Антология семинарской жизни

Воспоминания об академии (1910−1915). Часть 1

Литература о духовных семинариях, их учащихся и учащих до сих пор остается мало известной даже в православной читающей аудитории. Между тем художественные произведения, мемуарные записки и публицистически очерки, которые, являясь весьма специфическим историческим свидетельством, посвящены внутреннему и внешнему описанию духовных школ, позволяют узнать много интересного об учебном процессе, досуге, быте, фольклоре семинаристов.

Живые, искренние повествования, авторами которых обычно выступают люди, уже умудренные богатым жизненным опытом — прежде всего религиозным (архиереи, священники, преподаватели, выпускники семинарий и др.) дают уникальную возможность исподволь проследить этапы духовного роста, глубже понять причины, побуждающие к беззаветному, жертвенному служению Христу.

Именно поэтому вниманию читателей нашего сайта впервые предлагается «Антология семинарской жизни», в которой будет представлена — в намерено мозаичном порядке — широкая панорама семинаристского житья-бытья XVIII — начала XXI вв.

Сергей Николаевич Постников, воспоминания которого мы публикуем, учился в Московской духовной академии в 1910—1915 годах. К сожалению, кроме имени автора и тех скудных биографических сведений, которые он сам о себе сообщает, о нем ничего не известно: он не стал впоследствии ни видным богословом, ни выдающимся иерархом Церкви. И в то же время его мемуары представляют огромный интерес как живое свидетельство студента, каких было сотни, о жизни академии и Троице-Сергиевой лавры тех лет.

Приемные экзамены в академии

Приемные, или проверочные, экзамены для лиц, желающих быть принятыми в академию, начались 17 августа. На экзамены нас приехало 42 семинариста на 30 вакансий. Из этих 42 человек двое сбежали во время экзаменов. Владимир Васильевич Образцов, мой товарищ по семинарии, прислал из Киева открытку, в которой писал, что в Киевской академии конкурс более большой, чем в Москве: там на 31 место прибыло 67 кандидатов. Прибывшие на экзамены студенты осторожно знакомились друг с другом, пытались взвесить «ученые» силы конкурента и составить для себя некоторый прогноз. Дело заключалось не только в сдаче экзамена, который отвоевывали семинаристы, занимая места в академической аудитории. Борьба разгоралась за стипендию.

Для многих из нас, если не для большинства, получить или не получить стипендию означало быть или не быть в академии. Провинциальное духовенство не принадлежало к числу обеспеченного сословия, а особенно диаконы и причетники, которые не в состоянии были оторвать от семейного прибытка три сотни рублей, чтобы содержать сына в академии. Поэтому для поступившего в академию было самым страшным не получить стипендии. Получил стипендию — ты в академии, нет стипендии — езжай домой. Стипендия определялась суммой баллов, полученных на экзаменах. К экзаменам готовились много. Зубрили летом дома, жужжали, как шмели, и в стенах академии. На разговоры все очень скупы, большинство приехавших в академию на конкурс молчаливы и сосредоточенны. Среди приехавших в академию я встретил только одного знакомца — Николая Николаевича Синева, окончившего семинарию вместе со мной. Синев — очень усидчивый и прилежный юноша и большой зубрила, как тогда говорили. Он приехал в академию подготовленным и все-таки целыми днями уединялся с книгами и зубрил, зубрил без конца. Он вставал в 3 часа ночи и садился за учебники. Целыми часами он что-нибудь бормотал себе под нос, изредка заглядывая в церковную историю или догматику, весьма недружелюбно встречая всякую попытку заговорить с ним. О, как он ненавидел меня в эти минуты, всегда готового подтрунить над ним. Правда, до прямых ссор дело не доходило, но он всемерно старался от меня избавиться, а я, считая, что перед смертью не надышишься, спокойно знакомился с Сергиевым Посадом и его окрестностями, наслаждался спокойным величием лавры и той силой религиозного духа, которым веяло от лавры и который пронизывал тебя насквозь, как только ты переступал порог монастыря. К тому же, я и не особенно верил в то, что я сдам экзамены. Я был плохо подготовлен к экзаменам, так что на свою попытку поступить в академию смотрел как на дерзость; этим и можно объяснить проявленное мною легкомыслие, с каким я относился к предстоящим экзаменам, и мое ироническое отношение к зубрежке Николая Николаевича Синева.

Проверочные испытания в объеме курса духовных семинарий проводились письменно по основному богословию, логике и составлению поучения, и устные — по Священному Писанию Нового Завета, догматическому богословию, всеобщей церковной истории и по одному древнему языку, по выбору экзаменующихся.

По основному богословию для письменной работы была дана тема «Какими причинами обуславливается возникновение атеизма?», по логике — «Можно ли согласиться с мнением, что логика есть лишь часть или ветвь психологии, а не самостоятельная наука?». Поучение было дано на тему «Рим. 6: 3−11», которое якобы должно быть произнесено на литургии в Великую субботу перед чтением Евангелия, когда священнослужители меняют траурные черные облачения на светлые, белые.

Я со своими письменными работами занял среднее место. Отметок нам не сообщали. В официальных же отчетах ошибки в моих работах не были указаны конкретно. В официальных донесениях комиссий, проверявших работы, даны были такие отзывы (отмечаю только отрицательные характеристики, которые относились и к моим работам).

По основному богословию: неумение точно выражаться, отсутствие правильных логических схем, неясность плана и мысли, категоричность и безаппеляционность.

По логике: писавшие не обнаружили особенной начитанности в философии, но хорошо разбирались в основных понятиях психологии и логики.

По поучению: оказались далеко не на высоте положения. Вариация догматической формулы отличается наивностью и шаблонной схоластичностью преподавания.

У меня осталось в памяти только написание поучения, над которым я очень долго пыхтел, изучая текст апостола и вникая в его смысл. Свою работу подал последним, не окончив даже переписку набело.

Не лишен интереса случай с Н.Н. Синевым. Нам для письменных работ выдали бумагу нелинованную. У Синева был транспарант. Когда он закончил свою работу, я попросил у него транспарант и получил отказ. Для завоевания стипендии, по его мнению, имел значение и транспарант.

23 августа экзамен (устный) по истории древней Церкви. Дни 21 и 22 августа были отведены нам на подзубривание учебника Евграфа Смирнова. Теперь-то я в первый раз задумался: а что если на устных экзаменах провалюсь? Я чувствовал, что письменные работы у меня вышли более или менее… (нам уже стали известны некоторые сведения о наших работах), и вдруг «устный» — скандал? Нехорошо. <…>

Курс истории Церкви я относительно знал. Плохо знал конец курса. К столу вышел во второй тройке. Взял билет под N 18 «Антиохийская школа в IV и V веках». Один из самых трудных билетов курса. Сначала даже подумал, не отказаться ли от билета, но не хватало духу отказаться, а потом все равно: другое-то я знал не лучше, а отказ мог бы мне только повредить. Профессор А.А. Спасский слушал меня молча, потом перебивая меня двумя-тремя вопросами по сравнительной характеристике с другими богословскими школами того времени, неожиданно спросил: «По какому учебнику готовились?» «По Смирнову», — говорю я. — «Ерунду ваш Смирнов пишет». А потом, обращаясь к экзаменационной комиссии, говорит: «Сколько раз я писал и говорил, что Смирнова надо перередактировать или изъять — все остается втуне; а вот теперь изволь вот такие ответы выслушивать». Это, между прочим, им было отмечено и в официальных донесениях экзаменационной комиссии совету академии: «Требования экзаменационной комиссии не выходили за пределы содержания принятого в духовных семинариях учебника, и потому все достоинства или недостатки ответов определялись более или менее сознательным или точным усвоением материала, предложенного учебником».

24 августа экзамен по Священному Писанию Нового Завета. Перед экзаменом по церковной истории я волновался, хотя историю я и знал, но почему-то волновался меньше, а ведь нужно было знать текст Евангелия. Не зная текста, нечего было и думать получить удовлетворительную отметку. Процедура экзамена была такова: М.Д. Муретов выложил на стол пачку билетов, на которых были написаны тексты из Евангелия. Экзаменующийся, вытянув билет с написанным на нем отрывком текста из Нового Завета, должен был сказать: где в Евангелии стоит этот текст, указать параллели, дать объяснение текста и уточнить смысл отдельных выражений. К нашим толкованиям текста Митрофан Дмитриевич относился снисходительно. Постигать внутренно-идеологическую сторону Нового Завета нас учили в семинарии, но сами мы, юнцы, едва ли были склонны к мистическому созерцанию или проникновению в нравственно-религиозную сущность Евангелия. Нами, еще не сформировавшимися, как было определено М.Д. Муретовым в донесении академическому совету о результатах испытаний, Новый Завет усвоен как «упраздненный учением Христа закон заповедей», и только. Знание текста для экзаменующихся было обязательно. Это мы все знали и боялись сорваться именно на этом. Вызывали к столу по алфавиту. Впе­реди меня на парте сидел Михаил Соколов, волонтер Московской семинарии. Соколов выходил к столу позже меня, нервничал и все время перелистывал Евангелие. Откроет, перевернет несколько страниц, почитает и снова закроет свою книжицу. Я обратил на него внимание и, между прочим, углядел, что у него Евангелие с подстрочными параллелями. Улучив свободную минуту, когда Соколов, по-видимому, отдыхал, я обратился к нему с просьбой дать мне Евангелие для выхода к экзаменационному столу. У меня своего экземпляра не было. Соколов дико посмотрел на меня, прикрыл Евангелие обеими руками и отрезал: «Не дам!». «Ах ты, — думаю, — стипендию охраняешь?!. Ну-ну! А все-таки я у тебя Евангелие возьму». Нельзя же мне выходить к столу без Евангелия — значит погубить все дело, это во-первых, а во-вторых, если у меня будет Евангелие с подстрочными примечаниями, то, не указав основной цитаты, я по примечаниям скажу па­раллели. Это стоило дорого. И вот, когда за экзаменационным столом назвали мою фамилию, я поднялся со своего места, схватил с парты Соколова Евангелие и быстро пошел к столу. Соколов поднялся, ринулся за мной, ухва­тил меня за рукав. «Отдай Евангелие, отдай!» — в ужасе зашептал он мне, но я, мало обращая внимания на вопли Соколова, быстро очутился у стола. Соколов отстал. Я торжествовал. Первое дело сделано. Беру билет. Читаю: «О Мелхиседеке». Господи Иисусе Христе! Мелхиседек, царь Салимский, где о тебе писано? Точно я помнил одно, что у евангелистов о нем нет и не могло быть. Следовательно, у апостола Павла, но у него 14 посланий, в котором? А дальше: глава, стих. Стою и размышляю. Билет в руках держу. Митрофан Дмитриевич под­нимает на меня глаза и спрашивает:

— Как фамилия?

— Постников, тверской, — отвечаю.

Другой Постников был самарский. Муретов взял у меня билет, отыскал мою фамилию в списке и спрашивает: «Где будете искать?» Я молчу, уставился в список экзаменующихся, разложенный перед Митрофаном Дмитриевичем, и вижу: что-то он там пишет, а Муретов спокойно записывает против моей фамилии: «Ев. 5: 4». Я продолжаю молчать. Между тем Митрофан Дмитриевич снова повторяет: «Где будете искать?».

— У евреев, — говорю.

Ректор академии, епископ Феодор, председательствующий на экзаменационной комиссии, почувствовав мою нерешительность и как бы желая поправить допущенную мною ошибку в выражении, переспрашивает:

— Как, как?

Не поняв, чего от меня хочет ректор, я, уже обращаясь к нему, недоумевая повторяю:

— У евреев…

— Где? — и тут же, улыбаясь, сам отвечает. — Ну, правильно, только не у евреев, а в послании апостола Павла к евреям, к евреям.

— Глава? — спрашивает Муретов.

— Пятая, — отвечаю.

— Стих знаете?

Подумав, говорю:

— Четвертый.

С объяснением текста вышло не совсем гладко, но это было уже дело второстепенное, важнее было первое. С параллелями я уже справился легко, благодаря подстрочным примечаниям в соколовском Евангелии. Получил отметку «четыре» и, сияющий, возвратил Евангелие по принадлежности. Возвращая книгу ее владельцу, я получил от него нелестную реплику и покинул аудиторию.

26 августа экзамен по латинскому языку, профессор — Сергей Павлович Знаменский. По латыни я ничего не ответил и получил 2,5. Латинский, греческий и прочие языки всегда были моим несчастьем.

27 августа экзамен по догматическому богословию. Догматика теперь решала вопрос о моем бытии. Я плохо знал первую половину догматики курса 5-го класса семинарии, вторую половину я знал. Нужно, следовательно, вытащить билет из второй половины, но как? Это была задача. Но ведь решаются же и японские головоломки. Я себе этот вопрос разрешил, и мой прогноз оправдался. Я предположил, что старичок-профессор по догматическому богословию А.Д. Беляев перед экзаменом должен проверить наличие всех билетов в колоде. Для проверки он соберет их в порядке номеров и так, не тасуя их, и донесет до экзаменационного стола. Так оно и вышло. Когда экзаменационная комиссия расселась на своих местах, Александр Дмитриевич торжественно вынул из правого бокового кармана сюртука конверт с билетами и, не тасуя, раскинул их на столе. Теперь мне нужно было знать: в порядке чисел они лежат или нет. Наблюдения подтвердили мое предположение. Билеты вынимались экзаменующимися и с левого края, и с середины. С левого края лежали первые номера, в середине — второй и третий десятки. Но вот один студент берет билет с правой стороны — 47-й би­лет, другой берет там же — 39-й билет (всех было 52), и я уже спокойно дожидался своей очереди. Так же спокойно вышел к столу, взял билет под N 45 «Учение Церкви о всеобщем суде», ответил и сел за парту на свое место.

В 2 часа дня, после обеда в студенческой столовой, я поездом выехал из Сергиева Посада к дяде Василию Ивановичу, на Клязьму, а затем в Москву. Отсюда, довольный прошедшими экзаменами и с надеждой, что в академию я все-таки буду принят, уехал в Кашин. Все время экзаменов мы жили в академическом общежитии на иждивении академии. Хороший стол, великолепные кровати, академический сад, мистическая тихость лавры… Академия становилась желанной вдвойне.

(Продолжение следует.)

Публикуется по: Встреча. 1997. N 2 (5).

http://www.pravoslavie.ru/sm/32 262.htm