Церковь или стая?

Какое место занимает религия в современном обществе

В жизни современной России Православная Церковь играет все более значимую роль. Но соответствует ли эта роль реальному положению Церкви в обществе? Не приведет ли заигрывание власти с Церковью к появлению государственной религии? Что же делать представителям «иных вер» в современной России? На эти и другие вопросы ответил нашему корреспонденту известный литературный критик и культуролог Лев Аннинский.

— Лев Александрович, как вы относитесь к тому, что Русская Православная Церковь Московского Патриархата претендует на статус государственной религии или официальной Церкви, пользуется всеми привилегиями и поддержкой государственных институтов власти? Каковым, по вашему мнению, должно быть место Церкви в современном государстве?

— Церковь как «тело Христово» уже есть выход веры из сферы чистого духа в мир внешней реальности, а выход самой Церкви в сферу государственного бытия есть дальнейшее непредсказуемое странствие духа в тяжкой природности. Естественно, тут не ангелы меж собой общаются, а тела, и не личности, а стаи, сбитые воедино нуждой и необходимостью. И тут вместо терпимости, понимания, милосердия и прочей патентованной нашей всеотзывчивости начинаются всякие «претензии».

Претендует патриархат, претендует муфтият, претендует раввинат, претендует любая появившаяся на свет секта, претендует и атеизм, который во-след религиозному мыслителю Георгию Федотову можно назвать религиозным орденом с отсутствующим Богом. Все претендуют, все хотят пользоваться привилегиями, все вопят о поддержке и об ущемлении прав.

Поскольку эти вопли раздаются не в сонме небожителей, а в обществе людей, живущих физически, социально, политически и т. д., делить харч приходится по едокам. То есть степень поддержки тех или иных конфессий государством, если уж таковая нужна, должна быть пропорциональна доле их «прихода» в общем населении.

Соответственно Московский Патриархат имеет право на статус «государственной религии» в тех точно выявленных пределах, которые соответствуют доле православных (никониан) в России, с тем, чтобы у прочих граждан, не так крестящихся или не крестящихся вовсе, не было повода жаловаться, будто им не дают дышать.

Если же «дышать» для какой-нибудь секты означает вербовать блудящие души, заманивая или заталкивая их в свои ряды, — тут нужны общественно признанные границы и рамки, которые оговариваются не с точки зрения Господа, Аллаха или Иеговы, а с точки зрения участкового милиционера.

Богу — Богово, а дышать надо всем, в том числе и тем, кто дышит не так, как ты.

— Почему происходит клерикализация современного общества и прежде всего его «элиты»? Может ли Церковь существовать без «духовных костылей», будь то Святейший Правительствующий Синод или Политбюро ЦК КПСС?

— Костыли — это дело не духовное, а земное, в прямом смысле почвенное. Лучше бы Церкви ходить без поддержки ЦК КПСС и от Синода получать лишь духовную, а не материальную поддержку. Кормиться же, окормляя паству, за счет ее пожертвований и вспомоществований.

Но почва-то переменчива! Какой-нибудь сектант скажет: а люди к нам ходят. Даже и сатанисты найдут, чем приманить контингент, не ограниченный в своих соблазнах. И католический прелат потребует не препятствовать тем, кто переступит врата костела даже и из одного любопытства. И идеологи ислама скажут, что умма выше и дороже нации, класса, паспорта или языка. И раввины не покинут покинувших Иегову, если те, вспомнив о своих бедуинских пращурах, захотят вернуться в лоно иудаизма.

Я уж не говорю о тех родимых соотечественниках, что на виду у всего честного народа в истекшем десятилетии дружно покинули парткомы и притекли под сень креста со спешно затепленными свечками в руках.

Элита клерикализируется? Ну и черт… то есть Бог с ней. Она, элита, вечно едет то туда, то сюда, ибо по определению должна чуять, откуда ветер, а ветер только и делает, что меняется.

Сложнее, когда этот ветер (геополитический ветер, мировой, вселенский) поднимает волны миллионных масс, и начинают шататься языки, и ревут народы, ища богов. Бывало такое. И будет.

— Что же делать?

— Что делать, если русские очередной раз шатнутся от ортодоксального православия? Уже ведь продемонстрировали в 1917 году — когда «в три дня» все до основанья, а затем…

— А затем — новые крыши, стены, решетки?

— Да посчитайте, сколько раз уже Россия (Русь) меняла символы веры в зависимости от того, как менялся геополитический ветер. Славянам-язычникам хорошо ли было, когда греческие миссионеры валили их богов? Московитам легко ли было видеть, как птенцы гнезда Петрова в напудренных париках косят под голландцев? И как нам стерпеть, что большевики «троцкого разлива», обрекая синагоги на снос, объясняли, что они большевики, а не евреи, а на террор против православия подталкивали простаков вроде русейшего дедушки Калинина, и была та простота почище иного воровства… Но вопрос-то стоял: кто кого?

Тот же вопрос вынудил бывшего семинариста, ставшего генералиссимусом Советского Союза, восстановить Патриаршество.

Встанет вопрос «кто кого?» — схватимся и за крест. Тем более если только крест у нас и останется, а все прочее вслед за серпом, молотом и пятиконечной звездой отправим туда, где до последнего времени гнил двуглавый орел.

Что ситуация даст, то и возьмем. Рая не будет. Куда вышатнет — там и соберемся. Вокруг креста, вокруг отсутствия креста… И души отведем, если живы останемся. И дух укрепим, если дух из тела не вышибут. Главное — память не потерять. Помнить, как кричали утопленному богу язычников: «Выплыви, выплыви!» О том, как топили жидовствующих за то, что не с теми якшаются. О том, как баржи с православными пускали на дно в Гражданскую войну. Все наше, ни от чего не отвертимся.

А что элита у нас едет то туда, то сюда, — так и элита расплатится. Но это еще «когда-то будет».

— В дореволюционной России официальная Синодальная Церковь фактически выполняла функции «Министерства православного исповедания». Епископы и священники были скорее чиновниками, стоящими на страже государственных устоев, чем пастырями. Государство, в свою очередь, оберегало Церковь. К чему может привести возрождение подобных отношений в современной России?

— Да надолго-то не возродятся. Ну посадите вы священника на зарплату (как было, например, в той же Чехословакии времен Готвальда и Новотного)… Так то чехи, «славянские немцы», они порядок любят. А мы равенство любим. Заделается поп чиновником — против него такая зависть-ненависть начнет копиться в кротких наших сердцах, что только и жди взрыва безбожного.

Государство должно оберегать не Церковь, оно должно оберегать законность, в пределах которой Церковь может утешать людей, в поте лица своего выдерживающих давление свинцовой государственной длани.

Уберите эту длань — и дойдет до священных кулаков и окаянных шей. При нашем темпераменте запросто.

— Из истории мы знаем, что Синодальная Церковь вплоть до революции 1905 года жестоко преследовала инакомыслящих — староверов и сектантов. Не повторится ли подобная история в нынешней России?

— Чего только не делала Церковь «вплоть до революции 1905 года» и вообще в переменчивой истории нашей России. Ей и за Распутина счет можно предъявить: зачем выпустила на свет «святого черта»? И за Лжедмитрия, из монахов пустившегося во власть. И мало ли еще за что: за гонения на староверов, на сектантов… Повторится ли подобная история в нынешней и будущей России? Обязательно повторится. Потому что не Церковь гонит инакомыслящих, она только оформляет (окормляет) свойственную русским готовность обличать всякую инакость. Церковь сама испытала это на себе, когда ярость населения, подхваченная большевиками, пала на ее собственную голову.

А ярость эта, лютость к инакомыслию, инаковерию — от боязни раскола. А готовность наша к этому самому расколу — обратная сторона славной широты и душевности. Интуитивное предчувствие, что за эту широту и душевность придется расплачиваться. А будет ли чем?

— Что делать современным «иноверцам»?

— Я от этих самых «иноверцев» сам происхожу еврейской своей половиной. А если брать половину казачью с мечтами о том, что казаки не такие русские, как все остальные, а особый народ («субэтнос», как сказал бы Лев Гумилев), так я и вовсе по всем корням «иноверец», да еще и не получивший от родителей никакого бога, кроме двух Емель: Пугачева и Ярославского. Что вот мне делать?

Быть русским. По самосознанию, по культуре, по образу жизни, по образу мыслей. Именно русским. А не «православным», «славянином» или каким бы то ни было замкнутым «регионалом», представителем «класса», быть именно человеком надконфессиональной, над-этнической общности, в пределе и сверхзадаче — «вселенской», а конкретно и короче — русским.

— Почему — «над»?

— Потому что на нашем евроазиатском блюдце во избежание бесконечных междоусобий всегда те или иные силы старались водрузить общую «крышку». Или, по-современному, «крышу». То есть вооруженную опеку. Орда, выстроенная «властелином вселенной». Российская империя с Божьим помазанником на троне. Советский Союз — родина пролетариев всего мира. Без «всего мира» не обходилось, а задача-то была — накрыть блюдце…

Рушится общая крыша — тотчас бегут возводить новую и тоже общую, для «всех». Провозглашается очередная «новая историческая общность людей». Отбросили марксистскую ортодоксию, взятую напрокат с Запада и объединявшую народы, — сразу загорелись местные «точки», и с Юга встает призрак Халифата как новой системы бытия, способной связать воедино племена и конфессии, снять боль с местных точек, обрезать все по единому ранжиру.

Интегральность ислама — его козырь. Если бы это была чистая конфессия, то у нее было бы мало шансов: только попри — и другие конфессии упрутся, не дадутся, кровью станут оплачивать свою веру. Если же тотальная жизнеорганизация, то шансы у ислама есть — объединить общее евразийское поле.

А у нас — один шанс уцелеть: остаться русскими. И помочь стать русскими тем, кто захочет войти в контекст русской культуры.

15.12.2004 г.