1941-й: от катастрофы к первой победе

Но почему он решился напасть на СССР именно в 1941-м?

Германия всегда опасалась войны на два фронта. К 1941 году положение, считал Гитлер, складывалось исключительно благоприятное. На востоке Польша, на западе Франция разбиты. Вся континентальная Европа оказалась под свастикой. Англия продолжала войну в одиночестве. Попытки поставить ее на колени массированными воздушными налетами приносили поначалу ощутимый ущерб (за одну ночь, например, был уничтожен весь центр Ковентри). Но как только Черчилль стал премьером и, национализировав авиационные предприятия, наладил выпуск истребителей, немецкие бомбардировщики уже не могли рассчитывать на безнаказанность в английском небе. Направить сухопутные силы через Ла-Манш Гитлер не рисковал: 35-мильный пролив и британский флот надежно защищали Англию. Сложилась патовая ситуация. Но и Англия какой-либо серьезной опасности для Германии пока не представляла, тем более не по силам ей было совершить высадку на континенте.

Что касается СССР, советского промышленного и военного потенциала, Гитлер его принижал и в целом имел весьма смутное представление о нем. «22 июня 1941 года мы открыли дверь и не знали, что за ней», — скажет он уже на четвертом месяце войны. А пока, перед закрытой дверью, многое обнадеживало Гитлера. Когда в 1939 году советские и немецкие войска встретились на демаркационной линии в Польше, «все, — по словам А. Шпеера (в годы войны министра вооружений), — могли увидеть, насколько скудно, можно даже сказать, бедно вооружена Красная армия». Гитлер был в восторге, выслушав подробный доклад Гудериана, вернувшегося из Польши: Красная армия не впечатляет, а «ее вооружение, особенно танковое, старое». Советско-финская война, в которой советское командование действовало крайне неумело, еще более укрепила веру Гитлера, что пора браться за Восток. «Русская армия — это шутка», — сделал вывод Гитлер. И не один он. Так рассуждали и его фельдмаршалы и генералы. Это позже, после войны, они будут все валить на Гитлера, но тогда они были целиком с ним. Начальник генштаба сухопутных сил вермахта Гальдер внушал, например, венгерскому коллеге: «Советская Россия как оконное стекло, нужно только раз ударить кулаком — и все разлетится в куски».

К 1941 году немецкая армия подошла на пике славы, опыта, уверенности в себе. Вся континентальная Европа (400 млн человек!) работала на Германию. Одни только чешские заводы «Шкода», доставшиеся Гитлеру по мюнхенскому сговору, выпускали, по подсчетам Черчилля, столько вооружений, сколько в 1938 году давала вся английская «оборонка». Чехи произвели для Гитлера практически весь парк бронетранспортеров, массу танков, самолетов, стрелкового оружия. Во Франции Гитлер захватил все, что имела ее мощная армия, а французские заводы регулярно поставляли немцам огромное количество боевой техники, особенно танков. Нейтральные шведы везли в Германию руду, сталь, подшипники: они неплохо заработали за годы войны. Добавьте сюда заводы Бельгии, Голландии, Польши, Дании, Норвегии, Хорватии и, разумеется, союзников Германии по агрессии.

Гитлер решил, что более благоприятного момента для уничтожения СССР может и не быть. Тем более что во главе Германии стоит он сам, а личности такого исторического масштаба, считал Гитлер, рождаются раз в 500 или 1000 лет. Ну как упускать редкостный шанс? И Гитлер подписал план «Барбаросса». Вот его суть: «…германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война с Англией». Другими словами, подытожил патриарх английских историков А. Тейлор, «Гитлер решил вторгнуться в Советскую Россию не потому, что она представляла опасность, а потому, что ей будет очень легко нанести поражение».

Видели ли надвигающуюся опасность в Москве? Безусловно. 14 октября 1940 года, за восемь месяцев до войны, советское Правительство утвердило разработанные генштабом «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940−1941 годы». В этом документе реально оценивалась обстановка — стране надо готовиться «к борьбе на два фронта: на Западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией (так оно и произошло!), и на Востоке против Японии». К весне 1941 года Сталину удалось, чтобы избежать войны на два фронта, заключить с Японией пакт о нейтралитете, а с Турцией обменяться нотами с обязательством соблюдать взаимный нейтралитет. Это была серьезная дипломатическая победа.

В предвоенные годы благодаря индустриализации страны значительно вырос ее экономический и соответственно военный потенциал. Нашими первыми траншеями, скажет уже после войны И. Эренбург, были котлованы великих строек пятилетних планов. В июне 1940 года Правительство принимает специальное постановление о выпуске танков Т-34. Суббота становится рабочим днем, страна стремится вовсю использовать мирную передышку. От народа не скрывают нарастающую опасность. В марте 1941 года Сталинская премия присуждается антинемецкому, по словам корреспондента Би-би-си А. Верта, фильму С. Эйзенштейна «Александр Невский» и патриотическим произведениям (роман А. Толстого «Петр Первый», эпопея С. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда», оратория Ю. Шапорина «На поле Куликовом»). Все эти произведения пронизаны духом борьбы с захватчиками. И наконец, Сталин в мае 1941 года возглавил Правительство. Чувствовал, что роковая схватка приближается.

Слабость Красной армии видел не только Гитлер, но и Сталин. Подводя итоги боевым действиям против Финляндии, он на совещании начальствующего состава Вооруженных Сил подверг очень резкой критике генералов за шапкозакидательство, за культ Гражданской войны, за неумение мыслить и действовать по-современному с использованием максимума огневых средств. Снял К. Ворошилова с поста наркома обороны и на его место поставил С. Тимошенко. Но инерция старого была очень сильна. Вот как, например, оценивал способности своих войск Д. Павлов, командующий Западным особым военным округом, на который в июне 1941-го придется главный удар немцев: по его убеждению, советский танковый корпус способен уничтожить одну-две танковые или четыре-пять пехотных дивизий противника. В январе 1941 года начальник Генштаба К. Мерецков утверждал на совещании высшего командного и политического состава: «Наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии, и во встречном бою она, безусловно, разобьет немецкую дивизию», а в обороне «отразит удар двух-трех дивизий противника».

В действительности Красная армия, сравнимая по численности с немецкой, значительно уступала ей по качеству вооружений. Образцы новейшей техники, которую позднее стали справедливо называть оружием Победы, только-только начали поступать в войска, массовое производство этого оружия еще не было налажено. В 1940-м, например, «оборонка» произвела всего 150 танков Т-34 и ни одного штурмовика Ил-2. Особенно не хватало средств радиосвязи, транспорта, зенитной артиллерии, стрелкового оружия. А ситуация становилась все тревожнее. Сталин стремился оттянуть начало войны. Уже на склоне лет В. Молотов говорил писателю В. Карпову: «К войне мы не были готовы — и не только в военном отношении, но морально, психологически. Наша задача психологически и политически заключалась в том, чтобы как можно дальше оттянуть начало войны». При этом В. Молотов добавил: «Мы были готовы в стратегическом смысле, потому что за пятилетки был создан промышленный потенциал, который помог нам выстоять».

Итак, оттянуть войну. Оттянуть до осени 1941-го, потому что осенью Гитлер не начнет, а в 1942-м, когда промышленность поставит на конвейер новейшие виды боевой техники, стране будет легче давать отпор агрессии. Так рассуждал Сталин. Цель понятна и разумна. Но он уверовал, что она реальна и достижима. Он считал, что Германия не рискнет воевать на два фронта. Советский посол в США М. Литвинов разъяснял американцам эту позицию: «Мое Правительство получало предупреждения о предательских намерениях Гитлера в отношении Советского Союза, но оно не воспринимало их всерьез… потому, что считало безумием с его (Гитлера) стороны начинать войну на Востоке против такой мощной страны, как наша, не завершив войны на Западе».

Но Сталин имел дело как раз с безумцем и авантюристом. План «Барбаросса» — чистая авантюра. Одним ударом, не имея ни резервов, ни материальных запасов, Гитлер рассчитывал одержать полную победу. Раз-два — и готово, как во Франции. До последнего мгновения Сталин надеялся, что сможет предотвратить войну. Агентурным сведениям не верил. Впрочем, и сами сведения получал взаимоисключающие. Начальник 1-го управления НКГБ П. Фитин (внешняя разведка) 17 июня представил Сталину спецсообщение из Берлина: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью завершены, и удар можно ожидать в любое время». Начальник ГРУ Ф. Голиков утверждал обратное: все подобные сообщения «необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от англичан и даже, может быть, германской разведки». 21 июня Берия докладывал Сталину: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра. То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру». (Этот «тупой» генерал, передавший в Центр точные сведения о нападении, погиб смертью храбрых в боях под Москвой.)

В результате стратегическое развертывание наших войск не было завершено. Г. Жуков, назначенный за несколько месяцев до войны начальником Генштаба, неоднократно предлагал привести приграничные войска в состояние боевой готовности. Сталин отвергал эти предложения, опасался спровоцировать войну.

Не один день Гудериан, приготовившийся к прыжку со своей мощнейшей танковой группировкой, наблюдал за границей. Нет, убеждался он, «русские ничего не подозревают о наших намерениях». Вечером 21 июня командование Западным округом во главе с Д. Павловым слушало в минском Доме офицеров оперетту «Свадьба в Малиновке», а командование нашей 4-й армии слушало в Бресте «Цыганского барона». В 2 часа ночи через границу в сторону Германии прошел пассажирский поезд. Немецкий пограничник приветливо помахал рукой нашему машинисту. Гудериан совсем успокоился. А в 3.15 на советских пограничников обрушился шквал огня.

Директива Генштаба о возможном нападении немцев с требованием встретить удар в полной боевой готовности ушла в военные округа только в ночь на 22 июня. Поздно. Большинство частей были подняты по тревоге не директивой, а разрывами бомб и снарядов противника.

В полдень 22 июня по радио выступил В. Молотов. Страна узнала, что утром, на рассвете, без объявления войны германские войска вторглись на советскую территорию.

В этот же день обратился к верующим глава Православной церкви в России Сергий: «Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона… Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своем долге перед родиной и верой и выходили победителями».

Так началась Великая Отечественная — гигантская битва, которая длилась 1418 дней, в которой с обеих сторон участвовало до 10 и более миллионов человек, в которой погиб каждый седьмой житель нашей страны — в боях, в плену, под бомбежками, в блокадном Ленинграде, в печах Освенцима, в Бабьем Яру, в Хатыни и тысячах подобных деревень, на заводах Круппа от рабского труда, от голода, холода и болезней.

«Первая большая ошибка»

Как в ведущих столицах мира отреагировали на это событие? Гитлер обещал, что мир «затаит дыхание», как только начнется «Барбаросса».

В 60-е, работая в Лондоне, я получил задание от Агентства печати «Новости» обратиться с вопросами к англичанам из разных сословий: «Помнят ли они 22 июня 1941 года? Какие чувства испытали тогда?» Все, к кому обратился, охотно откликнулись. Все помнили тот день. Пожалуй, общие чувства наиболее полно и откровенно высказал известный писатель Чарльз Сноу: «Мне стыдно признаться, — сказал он, — но я очень и очень обрадовался. Стыдно, потому что Россия понесла такие громадные жертвы. И я был не одинок в своих чувствах. Я тогда учился в университете, и мы с приятелем уехали на уик-энд за город. Утром нас разбудил стук соседа. „Проснитесь, — колотил он в дверь. — Гитлер напал на Россию“. На радости мы распили бутылку виски. Нам не надо было разъяснять: Англия спасена, Гитлеру теперь будет не до вторжения на наш остров».

Черчиллю сообщили о нападении Германии рано утром. Премьер сразу же зарезервировал себе время на Би-би-си и начал готовить текст выступления. Вечером он обратился к нации по радио. «У нас одна цель, одна-единственная цель — уничтожение нацистского режима. Любой человек или государство, которое сражается против Гитлера, будет нашим союзником, — говорил Черчилль… - Из этого следует, что мы окажем любую возможную помощь России и русскому народу».

У СССР появился союзник — Англия. А с ней — и все доминионы Британского содружества.

Сам этот факт значил многое. Все довоенные попытки правящих кругов Англии, Франции и других стран направить Гитлера исключительно против СССР, а самим остаться в стороне, не увенчались успехом. Советской дипломатии, к великому неудовольствию тогдашних чемберленов, удалось исключить такой крайне нежелательный для нас вариант. Гитлер начал воевать на Западе. Черчилль признал в своих мемуарах: «Это был человек (Сталин), который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов».

Да, Черчилль обещал помощь. Но западные специалисты не были высокого мнения о способности СССР противостоять Гитлеру. Британская разведка докладывала: Красная армия продержится лишь десять дней. Британский посол в Москве Криппс не соглашался — месяц. Военные советники президента США Ф. Рузвельта считали, что разгром СССР неминуем и на это уйдет от одного до трех месяцев. Сам Рузвельт думал иначе. 24 июня он выступил по радио и также обещал помощь СССР. А британскому послу лорду Галифаксу сказал: Гитлер «сделал свою первую большую ошибку». И еще один штрих: в беседе с советским послом в июле 1941 года дальновидный советник президента Гопкинс сказал: «Нацистов в своем аппарате не потерпим, будем их убирать».

Муссолини разбудили ночью и вручили письмо Гитлера, который до последней минуты держал своего итальянского союзника в неведении о предстоящей войне. Японский союзник узнал о ней вначале из сообщений информационных агентств. Муссолини ворчал: «Я не беспокою ночью даже слуг». Но сменил гнев на милость: Гитлер обещал, что Украина станет их «общей продовольственной базой». И чтобы не опоздать к дележу «пирога», отправил несколько дивизий на Восточный фронт. За ним поспешили хорваты и словаки. Помимо этого, против нас в годы войны сражалось порядка двух миллионов добровольцев из Франции, Бельгии, Норвегии, Испании и т. д. Вся европейская шваль. Снова двунадесять языков шли на Россию.

В Берлине не заметили, однако, заявлений Черчилля и Рузвельта. Какая помощь? Через несколько недель с СССР будет покончено. Немецкие войска выйдут на линию Архангельск — Волга. Помощь никому не потребуется. Впрочем, в 1941-м ее почти и не было. В ноябре англичане даже прекратили налеты на Германию.

В Москве

Остались взаимоисключающие утверждения о том, как встретили начало войны в самом высшем руководстве СССР. Авторы капитального труда «Мировые войны XX века» (изд-во «Наука», 2002 г., в 4-х томах) пишут: «…принимаемые решения, в том числе в последние дни перед войной, отражали растущую неопределенность и смятение в действиях лично Сталина, его ближайшего политического и военного окружения. Это подтверждают многие ранее не доступные историкам документы. Так, приказом наркома обороны и начальника Генерального штаба от 18 июня 1941 года, то есть за трое суток до начала войны, командованию западных округов предписывалось завершить работы по подготовке и оборудованию военных аэродромов к октябрю 1941 г.». Это просто непостижимо, говорит один из крупнейших специалистов по истории Второй мировой войны О. Ржешевский.

Смятение, похоже, было велико.

Но не до такой степени, что Сталин, как утверждал Н. Хрущев, растерялся, впал в депрессию и, бросив страну на произвол судьбы, исчез на три дня за стенами своей дачи. Фактов, кроме слов Н. Хрущева, подтверждающих эту версию, нет. Другие руководители, работавшие со Сталиным все военные годы, включая В. Молотова, Г. Жукова, не заметили исчезновения Сталина. Хрущев, обвиняя Сталина, не учел (не знал!) одной малости: дежурные секретари в приемной Сталина изо дня в день записывали в специальной книге, кого вызывали в главный кабинет страны, и указывали точное время — часы и минуты входа и выхода. Книга сохранилась, и как только она стала достоянием гласности, сразу и обнаружилось: привирал Никита Сергеевич, крупно привирал. Какие бы душевные бури ни испытывал Сталин в те дни, он работал без перерывов. 23 июня созданы Ставка Верховного Командования и Совет по эвакуации. 26 июня Правительство постановило: установить рабочий день продолжительностью 11 часов, отменить все отпуска. (Это на Гитлера, повторяю, работала вся Европа, советский народ мог обеспечить Победу только сверхнапряжением своих сил.) 29 июня ЦК партии и правительство обратились ко всем органам власти с Директивой — развернутой программой борьбы за Победу, вся жизнь в стране подчинялась этой цели. 30 июня создан Государственный комитет обороны (ГКО) — высший орган управления в годы войны. 3 июля Сталин выступил по радио с речью, в которой изложил суть вышеупомянутой программы.

И еще одна проблема, которая никак не могла решаться в те дни без ведома Сталина. Вряд ли знал об этом А. Солженицын, предъявляя серьезное обвинение советскому руководству. Писатель утверждал, что СССР не признавал русской подписи под Гаагской конвенцией 1907 года, то есть не брал никаких обязательств по обращению с пленными и тем самым не претендовал на защиту своих, попавших в плен. Сами, оказывается, развязали руки Гитлеру, что и привело к гибели миллионов людей. В действительности уже в самые первые дни войны руководство страны обратилось к шведскому правительству через его посольство в Москве с просьбой представлять интересы СССР в Германии и довести до сведения Берлина, что СССР признает Гаагскую конвенцию 1907 года о содержании военнопленных и готов выполнять ее на основах взаимности. В моем личном архиве сохранилась статья обозревателя АПН Б. Скворцова, который в архивном управлении МИДа выяснил: 17 июля Народный комиссариат иностранных дел официально напомнил шведскому посольству о своей просьбе. Берлин не отвечал. 8 августа послы и посланники стран, с которыми СССР имел дипломатические отношения, получили циркулярную ноту советского правительства аналогичного содержания. Наконец, 26 ноября 1941 года «Правда» опубликовала ноту НКИД, врученную накануне всем дипломатическим представительствам. «Лагерный режим, установленный для советских военнопленных, — говорилось в ноте, — является грубейшим и возмутительным нарушением самых элементарных требований, предъявляемых в отношении содержания военнопленных международным правом, и в частности Гаагской конвенцией 1907 года, признанной как Советским Союзом, так и Германией». Берлин проигнорировал все обращения. Гитлер был уверен: СССР вот-вот падет и незачем отвечать. А победителей не судят, заметил он Геббельсу. «За нами, — признал он, — столько грехов, что нужна только победа».

Международные соглашения и договоры для Гитлера ничего не стоили. К ним он относился с запредельным цинизмом. А. Шпеер вспоминал: «К 50-летию Риббентропа в 1943 году (гитлеровского министра иностранных дел) некоторые сослуживцы подарили ему роскошную, выложенную драгоценными камнями шкатулку, которую намеревались заполнить фотокопиями со всех заключенных им договоров и соглашений. „Но когда мы захотели наполнить шкатулку, у нас возникли большие трудности, — рассказывал Гитлеру за ужином посол Хевель, представитель Риббентропа, — осталось лишь очень мало договоров, которые мы бы к этому времени не успели нарушить“. У Гитлера от смеха даже слезы на глазах выступили».

Трагичное начало

Начальный период — с 22 июня до середины июля 1941 года — был самым трудным и трагичным в Великой Отечественной войне.

Гитлер сосредоточил у советских границ силы вторжения куда более мощные, чем в 1940 году, когда трехмиллионная армия и 10 танковых дивизий разгромили четырехмиллионную группировку западных союзников. Теперь у советских границ ждали сигнала к вторжению более 5 млн человек (182 дивизии) и не 10, а 17 танковых дивизий. Вместе с немцами в войне против СССР участвовали с первых дней Венгрия, Румыния и Финляндия. Немецкий историк И. Фест, автор обширного исследования о Гитлере, заметил: «Это была самая огромная, сосредоточенная на одном театре военных действий вооруженная мощь, которую когда-либо знала история». Автор не преувеличил. Так же считал и маршал Г. Жуков. «Надо оценивать по достоинству немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней войны, — говорил он много лет спустя К. Симонову. — Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а перед сильнейшей армией мира. Надо ясно сказать, что немецкая армия к началу войны была лучше подготовлена, выучена, вооружена, психологически более готова к войне, втянута в нее. Она имела опыт войны, и притом войны победоносной. Это играет огромную роль. Надо также признать, что немецкий генеральный штаб и вообще немецкие штабы тогда лучше работали, чем наш Генеральный штаб и вообще наши штабы, немецкие командующие лучше и глубже думали, чем наши командующие. Мы учились в ходе войны…»

Советские приграничные войска не уступали немцам по численности, но во всем остальном — увы. 170 советских дивизий были равномерно распределены вдоль границы и рассредоточены на большую глубину — до 400 километров. Советский план по отражению возможной агрессии и соответственно план стратегического развертывания войны разрабатывался давно под руководством маршала Б. Шапошникова. Он считал, что самым выгодным для Германии и соответственно самым вероятным направлением главного удара противника является участок от Полесья до Балтийского моря. Соответственно здесь и надо было готовиться к отпору, сосредоточивать наши основные силы. Сталин не согласился. По его мнению, Германия в первую очередь постарается захватить промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы Украины. В итоге Юго-Западную группировку усилили. Кстати, в Первую мировую войну главный удар ожидали тоже на юге. И тоже ошиблись.

Гитлер нанес главный удар именно на участке от Полесья до Балтийского моря. Напомню: в январе 1941 года в Москве проходили штабные игры — отрабатывался вариант отпора немецкой агрессии. За противника играл Г. Жуков, за красных — Д. Павлов. Жуков думал за немцев, учел все факторы, важные для поставленной цели (конфигурацию границы, наличие дорог и т. д.), и выбрал для нападения центральный участок и нанес поражение Д. Павлову. Игра явилась генеральной репетицией начала войны. «К сожалению, — говорил маршал много лет спустя историку В. Анфилову, — из уроков ее не сделали должных выводов ни Павлов, ни мы с Тимошенко, ни Сталин».

И вот теперь события развертывались не в игре, а в реальности. Три фельдмаршала возглавляли вторжение. Группа армий «Север» (командующий фон В. Лееб) шла на Ленинград через Прибалтику. Группа армий «Юг» (фон Г. Рунштедт) — на Киев и далее на Кавказ. Главный удар наносила группа армий «Центр» (фон Ф. Бок): перед ней была поставлена цель — окружить и уничтожить советские войска в Белоруссии и затем овладеть Москвой. Падение столицы, верили в Берлине, приведет к краху СССР и концу войны.

Поначалу все складывалось удачно для агрессора. По плану Гальдера четыре мощнейших танковых клина должны были прорвать оборону и устремиться вперед. Один клин — на Прибалтику, другой — на Киев, а два, самые мощные, в обход Минска. В первую неделю немцы нанесли удары по аэродромам и уничтожили более 4000 самолетов. После этого танковым армиям ничто не угрожало с воздуха.

Английский историк А. Кларк так описывает первые трагические дни: «Кроме выигрыша благодаря внезапности немцы обеспечили себе громадное преимущество в численности и огневой мощи в пунктах, выбранных для танковых прорывов… На Севере три танковые дивизии (600 танков) и две пехотные дивизии имели полосу наступления шириной менее 25 миль. Против них находилась одна слабая 125-я стрелковая дивизия. В центре, где группа армий Бока играла роль Schwerpunkt (острие копья, точка максимального сосредоточения), имелись две группы танков под командованием Гота и Гудериана, состоявшие из семи дивизий общей численностью почти 1500 танков. Против них была одна полная стрелковая дивизия (128-я), полки из четырех других дивизий и танковая (22-я) дивизия, недоукомплектованная машинами и находившаяся в процессе реорганизации и формирования».

Можно только представить, какой силы удар был нанесен на эти несопоставимые по силе части.

Итог приграничных сражений был для нас катастрофичен: к середине июля враг захватил Белоруссию, Литву, Латвию, значительную часть Эстонии и Украины, создал угрозу Ленинграду и Киеву. Страшная трагедия произошла под Минском: немцы сомкнули танковые клещи и окружили 30 советских дивизий. 323 тыс. человек попали в плен. В целом потери Западного фронта (Д. Павлов) составили 418 тыс. солдат и офицеров. Гальдер записал 3 июля в дневнике: «…кампания против России выиграна в течение 14 дней».

Рассказ о 1941 годе был прерван на трагическом событии: к середине июля враг захватил Белоруссию, Литву, Латвию, значительную часть Украины и Эстонии. Уже в первый месяц войны Красная армия потеряла ориентировочно 1 млн человек.

Сталин быстро нашел виновника катастрофы. Командующего Западным фронтом Д. Павлова обвинили в трусости, развале управления войсками, в сдаче оружия и складов, больше того, в измене Родине и по приговору Верховного Суда расстреляли (после ХХ съезда КПСС с него были сняты обвинения в измене Родине)

Но каковы же были реальные причины катастрофы?

Слова маршала Жукова, которые я уже приводил, о силе немецкой армии, о том, что их военачальники и штабы думали лучше, чем наши, проясняют многое. Маршал отвергал тезис, будто успех немцев сводится исключительно к внезапности нападения. Конечно, этот фактор сыграл важную роль, это отмечали и Гальдер, и Гудериан. Но не главную. «Главная опасность внезапности заключалась не в том, что немцы внезапно перешли границу, — размышлял Г. Жуков в беседе с К. Симоновым, — а в том, что для нас оказалось внезапностью их шестикратное и восьмикратное превосходство в силах на решающих направлениях, для нас оказались внезапностью и масштабы сосредоточения их войск, и сила их удара. Это и есть то главное, что предопределило наши потери первого периода войны».

Другая причина: во главе Красной армии стояли люди, отставшие от времени, малокомпетентные, не способные руководить войсками в современной войне, вроде маршалов Кулика, Ворошилова, Буденного или начальника Главпура генерал-полковника Мехлиса. Серьезный урон нанесла армии чистка командного состава в 1937—1938 годах, которая и проводилась людьми уровня Ворошилова. Сохранился отчет замнаркома обороны Е. Щаденко: в 1937 году уволено из армии по различным причинам, включая растраты, пьянство, инвалидность и т. п.,

18 658 чел. (13,1 процента), в 1938 году — 16 362 чел. (9,2 процента). Почти треть из них — 9506 чел. — были арестованы, 11 178 человек уволенных были позднее восстановлены в армии, в том числе и будущий маршал К. Рокоссовский. Г. Жуков считал, что эта чистка серьезно ослабила Красную армию, обезглавила ее. А между тем с 1939 года по июнь 1941 года ее численность удвоилась. Рядовых можно было быстро призвать и обучить. Командный состав в одночасье подготовить нереально. В результате к лету 1941 года 75 процентов командиров Красной армии занимали свои должности менее одного года, в том числе и Д. Павлов, который за два года поднялся от командира дивизии до командующего фронтом. Опыта им не хватало. А шапкозакидательство отнюдь не исчезало. Снова обращусь к четырехтомнику «Мировые войны ХХ века»: «Мало внимания уделялось изучению вероятного противника, методов достижения им внезапности нападения, массированного применения танков и авиации… Трудно объяснимым было заявление наркома обороны С. К. Тимошенко на совещании высшего руководящего состава РККА (21−30 декабря 1940 г.) о том, что «в смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового». Оговорка «пожалуй» не спасает. Все это и аукнулось в июне 41-го.

Нельзя забывать, что ни Г. Жуков, ни К. Рокоссовский, ни А. Василевский, размышляя о тяжелом 41-м, не сводили неудачное начало войны исключительно к просчетам Сталина. Действительно, во Франции, например, не было чистки в армии, не было ни Кулика, ни Мехлиса, но страна подняла руки вверх через несколько недель. При взятии Парижа немцы понесли меньше потерь, чем в боях за один дом Павлова в Сталинграде, которым они так и не овладели. Им-то, французам, что мешало достойно сражаться?

Маршал К. Рокоссовский, в те дни генерал, проявивший себя уже в первых сражениях, вспоминал о действиях командования Киевского особого военного округа (М. Кирпонос), но то же самое происходило и в центре и на севере. «Командование округом, — писал К. Рокоссовский, — оказалось не способным взять на себя ответственность и принять кардинальное решение для спасения положения, сохранить от полного разгрома большую часть войск, оттянув их в старый укрепленный район… Оно последовательно, нервозно и безответственно, а главное — без пользы пыталось наложить на бреши от ударов главной группировки врага непрочные «пластыри», то есть неподготовленные соединения и части. Между тем заранее знало, что такими «пластырями» остановить противника нельзя: не позволяли ни время, ни обстановка, ни собственные возможности. Организацию подобных мероприятий можно было наладить где-то в глубине территории, собрав… силы. А такими силами округ обладал, но они вводились в действие и истреблялись по частям».

Другая война

Мощнейший удар немцев ошеломил советские части. Войска, захваченные врасплох, по свидетельству Г. Жукова и К. Рокоссовского, не только отступали, но порой и бежали, и впадали в панику. И все же не это определяло общую картину. К. Рокоссовский, не раз побывавший тогда в самом пекле, вспоминал, что расчлененные танками и авиацией советские части, лишенные единого руководства, упорно искали возможности объединиться: «Они хотели воевать». Они оказывали отчаянное сопротивление. И это сразу же почувствовали немцы: война на востоке складывалась не так, как в Польше или Франции. Генерал Блюментрит, начальник штаба 4-й армии фельдмаршала фон Клюге, отмечал: «Поведение русских войск даже в этом первом сражении (за Минск) поразительно отличалось от поведения поляков и войск западных союзников в условиях поражения. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей».

Капитан 18-й танковой дивизии писал: в России «не было чувства, которое у нас было во Франции, не было чувства, что мы входим в побежденную страну. Напротив, здесь было сопротивление, всегда сопротивление».

Таких свидетельств множество.

Нет, советские войска не просто отступали. 23 июня дивизия полковника И. Черняховского, который к концу войны станет генералом армии и командующим фронтом, полностью разгромила полк 4-й танковой группы генерала Гепнера. В первых же боях молодые москвичи, составлявшие 1-ю артиллерийскую противотанковую бригаду, уничтожили 42 танка группы генерала Клейста. Больше месяца сражалась осажденная Брестская крепость. В Белоруссии уже в первые недели войны появились партизаны. Таких примеров тоже было множество.

Враг встречал все более ожесточенное сопротивление и более организованную оборону. Два месяца продолжалось Смоленское сражение (с 10 июля по 10 сентября): на фронте в 600 км и на глубину 250 км. Немецкий план «Безостановочно пройти к Москве» был сорван. Больше того, на полтора месяца Западный фронт (С. Тимошенко) заставил немцев перейти к обороне. Два своих основных танковых клина Гитлер вынужден был вывести из боя на пополнение. Командующий 3-й танковой армией Гот докладывал: «Потери в танках составляют теперь 60−70 процентов состава».

Как оценивал Г. Жуков, «это еще не свидетельствовало о его (то есть противника) слабости. Бронетанковые соединения, авиация да и пехота были вполне способны массированными действиями наносить нашим войскам тяжелые удары. Но теперь он вынужден был это делать с большей осторожностью и не на всех стратегических направлениях. Задача Ставки состояла в том, чтобы не проглядеть подготовку и направление важнейших ударов противника…».

В ходе сражения образовалась в районе Ельни большая дуга, выдвинутая на восток, — очень удобный плацдарм для наступления на Москву. Г. Жуков предлагал ликвидировать его. 30 июля Сталин назначил его командующим Резервным фронтом, чтобы он занялся ельнинским выступом. (О том, как это произошло, чуть дальше.)

Это была первая самостоятельная операция Г. Жукова в большой войне, и он подошел к ней весьма осмотрительно. Внимательно изучал сильные и слабые стороны противника, действия пехоты и танков, оборонительные порядки немцев и т. д. Допрашивал пленных. Все это очень пригодилось ему под Ельней, под Ленинградом и под Москвой. Выяснил, что наибольшие потери немцы несли от советской артиллерии. В наступление части Жукова шли не очертя голову, а лишь после тщательной разведки, после серьезной подготовки и обеспечения своих флангов. Бои были тяжелые для обеих сторон. Немецкий генерал К. Типпельскирх, командовавший в те дни пехотным корпусом, уделил всего одну фразу боям под Ельней в объемистой книге о войне: «После ожесточенных боев все атаки были отбиты, однако ельнинский выступ немецкие войска потеряли». Хорошо писал: атаки отбили, выступ потеряли. Это о гитлеровских генералах остроумный У. Черчилль сказал: потерпев поражения в сражениях, они брали реванш в мемуарах.

В ходе Смоленского сражения под Ельней советским войскам впервые удалось прорвать главную линию немецкой обороны, разгромить значительную группировку врага. Здесь родилась советская гвардия. Здесь немцы впервые испытали на себе огонь «катюш».

Уже в ходе Смоленского сражения, 11 августа, начальник генштаба сухопутных войск Гальдер сформулировал свой известный вывод: «…колосс Россия… был недооценен нами». Но инициативой владели еще немцы. Пополнив танковые армии, Гитлер бросил их на Ленинград и Киев, где советская оборона была слабее: ему нужно было обезопасить фланги группы армий «Центр». На севере немецкие войска блокировали Ленинград с суши. Сталин, отстранив Ворошилова, срочно направил Г. Жукова спасать этот город. Под Киевом нас ждала еще одна катастрофа: немцы окружили четыре армии и взяли в плен 452,7 тыс. человек. Враг ворвался в Крым, в ноябре подошел к Ростову.

Катастрофа под Киевом самым негативным образом сказалась на обороноспособности всей Красной армии. Образовалась огромная брешь: сюда срочно перебрасывались войска, предназначавшиеся для действий на других участках советско-германского фронта. Нарушались все тактические замыслы. Маршалу Тимошенко приказали отправиться на Украину, он возглавил Юго-Западный фронт, но повлиять на ситуацию уже не мог.

Новым командующим Западным фронтом был назначен И. Конев. За этим фронтом, на расстоянии 40 км, строилась оборона Резервного фронта (С. Буденный).

Последний удар

6 сентября Гитлер приказал армиям фон Бока подготовиться к наступлению на Москву… В ночь на 2 октября во всех ротах зачитали приказ Гитлера: «Нанесите врагу последний огромный удар, который еще до наступления зимы должен его уничтожить». Для захвата Москвы Гитлер собрал максимум сил, перебросил сюда три четверти всех танков (14 танковых и 8,5 моторизованных дивизий), половину всех солдат и почти всю авиацию. Три полевые армии и три мощных танковых клина насчитывали 1,8 млн человек. Им противостояли три советских фронта (1250 тыс. человек). Группа армий «Центр» в полтора раза превосходила силы обороняющихся. Советскому командованию и на этот раз не удалось получить данных о замысле и направлении ударов противника. Генерал Конев считал, что немцы будут наступать по кратчайшему пути — вдоль Смоленской дороги. Там и возводились основные укрепления. Немцы же нанесли удары севернее и южнее дороги. Их целью было окружить основные силы Западного и Резервного фронтов. Только 1 октября Конев доложил Сталину, что немецкие части появились на флангах Западного фронта. Ставка ВГК приказала войскам отходить. Но было уже поздно. 7 октября танковые армии Гепнера и Гота сомкнули клещи. Основные силы Западного и Резервного фронтов оказались в кольце. А через несколько дней и три армии Брянского фронта (А. Еременко) попали в окружение. Буквально за две недели советское командование лишилось 64 дивизий.

Во всех берлинских кафе и ресторанах по распоряжению Геббельса были включены громкоговорители. Ждали «специального сообщения». 9 октября Гитлер выступил в «Спортпаласе». «Уже 48 часов ведется новая операция гигантских масштабов… - бросал он в ликующий зал. — Противник разгромлен и больше никогда не поднимется».

Положение складывалось действительно критическое. «Бряцая силой зла, навстречу нам горланили и перли», — напишет о той осени Леонид Пастернак. Гудериан подходил к Туле, на севере немцы захватили Калинин. На фронте образовалась брешь шириной до 500 км. Но ликовавшие немцы переоценили свой успех. Окруженные части ожесточенно сражались, сковывая противника. Сталин срочно вызвал из Ленинграда Г. Жукова, который успел организовать там прочную оборону, и назначил его командующим, по сути, новым Западным фронтом, преобразованным из Резервного (С. Буденный). Рокоссовский вспоминает о первой встрече с Г. Жуковым в те дни: «Он был спокоен и суров. Во всем его облике угадывалась сильная воля. Он принял на себя бремя огромной ответственности. Ведь к тому времени, когда мы вышли под Можайск, в руках командующего Западным фронтом было очень мало войск. И с этими силами надо было задержать наступление противника на Москву».

Новый командующий срочно создавал оборону на рубежах Волоколамск — Можайск — Калуга. Западный фронт формировался заново. Полмиллиона москвичей, в основном женщины, рыли противотанковые рвы на подступах к столице. Советские войска под натиском превосходящего противника отступали, нанося ему невосполнимый урон. С каждым захваченным километром таяли силы немцев. А Жуков воевал совсем не так, как его предшественники: имевшиеся у него части и свежие дивизии, подходившие из глубины, он не распыливал по всему фронту, а направлял на особо опасные участки. Там же сосредотачивал и артиллерию. Он думал за противника, старался предугадывать его действия — и это ему удавалось. И широко использовал минирование танкоопасных направлений.

Как тут не вспомнить его знаменитую стычку с Мехлисом 29 июля, когда сложилась критическая обстановка под Киевом. Сталин попросил Жукова приехать в Кремль и доложить обстановку на фронтах. Жуков доложил и подробно остановился на возможностях и ожидаемом характере действий противника. И соответственно предложил, что следовало бы делать нашим войскам в складывающейся ситуации. «Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска?» — не выдержал начальник Главпура Мехлис, присутствовавший при этом. Его вопрос прозвучал резко и неожиданно. «Мне не известны планы, по которым будут действовать немецкие войска, — твердо ответил Жуков, — но, исходя из анализа обстановки, они будут действовать только так, а не иначе. Мое предположение основано на анализе состояния и дислокации немецких войск, и прежде всего бронетанковых механизированных групп, являющихся ведущими в их стратегических операциях». В этом ответе весь Жуков. Профессионал дал отпор профану. Сталин не прислушался тогда к Жукову. А прислушался к М. Кирпоносу и Н. Хрущеву, которые убедили его, что Киев оставлять не следует. Предложение Жукова — пожертвовать Киевом, но спасти армию — Сталин отверг. Больше того, освободил его от должности начальника Генштаба и отправил на ельнинский выступ. В результате потеряли и Киев, и армию.

Но вернемся к Московской битве. К началу сражения за Москву в Красной армии произошло чрезвычайно важное изменение, что не заметили поначалу ни немцы, ни мы сами: произошел «естественный отбор» среди военачальников. Очень точно выразил это известный британский историк Д. Эриксон. «Летние и осенние бои (1941 г.) совершили среди командиров военную чистку в отличие от прежней политической чистки. К людям некомпетентным и бездарным стали относиться все более нетерпимо. Сила и замечательное свойство советского Верховного Главнокомандования в том и заключались, что оно смогло выдвинуть из своей среды необходимый минимум командиров высшего класса, сумевших вывести Красную армию из катастрофического положения».

Именно тогда зажглись новые звезды полководцев: Жуков, Рокоссовский, Конев, Белов, Болдин, Ефремов, Катуков, Говоров, Кузнецов, Лелюшенко и другие.

Конев, предвижу вопрос, только что допустил разгром своего фронта? Не один он. Но и Ставка вместе с Генеральным штабом. Жуков спас своего старого товарища от военного трибунала. С присущей ему твердостью он заявил Сталину, что Конев может надежно прикрыть Калининское направление, дал высокую оценку потенциальным возможностям генерала. И не ошибся. Назначенный командующим Калининским фронтом, Конев сумел выдержать мощные удары противника. Больше того, оттянуть на себя значительные силы немцев, которые, не будь активных и энергичных действий его фронта, были бы брошены на Москву.

7 ноября произошло событие, которое в те напряженнейшие дни имело громадное значение. В Москве на Красной площади прошел военный парад и Сталин обратился к войскам с Мавзолея. Гитлер, крутя радиоприемник в своем «Волчьем логове», случайно наткнулся на выступление Сталина, понял, что и где происходит, и пришел в ярость. Его срочно соединили с командиром попавшейся под руку авиационной части. Гитлер потребовал немедленно ударить по Москве, но к столице немецким асам прорваться не удалось.

Англичане отдавали и отдают дань уважения Георгу VI, отцу нынешней королевы: он не послушал советов и не уехал в Канаду, остался в военные годы в Лондоне со своим народом. Мы же долгое время замалчивали, а сегодня словно стесняемся признать факт — Сталин остался в Москве, когда враг стоял у ворот. Так было в истории. Ситуация, согласитесь, посложнее, чем у Георга VI. Речь не о переоценке деятельности Сталина. Это — другая тема. Речь о его роли в обороне Москвы. Если это не мужество, то что такое мужество? Его речь с Мавзолея, его уверенность в победе, его доклад, сделанный накануне на торжественном заседании в связи с 24-й годовщиной Октябрьской революции, и сам факт, что Верховный Главнокомандующий в Москве, имели тогда огромное моральное и психологическое воздействие и на действующую армию, и на страну.

Гитлер гнал войска на Москву, любой ценой они обязаны были взять ее. Немецкие генералы сетовали, что наступает зима, а войска не готовы к ней. Гитлер обрывал их: «Когда наступит русская зима, определю я, а не календарь». Он обласкал фельдмаршала Клюге, чьи войска наступали прямо на Москву, подарил ему ко дню рождения ценную шкатулку, в которую вложил собственноручную записку: «Дарю Вам, дорогой фельдмаршал, 250 тыс. марок». В благодарность за это Клюге должен был взять советскую столицу. Растроганный фельдмаршал сел в танк, поехал на передовую и стал смотреть в бинокль. Позже он рассказывал, будто бы видел башни Кремля. 15 ноября гитлеровцы начали последнее отчаянное наступление, торопились на «зимние квартиры»: дороги к этому времени промерзли, было от 7 до 10 градусов мороза, артиллерию подтянули к фронту.

На Волоколамском и Истринском направлениях против 16-й армии К. Рокоссовского действовали сразу танковая армия Гепнера, три моторизованные и три пехотные дивизии при поддержке двух тысяч орудий и мощной авиационной группы. Здесь немцы сконцентрировали огромную мощь. В июне такая же по силе группировка легко раскрошила приграничную оборону. Жуков и его штаб точно установили, где противник накапливал силы, правильно определили направления главных ударов. Враг встретил глубокоэшелонированную оборону, оснащенную большим количеством противотанковых и инженерных средств. На самых опасных направлениях командование фронтом сосредоточило все основные танковые средства, которые у него имелись. Пять дней армия К. Рокоссовского вела упорные, кровопролитные бои вдоль Волоколамского шоссе. Противник нес огромные потери, теснил наши войска, но прорвать оборону не мог. В те дни Рокоссовский отдал знаменитый приказ: «Последней точкой отступления является Крюково. Дальше отступать нельзя. Дальше отступать некуда». Сражение достигло невероятного напряжения. Защитники Москвы держались стойко. Доблесть и патриотизм войск и всех, кто оборонял столицу, путали карты Гитлера и его генералов. «Последнее наступление» увязло в цепкой обороне. С 15 ноября по 4 декабря немцы потеряли в Подмосковье столько, сколько за все предшествующие месяцы войны. На севере и юге враг потеснил советские войска, но ожидаемого прорыва и здесь достичь не удалось. Танковые клинья теряли машины, людей и выдыхались. В отчаянии сидел в Ясной Поляне под Тулой Гудериан: его части только что были серьезно потрепаны бригадой полковника Катукова. Но его встревожило не это. Он сознавал: сражение за Москву проиграно. И еще: «Это был первый случай, — написал он впоследствии, — когда огромное превосходство

Т-34 над нашими танками стало совершенно очевидным». Гудериан продиктовал письмо Гитлеру и потребовал срочно создать германский аналог Т-34.

Впрочем, этих замечательных машин нашим войскам крайне не хватало тогда. В самые напряженные дни битвы Сталин позвонил Жукову и спросил: «Вы уверены, что мы удержим Москву?» Командующий фронтом в этом не сомневался, но попросил «не менее двух армий и хотя бы двести танков». Сталин ответил, что к концу ноября две резервные армии будут в распоряжении фронта. Но танков не дал, их у него не было. Эвакуированные заводы начали производить их сполна только ближе к Сталинградской битве.

Контрнаступление

К началу декабря немецкое наступление захлебнулось окончательно. Этот момент точно уловил Жуков. 6 декабря произошло то, чего немцы совсем не ждали: при равенстве сил советские войска перешли в контрнаступление, не дав возможности противнику закрепиться в обороне. А. Уткин в обстоятельной книге «Вторая мировая война» пишет: «Германское командование не увидело в 45-летнем генерале Жукове таланта первой величины. Его план был стратегическим шедевром, он верно рассчитал время, место и характер удара. Он не начал вводить резервы панически рано, он проявил чутье мастера».

Эффект внезапности сработал и на наши армии. Три советских фронта — Калининский (И. Конев), Западный (Г. Жуков) и Юго-Западный (Я. Черевиченко) — при температуре минус 30 и снежном покрове в один метр перешли в наступление. Все-таки календарь, а не Гитлер управлял русской зимой, а она выдалась самой холодной за последние 140 лет. Немцы не выдержали удара и, бросая тяжелую технику, поспешно отступали. Через две недели у Гудериана от всей армии осталось 40, у Гепнера — 15 танков. Грянула катастрофа наконец и для них. Немцев отбросили от Москвы на 150−400 км. Гитлер обвинил во всем своих военачальников и отправил в отставку 35 фельдмаршалов и известных генералов: Браухича, Бока, Лееба, Рундштедта, Гудериана, Гепнера, Вейхса, Штрауса… Всех героев французской кампании. И еще жаловался на «несносный климат, зной июля и августа, ноябрьские и декабрьские вьюги». Как будто зной и вьюги обходили советских воинов.

Так завершился 1941-й. Германия потеряла за первые 193 дня войны полтора миллиона человек убитыми, ранеными, пленными. Много ли это? Разгром Польши обошелся немцам всего в 44 тыс., Франции — 154 тыс. человек. Начиная с 1933 года, когда Гитлер пришел к власти, и до Московского сражения нацисты не знали неудач. Под Москвой миф о непобедимости вермахта лопнул. Даже в самой немецкой верхушке стали поговаривать с тех пор о «проигрыше войны».

«Из 162 немецких дивизий, находившихся тогда на советско-германском фронте, лишь 8 сохранили способность вести активные боевые действия. К концу апреля 1942 года вермахт потерял на Восточном фронте около 4 тысяч танков и штурмовых орудий, около 7 тысяч самолетов. Это почти в пять раз превышало его потери во всех военных кампаниях, предшествовавших нападению на СССР» («Мировые войны ХХ века»).

Главное оружие «третьего рейха» — танковое — оказалось под Москвой сломленным: в танковых дивизиях у немцев оставалось лишь 140 исправных танков. Это меньше чем нормальный состав одной дивизии. Напомню, что в июне границу перешли 17 танковых дивизий.

Министр иностранных дел Великобритании А. Иден находился в декабре в Москве и посетил места боев под Клином, увидел вдоль дорог огромное количество разбитой и искореженной немецкой техники, беседовал с немецкими военнопленными. О своих впечатлениях он говорил в палате общин: «Мало найдется примеров в анналах истории, чтобы армия, которая провела такое долгое и тяжелое отступление, как Красная армия в течение лета, все же сохранила боевой дух и смогла обрушиться на врага с триумфальным успехом». Британцы отдавали должное советскому руководству. Газета «Обсервер» писала: победа под Москвой «в значительной степени является триумфом железной воли и организаторских талантов Сталина».

Освобождая города и сотни деревень Подмосковья, советские воины увидели страшную картину «нового порядка», который несли гитлеровцы. Это породило мощный всплеск ненависти к оккупантам. «Сколько раз увидишь его (немца!), столько раз его и убей» — этот призыв К. Симонова знали тогда и стар, и млад. Корреспондент Би-би-си А. Верт писал: «Повсюду немцы разрушали все, что могли. В Истре, например, уцелели только три дома; немцы взорвали старинный Ново-Иерусалимский монастырь. В некоторых городах и деревнях, в которые вступала Красная армия, стояли виселицы с висевшими на них «партизанами». Позже, в 1942 г., я посетил ряд подвергшихся оккупации и разрушенных немцами городов и деревень, и всюду я видел одну и ту же мрачную картину… Всюду они грабили, разбойничали, убивали. Отступая, они сжигали каждый дом, и среди зимы население зачастую оказывалось без крова. Ничего подобного Россия не испытывала со времен татарского нашествия».

Однако победа под Москвой не была полной. Не хватило ни сил, ни средств развить и закрепить успех. Особенно танковых и моторизованных средств. Мешал глубокий снег. Сказывались огромные потери 1941 года. С начала войны до апреля 1942 года Вооруженные силы СССР потеряли 6839,4 тыс. человек. Из них 4090,9 тыс. — безвозвратные потери (убитые, пленные, пропавшие без вести). Но значение этого сражения — даже будучи неполным — огромно. Жуков считал его самым памятным из всех сражений Великой Отечественной. Многие историки называют его переломным в ходе всей Второй мировой войны. Оно поставило крест на «блицкриге». После него сомнительные нейтралы Япония и Турция не решились выступить против СССР на стороне Гитлера. Оно подтолкнуло Рузвельта и Черчилля к созданию антигитлеровской коалиции.

Невозможно переоценить его воздействие на советских воинов и всю страну. «Россия в гимнастерке, обветренная, обстрелянная — это все та же бессмертная Россия, — писал о тех днях И. Эренбург, — и это новая Россия: она заглянула в глаза победе».

Да, только заглянула ей в глаза. Точнее не скажешь. Впереди еще были 1225 трудных и долгих дней до Победы. Впереди было тяжелое отступление в 1942-м. Впереди были Сталинград, Курская дуга, Белорусская операция и, наконец, Берлин. Но все закладывалось здесь, в заснеженных полях под Москвой.