«Чтобы понять мою жизнь, нужно быть на моем месте»

— Владыка, в какой семье вы родились и воспитывались?

— Все мои родные были людьми верующими — и отец Иван Георгиевич, и мать Пелагея Михайловна, и моя бабушка Анна Васильевна. Будучи в светском понимании человеком малообразованным, она была удивительно высокоразвитой духовно. Все жизненные невзгоды бабушка переживала ровно, спокойно, никому не жалуясь на свои беды и никогда не произнося бранных слов. А когда слышала, как кто-то ругается, только качала головой: «Не надо бы так говорить». И все. Меня это всегда поражало.

Бабушка жила на хуторе в Прейльской волости Латгалии, и я с двух лет воспитывался у нее. Там было большое хозяйство — дом, хлев, гумно, амбар, клеть, баня, два пруда и два колодца. Помню прекрасный сад — аллею из вишен разных сортов, аллею из слив, роскошные яблони… А еще бабушка очень любила цветы. У нее в зале — парадной комнате для гостей, в которой никто не жил, — они всегда росли на окнах, на специальной скамейке, на столике… В основном это были фикусы и рождественские цветы. Видимо, чувствуя любовь хозяйки, они росли очень красивыми. Но когда у бабушки спрашивали, как же она сумела их вырастить такими, она отвечала: «Да так как-то, сами выросли», скромничала.

Бабушка всегда была чем-то занята: работала в огороде, шила, пряла, ткала на станке одеяла, ковры, покрывала. И каждый вечер подходила к иконе и молилась, а я стоял рядом, держась за юбку. Сперва она произносила молитвы, которые знала, а потом говорила с Богом своими словами. Говорила горячо, с глубоким покаянным чувством, и так, будто Бог находится прямо здесь, в комнате, и внимательно слушает ее. Так и у меня на всю жизнь осталась привычка не просто молиться, но и беседовать с Богом.

Мой дедушка Михаил Федорович был очень начитанным, эрудированным, имел множество книг. Иные, в основном духовного содержания, он переписывал сам гусиным пером. Когда родился я, дедушка затеплил лампадку перед образом, перекрестился и сказал: «Господи, дай моему внуку такую же память и такой же интерес к Богу, как у меня». Сам он был певчим в церкви. В нашей семье всегда больше внимания уделяли духовной жизни, а что касается земных благ… Жили обыкновенно, своим трудом, почитали традиции, которые складывались веками, хорошо уживались с соседями, уважали друг друга.

— У вас много родственников?

— У бабушки и деда было две дочери и четверо сыновей. Все они имели свои семьи и жили в разных местах, но были очень доброжелательными и радушными. Я частенько гостил у своей тетушки Ксении. В ее доме была неплохая библиотека, и когда я приезжал в гости, зачитывался дотемна. Мне нравились Пушкин, Лермонтов, русские сказки, сказки Андерсена, старинные учебники по истории и географии… Но всему я предпочитал религиозную литературу — Евангелия, Псалтырь, жития святых.

Школьные годы чудесные

— Вы учились в обыкновенной советской школе?

— Да, она располагалась в поселке Граверы, как раз рядышком с нашим приходским храмом в честь святого Архангела Михаила. Позже, при Хрущеве, храм превратили в клуб, а затем в спортзал, но сейчас он полностью восстановлен. Конечно же, годы, проведенные в стенах школы, незабываемы. Помимо изучения обязательных школьных предметов, я посещал драматический кружок. Поначалу мы играли совсем простые спектакли, которые показывали ученикам своей же школы. А в средних классах ставили уже более серьезные вещи — Островского, Мольера. С ними ездили по разным клубам, колхозам, даже зарабатывали какие-то копейки на наши детские экскурсии в Ригу, чем очень гордились.

Помню, для спектакля по Мольеру мне сделали дома парик. Тетушка взяла щипцы, пучок льна, нагрела щипцы в печке и закрутила лен в шикарные локоны. Когда я появился в школе, все сказали: «Ах! Да ты же настоящий француз!» Конечно, я был в 9-м классе, молодой, красивый… Да еще и в роскошном парике!

Безусловно, богоборческая идеология советской школы, а впоследствии и института накладывала свой отпечаток на мировосприятие учащихся. Я был студентом, когда Гагарин в космос полетел. Стала модной присказка: «Гагарин в космосе летал, Гагарин Бога не видал!» Я сказал об этом бабушке. А она мне в ответ: «Сынок, а твой Гагарин далеко ли от Земли улетел?» А я и не знаю. «Километров на 200, наверное», — говорю. «Так это же как до Риги! Ты в Риге был — Бога видел? А ведь в церкви поют — Бог есть Дух, на Него не могут и ангелы взирать. Раз ангелы не могут, как же человек, да еще и неверующий, смог бы?» И такими простыми и ясными показались мне эти слова, что я подумал: «Господи, помилуй! Что в сравнении с этой простотой наши истмат-диамат, философы-ученые? Только тень на плетень наводят».

— Что побудило вас поступить в Даугавпилсский педагогический институт?

— Еще со школьных времен я очень любил литературу. И когда узнал, что на филологическом факультете Даугавпилсского педагогического института преподаются литература всего мира, языкознание, литературоведение, то, конечно, поступил туда. Думал, стану писателем, ну, пусть не Львом Толстым, но по крайней мере известным.

Учеба очень расширила мой кругозор. Я познакомился со старославянским языком, с древнерусской литературой, житиями святых, и все это было мне близко и мило. А еще я публиковался в студенческой многотиражке «Падомью сколотайс», мы выходили тиражом 700 экземпляров на весь институт. Я писал статьи о городских новостях и событиях, а однажды мои статьи о школе-интернате напечатали даже в «Советской молодежи».

Удивительные знакомства

— Вам доводилось в молодые годы водить знакомства с верующими людьми?

— Как-то я познакомился с одной верующей семьей из Даугавпилса, и это общение очень укрепило мою веру. У этих церковных людей была огромная библиотека со множеством старинных изданий. Хозяин нес послушание церковного старосты и был человеком весьма эрудированным. Я, бывало, рассказываю ему про новый фильм, возмущаюсь тем, как там плохо отзываются о Боге. А он в ответ: «А ты иначе воспринимай то, о чем говорят с экрана, ты смотри критически». Разберем фильм, и вижу: верующему человеку режиссер ничего не доказал. Постепенно я стал понимать, что нужно относиться критически ко всему, что говорят и показывают.

Как-то мой знакомый говорит: «Приходи обязательно, к нам приедут ученые из Ленинграда, я тебя хочу познакомить». Вечером меня представили двум ученым из Института русской литературы им. Пушкина в Ленинграде. Они мною очень заинтересовались. Молодой человек, учится на филфаке, рассуждает более-менее прилично, не атеист.

Подали ужин, и они, сев за стол, перекрестились. Я говорю: «Как, ученые с таким именем, степенями, и что же — верующие?» — «Конечно, — говорят, — верующие». — «Но ведь наука говорит, что Бога нет!» — «Какая наука? Химия изучает химические вещества, физика — явления…» — «А научный атеизм, а философия?» — «А это, — говорят, — и не науки вовсе. Философия — это мировоззрение, а атеизм — идеология. Так что наука верить в Бога не мешает».

Эти ученые предложили мне заняться археографическими экспедициями по Латвии. Я собирал среди старожильческого населения рукописи, книги, всякие различные записи, дневники, старинные письма. Что соберу — отошлю в Ленинград. Написал несколько статей в местной газете «Красное знамя», неоднократно ездил на конференции, мне предложили работу и даже тему для диссертации о взаимосвязи русской и латышской культур с древнейших времен…

Учитель не с той улицы

— Но вы предпочли науке тяжелую профессию учителя?

— Это оказалось очень интересным, хоть и непростым делом — детей учить. По окончании института я три года проработал по распределению в Бикерниекской русской средней школе в селе Кривошеево, а потом уехал учительствовать в Ригу. Столица меня очень привлекала. Я ходил по музеям, театрам, а главное — по храмам. Рига — город большой, церквей много, поэтому я, хоть и с опаской, но посещал их, несмотря на то, что это было строжайше запрещено. Мыслимое ли дело, чтобы учитель — советский учитель! — ходил в храм!
В школе мне предложили вступить в партию и пообещали место завуча. Показали весьма выгодную сетку часов на учебный год, попросили написать биографию и заявление в партбюро. Говорят: «Вам надо расти, станете завучем, потом директором…» Дали почитать устав, а там сказано, что член партии должен иметь атеистическое мировоззрение и бороться с религией. Тут я всерьез задумался: «Как же я буду совмещать веру в Бога и членство в партии?», и поехал со своими сомнениями к отцу. Он меня выслушал и говорит: «Ты человек верующий. Станешь директором, а потом поймают тебя в церкви, выгонят с позором, напишут в газете, что ты вообще антисоветский элемент. Что дальше будешь делать?» Так я до партбюро и не дошел. Но подумал: «Наверное, не на той улице я живу, пора перебираться на свою», ведь меня давно не покидало ощущение, что в школе я временно, не на всю жизнь.

С самого раннего детства я мечтал стать священником. Когда был совсем маленьким, надевал на себя большое полотенце, сооружал из консервной банки и шнурков кадило и играл «в службу». Меня некоторые так и называли — «маленький богомол». В школе об этом знали, меня критиковали, ругали на линейке, говорили, что мне не место в советской школе… И вот я стал взрослым и вновь столкнулся с тем, что места в школе мне нет. К тому времени я хотел одного: встать у престола Божия священником.

Длительное время посещая церковь, я уже успел представиться тогдашнему правящему архиерею владыке Леониду, в те времена архиепископу Рижскому и Латвийскому. Он даже как-то предупредил меня, чтобы я ходил на службы с осторожностью, ведь проверяют… И я решился: написал владыке прошение о рукоположении. Через некоторое время от уполномоченного по делам религии (были такие в советское время) пришел категорический отказ. Владыка сказал мне: «Я ничего не могу поделать. Вот если бы ты был инженер или врач… Но ты работаешь учителем в советской школе! Представь, какой будет резонанс! Разве они могут допустить такой подрыв атеизма?» Я все понял, но через полгода снова написал прошение. И опять получил отказ. Тогда владыка говорит: «Уезжай-ка ты из Латвии годика на три. Здесь тебя должны забыть. А вернешься — я тебя приму».

Я так и сделал. Не хотелось, конечно, никуда ехать, никогда в России я долго не жил… Но помолился Богу — и в дорогу. К тому времени мне было уже 30 лет, 13 из них я учительствовал, пора было окончательно определяться в жизни.

Служение в России

— Как родители восприняли ваш отъезд?

— Отец все говорил: «Смотри сам, сынок, чтобы только не было тебе плохо». А мама всплакнула, конечно, куда, мол, ты поедешь, плохо тебе с нами, что ли… А потом взяла иконочку Пресвятой Богородицы и благословила меня.

В России, в Свято-Троицком соборе города Перми, я был рукоположен во священнический сан. А служить мне довелось на Урале, в селе Усть-Сыны, что на берегу реки Камы, в деревянной сельской церкви в честь пророка Ильи. Нельзя сказать, что приход был очень большим, но по воскресеньям собирался почти полный храм — человек 250- 300.

Огорчало, что у церкви не было колоколов, один только лежал без дела на колокольне: местная власть не позволяла звонить, звон вообще был запрещен. К слову, запретов для священника того времени было предостаточно: навещать больных в больницах я не имел права, совершать требы на кладбище — тоже. В рясе разрешалось ходить только до церковных ворот, дальше — ни шагу. Домой к прихожанам тоже нельзя. Впрочем, иногда я рисковал и все-таки навещал больных, инвалидов, тех, кто не может прийти в церковь сам. Одевал светский костюмчик, брал с собой подрясник, облачение, Святые Дары… На дому служились молебны, совершались таинства и велись пастырские беседы. Но все это делалось, конечно же, с оглядкой.

А какими замечательными были тамошние церковные бабушки! В нашем приходе была староста Анна Егоровна, ей в ту пору было уже 82 года. Она была совершенно безграмотной, не умела даже писать, но она была такая бойкая, активная и очень проницательная старушка… Вообще уклад жизни российского села удивителен. Идешь по улочке — ворота, калитки, заборы, ворота, калитки, заборы… И так по всей деревне. Где-то собаки лают, за каждой калиточкой — своя жизнь: дом с сенями и погребом, сарай, конюшня, хлев, баня, огороды, сады, а с улицы ничего этого не видно. Анна Егоровна любила меня к себе приглашать. Наготовит вкуснейших уральских пельмешек с мясом, с рыбой, с грибами, с картошкой, самовар поставит, и сидим мы с ней, чаевничаем, беседу ведем. Замечательный простой верующий народ в России!

Тяжелый крест епископа

— Когда вы смогли вернуться в Латвию?

— Через три года. Это был 1983 год. Владыка Леонид определил меня служить в храм Святого Архангела Михаила, что на Московском форштадте. А через год перевел в Спасо-Преображенский храм, что на Красной Двине. В те времена я по благословению владыки Леонида занимался изданием православных календарей, молитвослова, делал попытки издать духовный журнал, а также исполнял послушание благочинного Валмиерского округа. А в 1989 году состоялась моя хиротония во епископа Даугавпилсского.

— Вы уже 20 лет на кафедре. Что в вас изменилось за эти годы?

— Многое. Чем дольше живу, служу Богу и ухожу в духовную жизнь, тем больше работаю над собой. Проповедуя непрестанно слово Божье где только можно — я ведь делаю это не только в храмах, но и на различных общественных мероприятиях, если появляется такая возможность, — я чувствую, как меняюсь сам. Живя в состоянии непрестанной невидимой внутренней брани, я все более осознаю необходимость служения Богу, ближнему, церкви, все отчетливее понимаю миссию церкви и свое место в ней. Оглядываясь на минувшие годы, я вижу, как Господь меня постепенно вразумлял, научал, смирял, чтобы я не возгордился, чтобы не подумал, что я — самодостаточное существо. И я благодарен Господу за все — болезни, напасти, сложные ситуации и обстоятельства, людей, которые приходили в мою жизнь, чтобы я осознал прежде всего свое несовершенство.

— Не было ли у вас предчувствия, что когда-нибудь вы займете в церкви столь высокий пост?

— Когда служил в России, наш церковный регент Татьяна Мукина однажды очень твердо сказала: «Вот увидите, батюшка, вы будете епископом. И как станете — не забудьте за нас помолиться». И потом уже в Риге одна благочестивая пожилая прихожанка сказала, что уверена в моем епископстве. Я возразил, а она серьезно так посмотрела и говорит: «Даже не сомневайтесь. Я не доживу, но вы епископом станете». И действительно, когда она умерла, я был еще священником, мне довелось ее отпевать… Сказать по правде, такие «пророчества» я всерьез не воспринимал. Просто служил у престола Божия иереем и служил.

— Непростое епископское служение — это крест, испытание?

— Сама вера во Христа — это уже крест. Ибо Христос говорит: «Кто не возьмет свой крест и не последует за Мной, тот недостоин Меня». Если обычному верующему нужно отвергнуться от себя и идти за Ним, то представьте, как тяжел крест служителя церкви, священника, епископа! Часто говорят: «Какие могут быть трудности у архиерея? Помолился в церкви, кадилом помахал и уехал». Я слышал такие поверхностные суждения от неглубоко верующих людей. Те, кто не ходит в церковь, не живет ее жизнью, не понимают и самой ее природы. Церковь — не от мира сего, это Божественное устроение и, стало быть, нельзя подходить к ней с обычными человеческими мерками. Непонимание рождает неприятие, а иногда и агрессию, которая выливается подчас весьма неприглядно: цинизмом, оскорблениями, клеветническими высказываниями. А ведь клевеща на церковь, люди ставят себя на порог ада! Утешает, что истинно верующие понимают, что крест архиерея всегда с ним и нести его нужно всю жизнь — в храме, в кабинете, на приеме, при общении с людьми, в своей келье, всегда. Нужно для всех быть пастырем, оставаться для всех всем.

— Владыка, часто ли к вам обращаются с просьбами люди из мирской жизни?

— Конечно. Когда впервые после развала Советского Союза обесценились деньги и людям стало не на что жить, церковь буквально завалили просьбами о помощи. А куда же еще человеку податься, если за квартиру платить нечем, а дети плачут голодные и холодные!

— А люди близкие, друзья у вас сохранились?

— Ну какие друзья могут быть у архиерея, когда он принимает монашество и живет, служа Богу и людям? Конечно, кто-то на меня ворчит, недопонимает, как это можно — не посидеть, не пообщаться, не повспоминать? Нет у меня на это времени. Но я молюсь за всех тех, кого помню, кого знаю, ведь молитва — превыше всего. Выше сердечных разговоров, дружеского чаепития, веселых шуток и занимательных бесед… Конечно, изредка бывают какое-то общение, встречи урывками, короткие звонки, иногда письма. Но чтобы до конца понять мою жизнь, мое положение, нужно быть на моем месте.

Оксана ДЕМЕНТЬЕВА

http://www.chas-daily.com/win/2009/10/02/g₀₂₄.html?r=32&