 |
| Фонд стратегической культуры | Андрей Володин | 28.09.2009 |
Траекторию внешнеполитического мышления администрации Барака Обамы можно описать незамысловатой формулой: поскольку Россия остается «геополитическим калекой», Америка — после победоносного завершения военных кампаний в Ираке и Афганистане — резко усилит системное давление на нашу страну, включая постсоветское пространство. Американские «стратегические» элиты надеются, что им удастся одолеть силы политического ислама до завершения модернизации российской экономики и качественного обновления военно-стратегического и «конвенционального» потенциала российских Вооруженных сил.
Таким образом, американская политика в отношении России не претерпела качественных изменений; разве что были внесены элементы «пацифистской» лексики в ее словесное обрамление. Сохранение стратегических подходов Америки к нашей стране вносит окончательную ясность в мотивацию поведения России в отношении Запада в целом, США в частности. Наконец нам ясно указали: «ахиллесовой пятой» является демодернизированная экономика; таким образом, преодоление технологической и хозяйственной «отсталости» становится главной стратегической задачей нашего общества, альфой и омегой российской политики.
Недавно на высшем политическом уровне было признано: экономика России остается «отсталой» и неконкурентоспособной, а ее характер препятствует реализации нашей страной ее внешнеполитических замыслов. В свою очередь, положительные сдвиги в политическом сознании правящих кругов неизбежно порождают вопросы, от внятного ответа на которые напрямую зависит эффективность социально-экономической политики государства с вытекающими отсюда геоэкономическими и геополитическими последствиями. Постараюсь сжато сформулировать эти вопросы.
1. Будет ли фактическое признание фиаско «либеральных реформ» иметь следствием создание альтернативной стратегии развития России? Каковы будут основополагающие принципы такого рода стратегии модернизации?
2. Каковы «коридоры роста», или национальные проекты развития (а равно и принципы их отбора), реализация которых качественно трансформирует российское общество, включая его экономические и политические институты?
3. Когда в нашей стране будет, наконец, запущен механизм развития (в диалектическом единстве экономического роста на индустриальной основе, максимально возможной занятости и относительно равномерного распределения национального дохода)? Каковы социально-политические силы, способные возглавить форсированную модернизацию России? Какие идеи могут ускорить перемещение российского общества на более высокий уровень экономического, социально-структурного и политического равновесия?
4. Как распорядиться наличными интеллектуальными ресурсами общества и провести эффективную перегруппировку сил в «верхах» с учетом очевидного провала «либеральных реформ» в России? (Показателем профессиональной «адекватности» «реформаторов» стала, в частности, их неспособность правильно оценить глубину кризисных трендов и инертность нисходящего развития отечественной экономики.)
В ситуации, сложившейся в результате краха идеи «спонтанного развития» (т.е. упования на всемогущую роль «рынка»), необходима общая оценка готовности российского общества к реальным и глубоким преобразованиям, осуществление которых откладывалось в течение двух последних десятилетий. Позволю себе выделить несколько обстоятельств, напрямую влияющих на модернизационный тонус народа и власти.
Во-первых, как общество «позднего старта» (первая промышленная революция в России началась в 50-е гг. XIX в., т. е. почти со столетним лагом / запозданием по отношению к Англии, лидеру индустриальных преобразований), наша страна изначально нуждалась в постоянном возмещении несформированности социально-политических образований — движущих сил модернизации в масштабах всего общества, т. е. буржуазии и промышленного рабочего класса. Такое возмещение — с разной степенью эффективности — осуществлялось практикой государственного интервенционизма. Отказ от интервенционизма — при отсутствии альтернативных и жизнеспособных идей и практик их применения — имел естественным следствием системную демодернизацию нашей страны и «затвердение» колониально-зависимой структуры ее хозяйства, последствия которых мы с особой силой ощущаем вследствие регрессии мировых цен на энергоносители. Таким образом, будущее поведение мировых рынков энергоносителей — с ценой нефти 70−80 долл. за баррель — предвещает качественную перемену алгоритма нашего экономического и политического поведения.
Во-вторых, история отечественных модернизаций обнажает две фундаментальные поведенческие мотивации российских «верхов» в отношении Реформы. Первое: преобразования не должны изменять (в отличие от западной траектории взаимоотношений) сложившуюся систему институтов и формы их соподчинения, т. е. «надстройка», по определению, должна сохранять угнетающее воздействие на «базис», пренебрегая качественными изменениями в социальной структуре общества. Второе: смутное представление о причинности инерционных трендов в развитии экономики имеет следствием контрреформы с перспективой «неожиданного» экономического и политического кризиса. В этом смысле эпоха Александра III, вторая половина «эры» Л.И. Брежнева и нынешнее время типологически сходны. Трудно возразить авторитетному американскому ученому-русисту Дж. Х. Биллингтону: «Россия сменила политический строй, но собственного лица так и не обрела… После десятилетия хаотической зачастую свободы предназначение России по-прежнему остается неясным"1.
В-третьих, серьезным ограничителем реализации преобразовательного потенциала нашей страны выступает общемировое явление, которое известный историк Э. Хобсбаум иронически назвал «культурной революцией"2, видимо, по аналогии с известными событиями в Китае сорокалетней давности. «Культурная революция», согласно Хобсбауму, есть замещение рафинированных стандартов мировой и национальной культуры упрощенно-плебейскими проявлениями народно-бытовой ментальности, во всевозрастающей степени определяющими интеллектуальный тонус и духовную жизнь общества. Последствия второго пришествия «пролеткульта» для нашей страны уже стали трагическими: в России явно выражены демодерниизация культуры и примитивизация интеллектуальной жизни общества — науки и искусства, экономики и политики. «Провинциализация» общественного дискурса интеллектуально разоружает Россию, закрывает нам путь в мир научно-технической революции, обрекает страну оставаться «обочиной» мирового развития. Наконец, удивительно, что сама власть не замечает, как тиражируемые при ее полном непротивлении культур-суррогаты (типа «Россия — страна непобедимой коррупции и неистребимого бандитизма») отбивают у иностранных инвесторов всякую охоту вкладывать капиталы, технологии и знания в экономику нашей страны.
В-четвертых, миросистемный аспект нашего «внутреннего» бытия представлен неослабевающим влиянием нынешнего всемирного кризиса, глубина и продолжительность которого пока недоступны пониманию «стратегических элит» в ведущих странах мира. Кризис «западной модели развития» заставит большинство стран, включая Россию, искать свои пути выхода из крайне непростого положения: это — как раз тот случай, когда необходима полная мобилизация наличных внутренних, прежде всего интеллектуальных, ресурсов.
По логике вещей сама жизнь будет маргинализировать дилетантов от экономики и политики, этих своеобразных «временщиков», сделавших карьеру в предыдущую эпоху идейного «бездорожья». На новом этапе развития нашей страны будет решаться двуединая задача: 1) выработки долгосрочной модели развития как диалектического единства экономики, политики и «воспитания» научно-технических производительных сил и 2) институционализации взаимодействия научного (но не «экспертного», интеллектуально обанкротившегося) сообщества и правящих групп (при условии «концептуального», а не просто персонального обновления последних), как это имеет место в близких нам Индии и Бразилии с их солидным историческим опытом практического сотрудничества «академии» и «бюрократии».
Наконец, «ресурсное проклятие» («resource curse»), как явление избыточной зависимости от экспорта энергоносителей и других видов сырьевых товаров определил Джозеф Стиглиц3, действительно угнетает трудовые мотивации народа. Однако на то и существует власть, чтобы «видеть далеко, на много лет вперед», т. е. за счет умелой политики скрадывать недостатки национального характера и трансформировать исторически приобретенные слабости национальной ментальности в сравнительные преимущества, формирующие этос модернизации. Совокупность институтов и практик, совершенствующих общественное устройство, Эдвард Кеннеди нарек «государством стратегического видения» («visionary state»). Несложно заметить: несформированность подобных институтов и вопиющая нехватка перспективно мыслящих политиков затрудняют преодоление нынешнего плачевного состояния российского общества.
На мой взгляд, содержательным итогом подобных интеллектуальных усилий должна стать институционализация «государства развития» (Ч. Джонсон) в качестве главной движущей силы модернизации, как это было в успешных обществах Дальнего Востока. Несформированность в России субъекта модернизации делает эту задачу политически безальтернативной. Наконец, окончательный демонтаж сформированной «либеральными реформами» гротескной и нежизнеспособной экономической конструкции определит будущее нынешней правящей элиты.
2 Hobsbawm E. Age of Extremes. The Short Twentieth Century, 1914−1991. L. Р. 320−343.
3 Stiglitz J. Making Globalization Work. L., 2006. Р. 133−159.
http://www.fondsk.ru/article.php?id=2491
