 |
| Фома | 19.11.2005 |
Мой путь к вере не был каким-то особо заковыристым. В детстве молилась Божией Матери, когда в школу опаздывала: сначала помогало, а потом перестало. Тогда я решила, что надо Земле молиться — такое вот доморощенное язычество. С подругой драться была готова, если она при мне кустик ощипывала. По земле ходить боялась — прощения просила, что топчу, солнцу молиться пыталась. Ничуть не помогало, правда, но все равно держалось довольно долго. Как я от этого отошла — не помню.
В детстве я церкви вообще не видела. Разве что в центре города — этакие историческо-архитектурные рудименты, музеи, Кремль, собор Василия Блаженного. Когда я чуть подросла, дедушка несколько раз заводил свечки поставить. Было темно и жутковато. И я твердо знала, что, входя и выходя, надо перекреститься (как — не знала, конечно) хоть одним пальцем. Почему-то была уверенность, что если этого не сделать, случится что-то ужасное. И я украдкой, чтобы дедушка не видел, старалась это сделать за его спиной.
Потом мы переехали, и я каждый день стала проезжать мимо храма. Запомнилась — наверное, в первый раз зашла, — пасхальная служба. И так меня это поразило, как батюшка ходит, кадит народ и восклицает «Христос воскресе!» — что я стояла и рыдала. Даже на колени упала, хотя не положено. Но я же не знала — еще некрещеная была.
Помню, уже в Бога почти верила, но многое в Церкви смущало — не само вероучение, а мои представления, фантазии о нем. Скажем, как Бог мог создать человека по Своему образу и подобию, если Христос воплотился гораздо позднее? И как можно молиться на иконы, если сказано «не сотвори себе кумира»? И так далее. Я тогда разницы между разными «христианскими» учениями не видела — и готова была с этими вопросами к первому попавшемуся «миссионеру» на улице обратиться. Только стеснялась. Сейчас понимаю — могла легко в какую-нибудь секту влипнуть, ведь у них-то все как раз «логично» выходит.
Потом разное было. Достоевский ярко запомнился, с его старцем Зосимой из «Братьев Карамазовых». Еще помню, как мне очень плохо было — почти физически — от уныния, и выход виделся почему-то в том, чтобы покреститься. И страшный сон был, смысл которого — креститься надо, а не то всех сожру, и меня сожрут. В классе девятом-десятом была сильно поражена, когда моя подруга на уроке английского сказала, что верит в Бога и ходит в церковь. Я в шоке была: как это можно современному человеку? А уже через год-два сама пошла креститься. Причем тайком от родителей, боялась — не пустят (не знаю, почему — вроде и разговоров особых на эту тему не было).
Раньше всегда считала, что в семье нашей не было верующих, разве что глубоко в душе, но церковных точно не было. А недавно узнала, что сестра моей бабушки была монахиней, хотя жила в миру, — их монастырь в войну разгромили. Были и другие родственники, чья жизнь тесно связана с Церковью. Наверное, их молитвами меня Господь и привел.
Про то, что надо на исповедь и к Причастию ходить, узнала при крещении. Через некоторое время пришла — спросила, когда это можно сделать. Сказали — ежедневно к восьми. Я и заявилась на следующий день к 20−00. Пришла, а церковь закрыта. Я так возмущалась — все не для людей. Я пришла, исповедаться хочу, а тут еще и не принимают, когда мне хочется!
К церковной жизни переход был ступенчатый. Во многом Клайв Льюис помог: я его полюбила за «Письма Баламута», а потом поняла, что и «богословские трактаты» — это может быть увлекательно и интересно. Позднее в статье «О пользе старых книг» вычитала, что надо читать Святых Отцов. Принялась выяснять, кто это такие. Так постепенно выбралась на православную литературу. Но это в интеллектуальном плане, а по жизни, мое воцерковление началось со встречи с батюшкой.
Эпизодически в храм я забегала и раньше — в основном, чтобы помочь прибраться, а не на службу. Потом из-за толкиенизма сильно отошла от Церкви. Хотела даже крестик снять — из «честности». Но потом, когда осознала, что надо делать окончательный выбор — либо я хоббит, либо православная христианка, — прибежала в храм. На мой вопрос первый священник, с которым я говорила, вразумительно не ответил. Мне посоветовали обратиться к отцу Андрею. Он поговорил со мной немного, стало чуть легче, я пошла на автобусную остановку — домой ехать. Вдруг слышу — зовет меня кто-то, обернулась — батюшка бежит! «Я, — говорит, — с более опытными отцами посоветовался, надо не так делать, как я сказал, а по-другому, пошли обратно!» Меня это так поразило: ему не все равно, хотя он и видел-то меня в первый, и как тогда думалось, последний раз. Потом пришла к нему на исповедь, так и стала ходить.
Хотя родные не пускали меня в церковь. Но это было даже хорошо. Великим Постом сквозь слезы глотала непережеванные куски говядины — и постилась при этом лучше, чем сейчас. И с Причастием — не было у меня такой роскоши сказать: буду причащаться через неделю, или через месяц, а сейчас не хочу. Я узнавала, что удастся причаститься (например, родители уедут куда-то) всегда в последний момент. И всякий раз это было настоящее чудо и дар Божий — как оно и есть на самом деле, только мы об этом забываем. И с исповедью — я не могла приходить, как все — и благодаря этому исповедь для меня была индивидуальной, без спешки и дерганья.
Тогда начался период, когда я многих, боюсь, приводила в смущение и раздражение. Например, если раньше я любила крутиться перед зеркалом, то тогда стала ходить в университет в штопаном свитере и вытертой юбке, не меняя их всю зиму. Может, кого-то я и привела этим в соблазн. Но от пристрастия к зеркалу, по крайней мере, на время, избавилась. Для меня это было важнее.
А вообще, неофиты во многом правы. Да, что-то, может выглядеть вычурным, показным. Но, во-первых, это совершенно чистая радость об обретенном Господе и хочется взять и перевернуть всё, всё отдать, всё поменять — пусть это зачастую безумно. И вначале это оправданно: хочется стать «своим» для нового мира, для этих людей — отсюда, может, излишний формализм и иногда определенное «начетничество» и «маскарадничанье» без осознания пока глубины и смысла. Но зачастую «неофитские перегибы» — это очень нужное данному человеку и в данный момент лекарство.
Главное, что в Церкви открывается совсем иной мир — с другими законами. Думаю, только в Церкви можно научиться открыто, честно и здраво смотреть на жизнь и при этом не бояться ее и не ненавидеть. Здесь смысл жизни есть. А значит, твердая почва под ногами, и силы, и смелость.
Елена, 26 лет
Письмо опубликовано в 6 (29)-м номере «Фомы» 2005 г.
