боговоплощение и воскресение мертвых. На еще более глубоком уровне вокультуривание христианства в патристический период натолкнулось на греческое мировоззрение, потому что оно отдавало приоритет «единому», единству вселенной и ее циклическому, упорядоченному движению — в ущерб «многому», то есть «частным», конкретным существам, вплоть до отождествления «множественности» с падением и злом. Другими словами, Евангелие, которое несло уважение к истории и эсхатологический взгляд на конец истории — ибо он имеет гораздо большее значение, чем начало вещей, — должно было стать частью культуры, не верящей в историю и считающей, что начало вещей важнее, чем их конец, или «эсхатон».
И все же вокультуривание тогда совершилось. Ученые расходятся во мнениях, было ли оно успешным, верным Евангелию, или же «жесткой эллинизацией», как считал Гарнак. Но, с точки зрения нашей православной традиции, то, что произошло в патристическую эпоху, было именно успешным вокультуриванием, так как чистота Евангелия не была утрачена.
В нашей нынешней ситуации то, что имело место в век патристики, может служить если не моделью, которую нужно копировать, то, во всяком случае, примером, из которого мы должны извлечь уроки. Что это за уроки?
Во-первых, необходимо заметить, что в то время Церковь осознавала слабость греческой культуры — тот факт, что эта культура исчерпала свои возможности. Это понимание позволило отцам Церкви, греческим и латинским, исходя из Евангелия занять критическую позицию по отношению к античной культуре и предложить альтернативу. Ситуация, в которой мы находимся сейчас, в этом отношении не отличается от тогдашней, разве что Церковь не может противостоять культуре лицом к лицу, поскольку она в известной степени участвовала в ее создании. Во всяком случае, Церковь должна иметь в виду, что сегодня мы переживаем конец исторической культуры, сформированной Просвещением, и что Евангелие должно быть отделено от нее и предложено в качестве альтернативы этой культуре.
Если Церковь не сможет этого сделать, придут другие, чтобы ответить на вопрошания современного человека в нынешний переходный период, что, как я полагаю, уже делается. В патристический период тот факт, что Церковь вступила в содержательный диалог с окружающей культурой, препятствовал другим в него включиться. Отсюда нам следует извлечь урок: в наши дни Церковь должна занимать ведущее место в диалоге с доминирующей культурой на самом глубоком уровне, чтобы избежать маргинализации.
Во-вторых, греческие отцы Церкви не просто заняли критическую позицию по отношению к эллинистической культуре, но глубоко проникли в нее и творчески восприняли ее предпосылки. Это имело разные формы. Например, в области богослужения многое было воспринято и христианизировано: традиционные праздники, разного рода ритуалы. В области философии законными были признаны все вопросы, поставленные греками, прежде всего онтологическая проблема, которая Библии и семитской культуре была в значительной степени чужда. В богословии без всякого колебания использовалась философская терминология. Греческий язык был принят там, где он не употреблялся, в то время как использование латинского на Западе никогда не создавало трудностей церковному единству.
И все это происходило совсем не за счет Евангелия. Эсхатологическая библейская ориентация была сохранена благодаря центральному значению Воскресения, иконическому пониманию Царства в Евхаристии, особому значению, которое придавалось общине и монашеству как формам, противостоящим секуляризации, и т. д.
Другими словами, вокультуривание означает, что мы можем и должны использовать все формы существующей культуры для выражения основных аспектов библейского миросозерцания. В данном случае Церковь должна различать то, что существенно и следует сохранить во что бы то ни стало, и то, что может быть изменено. Как показывает история патристического периода, это непростая задача. И это подчеркивает решающую роль богословия во всех формах вокультуривания. Богословие должно стремиться к согласию относительно существенных истин Евангелия, верность которым необходимо сохранить, несмотря на различие их культурного выражения. Без богословского разума и соответствующей «чувствительности» вокультуривание может быть весьма опасным…
На уровне вероучения богословие связано с вокультуриванием через христологию, неотделимую от Духа. Вокультуривание есть требование, порождаемое учением о Боговоплощении. Полностью воспринимая условия человеческого существования, Бог в Лице Христа повелевает Своей Церкви всегда открывать Ему путь в любую культуру. Тот факт, что Сын Божий вошел в особую культуру, в еврейскую среду определенного исторического времени, очень легко может быть понят в том смысле, что Он освятил и утвердил только эту частную культуру и таким образом призвал все иные культуры к своего рода «обращению». И, конечно же, христология, которая забывает о действии и роли Духа Божия, может приводить к подобным выводам.
Однако пневматология (учение о Духе Святом) указывает на христологию, которая является эсхатологической и поэтому инклюзивной. Христос в Духе — это не индивидуум, воспринимаемый как таковой, но Тот, Кто имеет Тело. Он — Первенец среди братьев. Это позволяет говорить о «космическом Христе» и о том, что Он возглавляет всех и вся (anakephaleosis). Не существует ни одной расы или культуры, которым Он был бы чужд. Благодаря действию Духа Святого Христос может быть «вокультурен» везде и в любое время.
Этот акцент на пневматологии не имеет ничего общего с тем современным представлением, согласно которому во всех культурах некоторым образом присутствует Святой Дух. Пневматология, оторванная от христологии, столь же плоха, как христология без пневматологии. Дух Святой присутствует везде: «иже везде сый». «Дух дышет, идеже хощет», и «все исполняет», как говорят слова молитвы. Но Он никогда не действует помимо Христа или независимо от Него. Он от Христа все воспринимает и на Христа указывает. Не существует «икономиии Святого Духа» — только икономия Сына.
Вокультуривание необходимо связано с воплощением Христа, хотя бы и в формах, отличных от известных из истории. Вместо того чтобы воспринимать Святого Духа как божественную Ипостась, которая действует вне и помимо Христа, следует рассматривать Его как Ипостась, которая сообщает Христу инклюзивность, то есть эсхатологичность. В Духе Святом Христос перестает быть евреем или греком («во Христе — ни иудея, ни эллина»), в то же время в некотором смысле оставаясь ими. Дух позволяет Христу снова и снова входить в любую культуру и принимать ее через ее очищение, то есть испытывая ее посредством света (можно сказать, подвергая ее суду), того света, который имеет последнюю значимость — и явлен во Христе. И это открывает возможность многообразных культурных выражений единого Христа.
Окончание следует