Курский шлемоносец

15 января — 80 лет со дня рождения Евгения Ивановича Носова (+ 12 июня 2002 г.)

На мой взгляд, если и можно кого назвать чисто деревенским народным писателем, так это Евгения Ивановича Носова. Вот и незлобивость, доброта его по отношению ко всем своим героям тоже шла от самой земли, от незлобивой и доброй природы русской. Он, столько написавший о войне, всегда был против всяких войн. Евгений Иванович Носов — самый яркий пример того народа, который мужественным молчанием своим, молчаливым делом своим, слиянностью с природой уже, может быть, столетия живЈт, минуя всяческие власти. Вот о чЈм редко когда писали наши мыслители и политики: в России привычно рядом друг с другом живут два русских народа, и живут уже сотни лет — при царях, при большевиках, при демократах, — и очень редко эти два народа становятся чем-то единым целым, как было в годы Великой Отечественной войны. Об этой постоянной борьбе властей и народа Евгений Носов написал один из лучших своих поздних перестроечного времени рассказов «Два сольди», о судьбе горемычной русской женщины тЈтки Мани, о том, как она одна растила четверых своих детей. И всЈ под угрозой штрафов и судов. А разве не так происходит и до сих пор? Половина народа как бы в подполье живЈт, независимо от государства, в которое уже веры почти и не осталось ни у кого. О чЈм думает этот второй низовой русский народ, можно догадываться только по литературе выходцев из него. И то не всех, а тех, кто остался верен своему народу до конца. Они часто даже не воюют с властями — стараются просто не воспринимать их. Неся их тяжесть на себе, как некую Божью кару за грехи свои. В этом смысле Евгений Иванович Носов и в советское время был с виду самый безобидный, самый приемлемый для властей писатель. Дали ему и Героя Социалистического Труда, немало орденов, ввели в секретариат, сажали в президиум. Думали, что смирный, считали послушным. А он видел вечный крестьянский лад, а остальное видеть не желал. Может, он и был прав. Вся жизнь Евгения Ивановича Носова была напрямую связана с жизнью русской деревни. Все его герои — оттуда. Он на самом деле какой-то древнерусский былинный писатель и строит свои повести и рассказы по принципу русских былин. Вот почему у него почти и нет никогда ярких отрицательных героев. Не из смиренности, а потому что в его былинном ряду не до них было. Воспеть бы тот коренной народ, на котором веками держится страна, а о негодяях пусть другие напишут — более строптивые, дальше ушедшие от глубин русской народной жизни, такие, как Борис Можаев или Виктор Астафьев. Недаром Евгений Носов и о своЈм давнем друге Викторе Астафьеве скажет незадолго до смерти: «Вот Виктор Астафьев, он же в своЈм последнем романе „Прокляты и убиты“ немножко обидел оставшихся в живых участников Великой Отечественной войны. Эти люди ведь сейчас живут из последних сил…. Фронтовики наши, чуть живые, носят все свои медали, потому что горды своим участием в Победе. Потом ведь в их жизни почти ничего стоящего не было. Он вернулся с фронта и опять как бы опустился до уровня простого трудяги. В деревне некуда двигаться… Не потому что страна виновата в забитости деревенской. Стране негде было тогда взять, чтоб накормить и одеть всех фронтовиков… ТяжЈлая была жизнь. И вот этих людей Виктор Астафьев своим романом ещЈ раз обездолил, для многих из них война — единственное, что поднимало их до какой-то высоты…. А если у него эту память отнимают, говорят, что и вспоминать-то нечего, ничего хорошего, то человека тем самым лишают последней гордости». Евгений Носов из тех писателей, что и пробуют поднять простой деревенский народ до какой-то высоты. Для него мастерство литературное — труд души. Он как бы даже и не выдумывает ничего из головы, переносит на бумагу запечатленную народную жизнь. И лишь профессионалы знают, каким мастерством надо владеть, чтобы простыми словами уметь говорить о главном.

СвоЈ кредо Евгений Иванович изложил в рассказе «Во субботу, день ненастный»: «Написать что-нибудь простое, бесхитростное, ни на малость не вмешиваясь в течение жизни… написать так, как было… без привиранья и лукавства».

Сделать литературу равной жизни способны лишь великие мастера, к тому же живущие в ладу и с народом своим, и с совестью, и с природой. Иначе не получится. Выйдет, может, и искусное, но иное… Перечитывая сейчас лучшие вещи Евгения Носова, поневоле приходишь к выводу, что, может быть, с нашей деревенской прозой и кончилась русская классическая литература,

Я не пессимист, верю, что будет немало ещЈ написано достойного и великого. Но всЈ уже в другой стилистике, в иных традициях. Другим русским народом с изменившимся сознанием. А каков он был раньше, будущие читатели узнают только по книгам таких писателей, как Евгений Носов. Не вижу я даже в наших «новых реалистах» того неспешного, объЈмного, подробного видения мира, которым отличался Евгений Носов. Скорее всего, дело не в писателях, не в их таланте, а в самой жизни.

Увы, ещЈ при жизни Евгения Ивановича можно было сказать о большинстве его героев — «Уходящая натура». Как на эскизах к так и не написанной картине Павла Корина «Русь уходящая» смотрятся и онежский крестьянин Савоня из повести «И уплывают пароходы…», и оба героя из повести «Не имей десять рублей», и тЈтя Маня из рассказа «Два сольди». Из литературы уходит не писательское мастерство, — новое поколение отменно владеет всеми нюансами современного языка, всеми литературными приЈмами, — уходит прежнее постижение жизни: через пейзаж, через реальную подробность, обстоятельный быт, через народный характер.

Требовательность Евгения Носова к слову всегда была исключительной. Может быть, поэтому и написал за всю жизнь не так много. Но если задуматься, то даже из написанного многое окажется лишь предварительной работой по подготовке к главному. А главное, на мой взгляд, то, ради чего и был вызван к жизни Божией волей писатель Евгений Носов — показать всему миру крестьянский характер великой народной Победы 1945 года над фашизмом. Явить образ русского воина. И здесь Евгений Иванович Носов при всей своей мягкости и христианском смирении прост и категоричен. Не случайно почти все его лучшие произведения, о чЈм бы там ни повествовалось, — о русском, родном мне Севере, об острове Кижи и обжившем его неугомонном старичке Савоне в повести «И уплывают пароходы…», о деревенском оркестре и открытии памятного братского обелиска в рассказе «Шопен, соната номер два»; о том, как уходят навсегда из народа в малые и большие вельможи и рвутся все связи, всЈ понимание бывших друзей и близких в повести «Не имей десять рублей», — всегда там повествуется и о войне… Так писатель не спеша подбирался к своему заветному. «Красное вино победы», «Усвятские шлемоносцы» — пожалуй, самое лучшее из того, что написал Евгений Носов. Он увидел, почувствовал, что осталась незаполненной ниша восприятия народом первых дней войны, переделки мирного лада жизни на строевой военный марш. Но не для того задумана была свыше столь цельная натура писателя, не для того оттачивалась годами значимость каждого слова, чтобы изобразить какое-то недостающее звено в литературном познании войны. Евгений Носов пишет свою высшую правду. Этот второй низовой деревенский народ и совершил свой великий подвиг, выдержав на своих плечах всю тяжесть войны. Русский крестьянин и никто другой одержал Победу.

Воевали все: воевали рабочие, воевала интеллигенция, воевали грузины и армяне, евреи и казахи, молдаване и якуты… Но прежде всего воевала и гибла и на фронтах, и в тылу русская крестьянская Россия… Скажу честно, не помогли бы даже усилия всего Генерального штаба, всех генералов вместе взятых, как бы талантливы ни были те или иные полководцы.

И потому, в своих рассказах о войне, Евгений Носов писал о русском крестьянстве, а когда писал о деревне, всякий раз одновременно писал и о войне.

Гениальная на мой взгляд, Јмкая и простая, былинная и поэмная повесть «Усвятские шлемоносцы» и будет памятником русскому крестьянству, ставшему той народной армией, которая остановила врага и водрузила флаг Победы над рейхстагом. Победила и погибла… Потери при достижении этой Победы были таковы, что дальнейшую трагическую участь русской деревни можно было предвидеть.

Сколь мало из крестьянской главной армии вернулось в деревню, об этом уже пишет Носов в повести «И уплывают пароходы…», в рассказе «Шопен. Соната номер два». Их можно читать как логическое и печальное завершение «Усвятских шлемоносцев». Обезлюдела деревня после войны. «Самый кряж, основа всему, мужики, остался в большинстве своЈм лежать на обширных и безвестных военных полях…»

Поразительно, что этому главному герою Победы ни при Сталине, ни при ХрущЈве, ни при Брежневе, ни тем более при нынешней либерально-олигархической власти никаких поблажек, никаких почестей так и не было воздано. Мол, всенародная война и всенародная Победа. В своей родной стране этот победитель всесильного врага оказался начисто проигравшей стороной — доказательство тому налицо — почти уничтоженная старая русская деревня. Вот она — цена народной Победы и благодарность от того верхнего чиновного, увы, тоже русского, народа крестьянину-победителю… Впрочем, скажу честно, и поражения первых лет войны тоже связаны с крестьянством.

Во множестве умирали русские мужики, пока не научились убивать, пока не переделали свой мирный характер пахаря в боевой характер воина. Дедушко Селиван, Георгиевский кавалер, герой и Японской и Первой мировой войн — живой образ несломленной старой России, умудрившийся пройти сквозь все гражданские войны, репрессии и раскулачивания. Но оставшийся всЈ таким же русским коренником. Уцелели хоть и в малом числе праведники былинной Святой Руси. И то, что именно он, а не какое-нибудь начальство партийное или карательное, объясняет Касьяну его предначертание — это уже прямой символ обозначения всей идущей войны, войны мужицких шлемоносцев Касьянов за освобождение своей Родины.

«В полной тишине дедушко Селиван с усилием разломил надвое книгу, опахнувшую лица сидевших слежалым погребным ветерком старины, и, отвалив несколько ветхо-кофейных страниц, нацелил палец в середину листа….

— Наре… нареченный Касияном да воз… возгордится именем своим… ибо несет в себе… освя… щение и благо… словение Божие кы… подвигам бран…ным и славным… Взято наречение сие от слова… кассис… разумеющее шелом воина… и всякий носящий имя сие суть есьм непобедимый и храбрый шле… мо… носец…». Так и был определЈн носовский выход из тьмы поражений, через крестьянских шлемоносцев. Он и сам был одним из них, из курских крестьян, родом из деревни ТолмачЈво, в конце 30-х с родителями переехавший в Курск, с 1943 года воевавший в противотанковой артиллерии, на подступах к Кенигсбергу был тяжело ранен. День Победы встречал в госпитале, о чЈм и написал один из проникновеннейших своих рассказов «Красное вино победы». Несмотря на всЈ горе, пребывавшее все годы с народом, он не отталкивается в своей прозе от зла, от ожесточения, от озлобления. И книгу своего друга Виктора Астафьева «Прокляты и убиты» он решительно не приемлет именно из-за излишней озлобленности на свой же народ.

Иные места в военной прозе Астафьева и Носова почти совпадают, но как по-разному они написаны. Зло порождает только зло, и курский шлемоносец Евгений Носов, ненавидящий любую фальшь, не заискивающий в своей жизни ни перед кем, предпочитал и в своей трагической военной прозе, и в лирических деревенских рассказах, — к примеру, в рассказе «Шумит луговая овсяница» — видеть добро и свет, любовь и надежду.

Да, русские крестьяне накопили ненависть, чтобы убить своего врага в великой битве, но нужна ли им эта ненависть дальше? Что же делать в нынешние лихие времена русскому народу, вновь копить ненависть? Вновь узреть своЈ иное немирное предназначение?

Молчавший почти все 80-е годы, в 90-Ј, уже на краю своей жизни, Евгений Иванович Носов опубликовал целый цикл новых великолепных рассказов. Вновь обращаясь к вечной своей теме, жизни русского крестьянства и его великой жертвенности. Для меня его едва не самый последний из написанных рассказ «Фагот» стал ещЈ одним завершением 'Усвятских шлемоносцев". Рядом с Касьяном теперь оказался ещЈ один носовский шлемоносец, молодой рабочий по прозвищу Фагот.

В рассказе «Фагот» Евгений Носов пишет уже о тех шлемоносцах, кто был отлучЈн сызмальства от своей крестьянской, мужицкой доли, кто был раскулачен и сослан, кто вместо дружной крестьянской семьи познал с детства бродяжничество и полусиротство. И опять же при злобе-то великой и мстительности как можно было показать в ярой ненависти и к матери и к народу своему таких брошенных ребят?.. Но писатель своего Фагота всЈ-таки привЈл в шлемоносцы, сделал юным героем народного ополчения. И не под палкой, не под огнЈм заградотрядов шЈл его Фагот на первый и последний бой с немцами. Тайком от старших выточил он на станке самопал и выбежал навстречу немецкому танку, ибо оставлен был Курск и регулярной армией и ополченцами — кто перебит, кто разбежался по домам… Фагот принял на себя смертный бой с немецкой армией: «…расчЈтливо, с холодной неприязнью, навЈл мушку на перекрестье глаз и носа танкиста… ЖЈстко, рубленно грохнул выстрел… Не дожидаясь, пока дым рассеется, Фагот пустился бежать от ограды, рассчитывая спрятаться за бетонным обводом фонтана, в тот миг, когда он вознЈс себя над цементным кольцом, вдогон раздалась автоматная очередь, и он, вскинув руки и выронив самопал, рухнул вниз на заплесневевшее днище фонтана…»

Таких боЈв было множество по всей России, они-то и переломили в конце концов ход войны… Для того, чтобы в конце XX века фронтовики признали своЈ поражение от новых хозяев русской жизни. И некому заступиться, некому уже дать новый бой. Потому не нужен оказался и сам народный писатель Евгений Носов, на похороны которого не приехало ни одного человека из писательского или иного другого начальства.

Уж год, как умер русский писатель Евгений Носов. То случилось в эпоху чемпионата мира по футболу, такого вселенского игрища со взрывающимися от восторга государствами, — пишет курский писатель Борис Агеев. — А у нас в Курске произошло вот такое тихое событие, не замеченное нашими центральными медийными монстрами… Курск простился со своим почЈтным гражданином достойно — все знали, что ушЈл человек неместечкового дара, незаурядная личность. А Москва ничего не заметила. И подумалось тогда: какое же равнодушие или ненависть к русской культуре, какое презрение к русскому слову и духу нужно иметь, чтобы не заметить — или демонстративно отказать в естественном внимании — смерти такого художника, как Евгений Носов…"

Незаметность его смерти — это тоже знак ухода крестьянских шлемоносцев из истории нынешней России. Потому нынче и требуется России наЈмная армия, что крестьянской главной армии уже нет и вряд ли будет, не хватает даже для достойного противостояния в маленькой Чечне. Спохватятся власти за своЈ невнимание к русской деревне, но будет уже поздно.

Но почему оказалась столь незаметной его смерть даже в нашей патриотической печати, почему не приехал на похороны никто из сотрудников печатавших его журналов, никто из Союза писателей России, непонятно и мне самому. Насколько иными были проводы, к примеру, того же ФЈдора Абрамова или же Виктора Астафьева… Или может быть, сказалась до конца и его судьба: как тихо и стеснительно жил, никого не расталкивая локтями, так же тихо и ушЈл, не требуя к себе лишнего внимания. Книги-то живут и будут жить, а шлемоносцев народных почти не осталось. ПроживЈт ли новая Россия без них? И достанется ли кому пить новое красное вино Победы? По крайней мере, по книгам Евгения Носова будущие читатели, кто бы это ни был, поймут, почему в той грандиознейшей войне Россия выстояла и победила и почему конец столетия она встретила так плачевно…

Курск