 |
| Русское Воскресение | Сергей Семанов | 24.11.2004 |
Книги сразу сделались (как, впрочем, и многое тогда!) пресловутым «дефицитом», многолюден был хор восторженных критиков (весьма, впрочем, однообразных по составу). Почему же?
Скажем сразу, и вполне недвусмысленно — случайностей в общественных явлениях такого рода не бывает. Значит, автор сумел заинтересовать общество, высказал вслух нечто такое, о чем до него не знали или не говорили. Рыбаков-Аронов был еврейским патриотом, именно с этой точки зрения он описал то, что мы теперь называем сталинской контрреволюцией — как в середине тридцатых годов Сталин кровавыми усилиями заменил всевластие Коминтерна на советско-патриотическую державность. Рыбаков описал это с сугубо отрицательным знаком, эту точку зрения разделяют и поныне многие его единомышленники у нас и за рубежом. Тогда же это было ново.
Но не только. Рыбаков взрослым человеком пережил ту эпоху, многое знал и видел, а главное — в переломное время конца восьмидесятых годов впервые рассказал обществу о многих делах и людях, о которых большинству его читателей было известно очень немного. Вот почему беллетристика Рыбакова многими воспринималась тогда как некое историко-политическое откровение.
Скороспелое то впечатление современников всячески подогревалось неумеренными восторгами либерально-еврейской критики. Простенькая проза Рыбакова выдавалась ими не только за правдивейшее истолкование отечественной недавней истории, но и за художественный шедевр. Теперь-то, когда газетная пыль времен давно осела, авторы тех восторгов стараются их не вспоминать и тем паче не переиздавать (например, самый заметный из той среды — Лев Аннинский). Но тогда, на исходе суматошных восьмидесятых, только один критик кратко выразил суть рыбаковской, так сказать, эстетики — это покойный ныне Вадим Кожинов. Он ядовито заметил, что тайные разговоры Сталина с Ягодой напоминают заговорщические беседы кардинала Ришелье с коварной Миледи в романах Дюма-отца… Верно, хотя Дюма всё же талантливее Рыбакова.
А. Рыбаков попытался создать эпос той эпохи. На первом плане, конечно, высшие деятели партийного руководства и Лубянки, но не забыты и рядовые советские интеллигенты и даже приангарские колхозники. Замах широк, поэтому интересно, какие же общественные вопросы той поры заняли главное внимание автора?
Прежде всего — «необоснованные репрессии» партийных деятелей, верхушки советской интеллигенции, участников разного рода оппозиционных партийных групп, даже участников сионистского движения. Не забыто и «завинчивание гаек» в столичном искусстве, например, ругань в газетах Камерного театра. Это, как и многое иное, было новым, неизвестным или забытым. Еще больший интерес вызвали описываемые Рыбаковым интриги в сталинском окружении — никогда, скажем, ничего не писалось о «кремлевском заговоре» 1935 года, а Рыбаков написал. Конечно, оценив «заговор» как грубую инсценировку Сталина; считавшегося главой «заговора» тогдашнего секретаря ВЦИК СССР А. Енукидзе назвал «человеком кристальной честности и порядочности». Впервые в советской литературе предстали Н. Ежов, Г. Ягода и даже их никогда дотоле не поминаемые подчиненные с огромными полномочиями — Паукер, Слуцкий, Миронов и иные (подлинная фамилия Льва Миронова была Каган, но о том не сказано, хотя осведомленный Рыбаков этого не мог не знать).
Словом, новаций для той поры набралось немало. На их фоне высвечивалась жизнь советского народа в «тридцать пятый и другие годы». Получалось, что все, кроме, конечно, коварного Сталина, страдали и мучились: тонкие большевики-ленинцы от грубых большевиков-сталинцев, модерновые театралы от кондовых реалистов, арбатские интеллигенты от арбатских же русских хамов, а приангарские колхозники… ну, те от собственной дикости и невежества. Более того, никакого просвета в жизни не намечалось, всё клонилось к худшему.
В ту пору размашистые рыбаковские описания нельзя было соотнести с подлинными историческими документами, наглухо запертыми в архивохранилищах. Теперь в этой области положение круто изменилось. Опубликовано, причем полно и добросовестно, с точными пояснениями и примечаниями великое множество подлинных исторических документов. Из тех самых ранее запертых архивов. И «новации» Рыбакова сразу оказались… выдумками.
Для начала — мелочь, но очень типичная для данного сюжета. В романе подробно описана сцена, как Сталин принимает Маленкова в своем кремлевском кабинете и дает ему важное секретное поручение. Точно названа дата — 9 июля 1935 года. Но вот опубликован полный и точный список всех посетителей Сталина в Кремле с конца двадцатых годов и до кончины, и что же? Впервые Г. М. Маленков, тогда сотрудник аппарата ЦК ВКП (б), не более, попал в кремлевский кабинет Генсека лишь 3 февраля 1937 года. Пояснять тут нечего…
Теперь в свете многих научных публикаций можно ясно представить себе подлинную картину того, как и чем жил советский народ, все его общественные слои в те годы. Какие сдвиги происходили во внутренней политике страны и в каком направлении? Сопоставление подлинной исторической реальности с описаниями Рыбакова безусловно показывает явную односторонность, более того — предвзятость автора. А кроме того — направленность его внимания на очень узкий общественный слой.
Назовем важнейшие публикации последних лет, четверть века спустя после выхода «Детей Арбата». Это два солиднейших документальных сборника — «Сталинское политбюро 30-х годов» и «Сталин и Каганович. Переписка. 1931−1936 гг.», а также научные работы академического историка Юрия Жукова, в особенности последняя из них — «Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933—1937 гг.». Все изданы в столице на высоком научном уровне, последняя в 2003 г.
Давно было известно, что после убийства Кирова из Ленинграда органами ОГПУ было выслано множество людей их числа так называемых «лишенцев» — бывших священнослужителей, дворян, офицеров, купцов, чиновников, а также — подчеркнем это! — их детей". Набралось тех несчастных около 12 тысяч, ни малейшего отношения к Кирову вообще не имевших (А. Солженицын назвал это «кировский поток», видимо, из разговоров той поры). И вот 13 мая 1935 года новоназначенный прокурор СССР А. Вышинский направил письмо на Политбюро, что многие из тех граждан были высланы незаконно. Вскоре часть из них была возвращена без всякого поражения в правах.
26 июля того же года Политбюро утвердило решение «О снятии судимости с колхозников», согласно которому освобождались из заключения или ссылки все осужденные на срок менее пяти лет (речь шла, в частности, о пресловутом «законе о колосках», под который попадали в основном женщины и подростки). В результате такой меры были освобождены от любых форм наказания без малого 770 тысяч граждан, причем со всех была снята судимость, то есть ограничения в правах. Если в первом — ленинградском — случае речь шла в основном об интеллигенции, то во втором — о полуграмотных колхозницах или деревенских несмышленышах, никак уж не могших себя защитить в тенетах сурового судейского крючкотворства. Как видно, в обоих случаях решения касались судеб множества рядовых граждан.
Проследим далее важнейшие государственные решения той поры, имевшие, без преувеличения, всенародное значение. С 1 октября 1935 года была отменена карточная система, открылась свободная продажа продовольственных товаров, а несколько позже и товаров промышленных. Вскоре в этой же сфере произошло событие вроде бы не очень важное, но чрезвычайно характерное — 1 февраля 1936 года был упразднен Торгсин. Тут необходимы пояснения, ибо этот уродливый образец тогдашнего «новояза» давно выветрился из русского языка. Еще в начале нэпа «пролетарское государство» разрешило гражданам сдавать драгоценности или иностранную валюту, а взамен получать особые чеки, по которым можно было купить на соответствующую сумму продовольствие или одежду в магазинах так называемого Торгового синдиката (Торгсин). Уродливое это явление выпало из нашей истории, до сих пор ни одной научной работы нет. Зато отразилось в советской художественной литературе, вспомним хотя бы главу из «Мастера и Маргариты», где кот Бегемот попадает в этот самый Торгсин, после чего там происходят умопомрачительные события.
Всю желчь обездоленного и «классово чуждого» русского человека той поры излил Михаил Булгаков в этой своей сатире! Устроители Торгсина предусмотрительно постановили, что сдаваемые к ним ценности вознаграждаются лишь по весу драгоценного металла или камней. Вот и получалось, что золотой орден екатерининских времен ценился как «зубное золото», а серебряная римская монета как советский полтинник. Вроде бы странно, ведь учредители Торгсина были весьма опытны в купле-продаже ювелирных изделий. Нет, то было продумано четко и хладнокровно. Какому-нибудь «лишенцу» не полагалось масла по карточкам, а оно позарез нужно было семье. Вот и отдавали драгоценности за бесценок. А куда они потом девались, пока не выяснено. В этой связи не стоит удивляться обилию русского антиквариата на современных западных аукционах. Как бы то ни было, но Торгсин отменили.
К первому января 1936 года всё русское, всё христианское население Советского Союза получило неожиданный и радостный подарок — разрешение праздновать Новый год с рождественской ёлкой. Тут опять требуются пояснения. При Ленине и Троцком новогодние праздники приравнивались к религиозным предрассудкам, даже с черносотенным душком, и запрещались. В 1928 году Наркомзем Российской Федерации специальным строгим циркуляром запретил рубку елей для праздников, виновные карались. И вот вдруг в газетах появились рассуждения, что новогодняя ёлка, мол, хороший детский праздник, ничего страшного… Тут же ЦК комсомола дал соответствующее распоряжение для школ и дворцов пионеров. Более того, Совнарком и ВЦСПС постановили перенести выходной с 30 декабря на 1 января. Впервые советским гражданам разрешили безбоязненно и открыто встретить наступающий Новый год.1936-й.
То была не мелочь, отнюдь! Граждане страны как бы возвращались к естественной жизни после без малого двадцатилетнего атеистического ущемления. И касалось это миллионов русских людей самых различных общественных слоев. Событие это надолго осело в народной памяти. Хорошо помню в свои детские годы рассказы о том взрослых. Примечательно также, что в книгах А. Рыбакова про то не поминалось. Видимо, дети Арбата Новый христианский год не праздновали… По коммунистическим или иным каким соображениям.
Отмена жестоких «классовых ограничений», раскалывавших советское общество, неуклонно продолжалось и расширялось. 30 декабря 1935 года «Известия» опубликовали постановление правительства, озаглавленное очень скромно: «О приеме в высшие учебные заведения и техникумы». Уже пятнадцать лет по заветам Троцкого, Луначарского, Бухарина, Покровского и прочих марксистов-космополитов, управлявших в красной России наукой и культурой, дети «бывших» в университеты и даже техникумы допускались с величайшим трудом, преодолевая всяческие трудности и унижения. И вот наконец: «Отменить ограничения, связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учебные заведения». О том, какое облегчение наступило для молодых людей (и родителей!) нет пока ни одной хоть краткой работы. А ведь это судьбы миллионов людей!
21 апреля 1936 года в той же газете появилось постановление, тоже коренным образом изменившее жизнь множества российских граждан. «Учитывая преданность казачества советской власти, — говорилось там, — отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Красной армии».
…Потомки донских, кубанских, терских и оренбургских казаков рассказывали автору, что известие это вызвало ликование в станицах и городах всех одиннадцати казачьих войск. Унизительное тавро было снято со славного российского военного сословия! Более того: вскоре Политбюро по предложению К. Ворошилова постановило воссоздать казачьи части, причем с их исторической формой. Само собой с казаков снимались и все прочие ограничения в гражданских правах, возложенные на них Свердловым, Троцким, Сырцовым, Шеболдаевым и прочими евреями-комиссарами в пору кровавого «расказачивания». Гражданская война для казаков наконец-то закончилась.
В 1935-м и в особенности в начале 1936 года (напомним, время основного сюжета А. Рыбакова) в высшем руководстве страны напряженно обсуждался проект новой Конституции. Во главе всего дела стоял непосредственно Сталин. Напомним, что первая Советская Конституция 1918 года была сугубо классовой, то есть права крестьянства были ограничены по сравнению с правами «пролетариата». Следует подчеркнуть, что принадлежность к этому самому «пролетариату» рассматривалась в двадцатые годы довольно-таки широко: помимо промышленных рабочих туда зачислялись представители так называемых в прошлом «угнетенных наций»; дети буржуазии, раввинов или мулл беспрепятственно шли тогда в университеты.
1 июня 1936 года открылся пленум ЦК ВКП (б), посвященный подготовке новой Конституции. Выступил Сталин. Его речь в контексте того времени и той политической среды следует признать безусловно революционной (или контрреволюционной, это уж на чей вкус). Вот суть сказанного: «Пролетариат — это класс, эксплуатируемый капиталистами. Но у нас класс капиталистов ликвидирован… Можно ли после этого назвать рабочий класс пролетариатом? Ясно, что нельзя… Наше советское крестьянство является совершенно новым классом… Изменился состав интеллигенции, самый характер деятельности интеллигенции. Она является теперь равноправным членом общества, где она вместе с рабочими и крестьянами, в одной упряжке с ними, ведет стройку нового, бесклассового социалистического общества».
При Троцком и Дзержинском за такие слова расстреляли бы сразу.
При «кровавом Сталине» это воплотилось в жизнь, в повседневный быт всего советского народа. Жители деревень перестали считаться — согласно Марксу и Троцкому — «порождающими капитализм» во вред «пролетариату». Инженеры и учителя, врачи и доценты стали пользоваться общественным уважением, а ведь только вчера слово «интеллигент» было бранной кличкой. Повторим, то касалось судеб миллионов и миллионов рядовых граждан, причем не когда-нибудь «в следующей пятилетке», а сегодня, сейчас. Как тут было не радоваться, как не запеть дружным хором популярнейшую песню тех лет: «3олотыми буквами мы пишем всенародный сталинский закон».
И еще лишь одно дополнение в этом впечатляющем перечне положительных перемен. Как известно, Ленин был богоборцем, так и воспитал свою партию. В ходе гражданской войны дело усугубилось тем, что многие православные священнослужители открыто, с церковной кафедры, сочувствовали белогвардейцам. Трагический сюжет этот ныне хорошо известен. При обсуждении проекта Конституции многие деятели «ленинской гвардии», еще сохранившие влияние, требовали законодательно «запретить отправление религиозных обрядов».
Ответ Сталина был не только тверд, но и красноречив: «Я думаю, что такая поправка должна быть отведена… Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны советской власти. Во-вторых, если народ кой-где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо…». Итак, несчастные «лишенцы», пораженные в правах, навсегда исчезли из гражданской жизни. В том числе и те, кто попал в их число за «отправление религиозных обрядов"…
Итак, именно в 1935 и 1936 годах в судьбах громадного большинства народа произошли резкие и существенные изменения. И они были безусловно к лучшему. Однако обо всем этом из романов А. Рыбакова читатели ничего не узнали, а восторженные певцы автора ничего им не пояснили. Очевидец событий, Рыбаков о таких существенных изменениях в окружавшей его тогдашней жизни не мог не знать. Однако те глубинные для народа события его просто-напросто мало интересовали. А что же осталось в памяти и вызвало писательскую сосредоточенность? Прежде всего «дело Енукидзе», именуемое также в литературе как «кремлевский заговор».
Рыбаковская оценка Енукидзе приведена выше, а самый «заговор» писатель счел грубой сталинской провокацией. Но так ли это?
Авель Енукидзе, сын грузинского крестьянина Кутаисской губернии, с юности был участником революционного движения в Закавказье, потом в России, большевик. С лета 1918 года стал при Свердлове секретарем ВЦИК (на тогдашнем новоязе — Всероссийский центральный исполнительный комитет), оставался на этой должности и при М. И. Калинине с завидной для той бурной поры устойчивостью, вплоть до июня 1935 года, когда был неожиданно сброшен со всех постов, потом арестован и погиб. Считался «жертвой культа"…
Теперь-то наконец документально установлено, что Енукидзе выделялся среди всего тогдашнего партийного руководства пристрастием к роскоши и всякого рода излишествам, вплоть до распутства с несовершеннолетними. Увы, это так. Подробности известны и публиковались, приводить их не станем, окружающая нас ныне действительность и без того переполнена такой гадостью.
Ну, а «кремлевский заговор»? Это тоже историческая реальность. По обычаям того сурового времени никаких достоверных подробностей не оглашалось, а слухи ходили самые разнообразные. Они осели в памяти тогдашнего поколения, а потом передавались долгие годы изустно — как всегда в таких случаях, всё более теряя свою подлинную историческую достоверность. Что же в действительности обнаружилось в Кремле весной и летом 1935 года?
К середине тридцатых годов в правящих верхах партии вновь начало складываться организованное сопротивление Сталину. Он уже был признанным общенародным вождем и стал проводить внутреннюю политику, явно расходящуюся с догматами первых лет Октября. Особенно это касалось сферы идеологии. Осторожно, безо всякого шума, но твердо и последовательно, Сталин устранял интернационально-коминтерновскую линию, заменяя ее государственно-патриотической. (Напомним, что понятие «патриот» для Троцкого, Бухарина и прочих было сугубо отрицательным, бранным. Это шло еще от Маркса.)
Такое нравилось далеко не всем в партийном руководстве, особенно из числа так называемой «ленинской гвардии». Потом, когда эта «гвардия» была политически разбита и устранена от власти, ее идейные потомки начали задним числом противопоставлять Ленина — Сталину. Мол, партийного демократа (и его такое же окружение!) заменил деспот-азиат со своими подручными. Схема эта не только примитивная, она недостоверна исторически.
Зиновьев и Бухарин, Эйхе и Рудзутак, Тухачевский и Гамарник, все прочие, потерпевшие поражение, были ничуть не «демократичнее» Молотова или Ворошилова. Более того, двое последних, как и их сотоварищи по сталинскому ЦК, были деятелями в существенной степени народными, У них не было высокомерия «старой гвардии» в отношении к руководимому ими «международному пролетариату», который, по старой марксистской установке, мировоззрения самостоятельно выработать не способен. За него этим должны заняться вселенские революционеры-интернационалисты.
В двадцатые годы Троцкий, потом Зиновьев, потом Бухарин со своими немногочисленными, в общем-то, присными выступали против сталинской линии открыто. Чем это кончилось для них, известно, а подавляющая часть партии, которая уже к тому времени существенно «обрусела», безусловно поддержала своего народного вождя. Тогда противники Сталина перешли к действии тайным. К заговорам.
Один из них вызрел в столичном Кремле как раз к, 1935 году. Енукидзе был не только одним из руководителей Верховного Совета СССР, но и контролировал все внутренние службы Кремля, включая его охрану. Напомним, что там располагались квартиры руководителей партии и государства, от Сталина до опального уже Бухарина. Комендантом Кремля был латыш Рудольф Петерсон, подчинявшийся непосредственно Енукидзе. Так сложилось уже к 1920 году и тянулось без изменений до 1935-го. Все сотрудники Кремля подбирались ими, вплоть до библиотекарей и подавальщиц в столовой.
Енукидзе был во властных верхах деятель известный и влиятельный. По служебному положению и давним партийным связям он знал, что называется, «всех». Поворот Сталина от интернациональной мировой революции к национально-государственной идее не устраивал Енукидзе, как и многих его сотоварищей. Отсюда один лишь шаг до создания и объединения круга недовольных Сталиным и его политическим поворотом. Разумеется, то не был «Заговор Фиеско в Генуе», не мальчишки его затевали, а опытные конспираторы. В число осторожных заговорщиков входили отдельные партийные деятели — И. Пятницкий (Таршис), Р. Эйхе и др., военные чины (впоследствии проявившиеся в «деле Тухачевского»), ответственные работники НКВД, за которыми в отдалении маячил коварный Ягода.
«Кремлевский заговор», как это обычно и бывает, раскрылся случайно. Расследование возглавил Н. Ежов, ставший именно с 1 февраля 1935 года секретарем ЦК ВКП (б). Поначалу всё закончилось полумерами, Енукидзе и Петерсон были удалены из Москвы с понижением, но оставлены в партии. Однако Сталину и его твердым сторонникам стало ясно, что круг их противников широк и что они готовы на самые решительные действия. Дальнейшее хорошо известно из реальной истории.
Что ж, уместно подвести предварительные итоги. И о значении сталинских преобразований в середине 30-х годов, и о популярной кода-то книге «Дети Арбата». Что же получится «в сухом остатке?»
Книгу эту давно не переиздают, критика о ней не поминает, в учебники литературы она так и не вошла. Более того. Уже в июле сего года о романе Рыбакова-Аронова вспомнил вдруг социолог Лев Гудков. И ни где-нибудь, а в сугубо еврейской «Ноге» («Новой газете» то есть). Сказал, как приговор зачитал: «Дети Арбата»? Это несерьёзно, поверхностно, это, по существу, социалистический роман». Приговор этот мы обжаловать не станем…
А вот о преобразованиях в Советском государстве в тридцатых и сороковых годах можно было бы выразиться старомодной фразой: «Дело Сталина живёт и побеждает!». Уже в людской памяти, как пример для потомков. В частности, ныне живущих.
