Русская линия
Гудок Игорь Янин09.11.2004 

Искатель истины
К 150-летию великого русского философа Владимира Соловьева

Имя Владимира Сергеевича Соловьева долгое время было в опале, и сейчас многие из нас открывают его для себя впервые. В связи с этим хотелось бы дать краткий очерк жизни и творчества этого выдающегося русского мыслителя.

Родившись в семье знаменитого русского историка, написавшего историю России в 29 томах, Соловьев с момента своего рождения был окружен высоконравственными и высокоинтеллектуальными людьми. Дед его, Михаил Васильевич Соловьев, был протоиерей. О нем сохранилось предание как о человеке и возвышенно настроенном, и в то же время весьма склонном к юмору, любившему остроумно шутить и вести себя весьма непринужденно.

Его внуки собирались у него по воскресеньям, причем все были убеждены, что добрый дедушка беседует с Богом и Бог тоже беседует с ним. И если отцу Соловьев, пожалуй, обязан своим интеллектуальным стартом, то дед его, безусловно, оказал влияние на религиозное начало. Однажды он подвел восьмилетнего Владимира к алтарю и в искренней молитве благословил его на служение Богу.

Священником наш философ не стал, но всю жизнь был привержен метафизике, обратив внимание к тому, что познается не умом, но сердцем, озарением. Надо заметить, что мистика в понимании Соловьева — отнюдь не что-то невозможное и глупое, а, наоборот, помогающее цельному восприятию жизни, при котором каждому явлению придается какой-то свой смысл, но не с пафосом и страшным выражением на лице, как часто делают наши новейшие «колдуны», а с той же легкостью, с какой мы понимаем правила сложения. Так, юному Соловьеву часто снились вещие сны и являлись видения. Заглянув вперед, отметим, что София, один из краеугольных камней мировоззрения Соловьева, являлась ему трижды.

Собственное миропонимание далось ему нелегко. В тринадцать лет он пережил религиозный кризис. Нигилизм побеждает. Выбросив в сад иконы, Соловьев встает на материалистическую точку зрения, его идеалами оказались… социализм и коммунизм. Позже, однако, Соловьев осознал несостоятельность как коммунизма, так и всего материализма в целом, как односторонней системы. Окончив в 1859 г. гимназию с золотой медалью, Соловьев поступает в Московский университет, на физико-математический факультет, где изучались также и все естественные науки. Он увлекался тогда биологией, но, вероятно, это был не его путь, и, провалив один из экзаменов на II курсе, Соловьев переходит на историко-филологический факультет, всерьез занимается философией.

С этого момента начинается подлинно научная деятельность. Первая его серьезная работа — магистерская диссертация «Кризис западной философии (против позитивистов)» сразу обратила на себя внимание. Язык ее прост и убедителен, что, однако, сочетается с глубиной и широтой исторического материала. После защиты диссертации Соловьев получает должность доцента на кафедре философии Московского университета, затем на год уезжает в Британию, где работает в Британском музее. Вернувшись в Россию, он, по причине склоки, переводится в Петербургский университет. После прочтения лекции, в которой он призывал императора Александра III помиловать первомартовцев, Соловьеву запрещают проведение публичных лекций.

Вскоре он сам уходит из университета и начинает работать в области философии религии, теософии. Именно к этому периоду его деятельности относится работа «Россия и вселенская церковь», посвященная проблеме образования новой религии, включающей в себя все положительные черты многочисленных направлений христианства. В последние годы жизни Соловьев опять возвращается к философии, создает работы, которые, собственно, и составили его идейно-философское наследие, определили суть его философии, — «Красота в природе», «Смысл любви», «Понятие о боге (В защиту философии Спинозы)», «Теоретическая философия» и, конечно, программный труд «Оправдание добра».

Мировоззрение Соловьева менялось с течением времени, а точнее — с изменением, ростом самого философа. Преодолев религиозный кризис юношеских лет, Соловьев приходит к убеждению, что человечество может духовно возродиться лишь благодаря истине во Христе. В письме к Е.В. Романовой он пишет: «Предстоит задача: ввести вечное содержание христианства в новую, соответствующую форму… Представь себе, что некоторая, хотя бы небольшая часть человечества вполне серьезно, с сознательным и сильным убеждением будет исполнять в действительности учение о безусловной любви и самопожертвовании, — долго ли устоят неправда и зло в мире! Но до практического осуществления христианства в жизни еще далеко. Теперь нужно еще сильно поработать над теоретической стороной, над богословным вероучением. Это мое настоящее дело».

Теоретические изыскания Соловьева всегда преследовали практические цели: совершенствование мира, преодоление себялюбия, осуществление христианских идеалов любви к ближнему, достижение абсолютных ценностей. Принято делить творческую жизнь, если это слово здесь уместно, на три периода: в первый период интересы Соловьева сосредоточиваются в основном в области теософии, во второй — в области теократии и в третий — в области теургии. На первом этапе он надеялся, что осуществление Софии, мудрости в мире, может быть достигнуто посредством познания Бога и его отношения к миру. Затем Соловьев обращает свой взор в сторону государства, осуществляющего христианские идеи, что гарантировало бы, как он считает, справедливость во всех отношениях. И на третьем этапе Соловьев всецело занят теургией, т. е. мистическим искусством, создающим новую жизнь, согласно божественной истине.

Вообще же говоря, вся философская «система» Соловьева — это органичный синтез на новом, гармоничном уровне всех направлений философской мысли, ранее существовавшей. Пример тому — его программный трактат «Оправдание добра». Что же это за книга?

Своей целью философ ставит здесь определение правды, не впадая в какой бы то ни было тон наставления и проповеди. По его глубочайшему убеждению, на протяжении своего существования человечество идет по этому пути к правде, которая, конечно, в то же время является и истиной, и религией. Но отношение его к этим трем ипостасям вполне свободное и необязывающее. И если человек хочет быть животным, пусть будет таковым, но пусть тогда не воображает о себе как о путнике на пути к добру и свету.

Вообще, весь этот трактат построен на самом тщательном внимании к человеческим нуждам и стремлениям, на рассмотрении самых обыкновенных путей человеческой жизни, взывающих, несмотря на стихию зла, к ясной простоте правды и добра, установленных не путем насилия, но в результате самых искренних влечений человеческой воли. Весь трактат «Оправдание добра» проникнут мягкой, благожелательной, отеческой заботой о приведении человека и всей его истории к благополучному завершению. Человеческое влечение к добру оправдывает собою то, что очень часто считается несовместимым противоречием. Так, нравственности свойственно аскетическое начало, но она вовсе не цель, а только путь к добру, да и то не единственный. Характерно, что здесь идет перекличка с буддизмом, в котором также провозглашается «серединный путь», не поощряющий чрезмерных отклонений. Это еще раз показывает, что, сколько бы ни было религий, все они имеют в себе зерно истины, надо только суметь его увидеть.

Что можно сказать о Соловьеве как о философе в целом?

Во-первых, необходимо отметить его необычайную склонность к понятийной философии как в ее истории, так и в ее систематическом построении. Его дарования в этой области не только равнялись многим выдающимся европейским философам, но по силе этих дарований и по убедительности логики он превзошел многих из них.

Во-вторых, понятийная философия у Соловьева всегда отличалась весьма острым историзмом, при котором ни одна теория не отбрасывалась без разбору, а, наоборот, всякое философское направление получало у него законное место, мыслилось как органический вклад в общечеловеческий прогресс.

В-третьих, понятийная философия имела для Соловьева настолько самостоятельное значение, что, в сущности говоря, не нуждалась даже в авторитете веры, но это отнюдь не означало для Соловьева, что разум исключал веру и откровение. Это значило лишь освобождение его от всяких авторитетов и предоставление его полной свободе, что приводило его (разум) в конечном итоге к тому же самому мировоззрению, которого требовал авторитет веры. В идеале Соловьев мыслил себе такую понятийную систему разума, которая вполне параллельна вере и откровению, но создается собственными усилиями самого разума.

В-четвертых, вся теоретическая философия Соловьева обладает удивительной особенностью, о которой мы упоминали уже не раз. Она во многом совпадает с различными философскими учениями, которыми изобилует человечество. Но при этом философское рассуждение в теоретических вопросах мысли развивается у Соловьева слишком искренне и убедительно, а также самостоятельно и тончайшим образом критически, так что нет никакой возможности говорить о каких-нибудь прямых заимствованиях у других мыслителей. Получается даже исторический парадокс: Соловьев весьма близок ко многим философам, но он мыслит настолько самостоятельно, как будто бы этих философов не существовало или как будто бы он с ними не был знаком. Но острая критика Соловьевым многих зарубежных философов свидетельствует о том, что он не только был с ними знаком, но и умел находить у них такие особенности, которые с полным знанием дела подвергал рассмотрению. Но критика всегда подается у него в тонах вполне спокойного и даже созерцательного раздумья.

В-пятых, при большой любви к абстрактно-категориальным операциям, при такой, можно сказать, влюбленности в чистую мысль Соловьев вовсе не превратился в абстрактного систематика на всю жизнь, а, наоборот, оставался им лишь в ранней молодости. Конечно, эти понятийные конструкции никогда не отбрасывались Соловьевым целиком и полностью. Но уже с самого начала 80-х годов его начинают волновать совсем другие вопросы, зачастую отнюдь не философские. Поэтому то, что было сказано выше о теоретической философии Соловьева, относится по преимуществу только к самому раннему и самому позднему периодам его творчества. Для самого В. Соловьева, в то время даже еще не достигшего тридцатилетнего возраста, возникали совсем другие проблемы, которые в общем виде мы можем назвать социально-историческими.

Вообще говоря, соловьевские социально-исторические убеждения настолько оригинальны, что их нельзя подвести ни под какую известную нам социально-историческую систему. Некоторые исследователи утверждают, что Соловьев сначала был славянофилом, а потом стал западником. Однако схема эта никуда не годится. Уже в магистерской диссертации Соловьев считает нелепостью славянофильское призвание базироваться только на наивной вере и отрицать всякий разум. Но эта же диссертация подвергла уничтожающей критике все системы разума, известные на Западе, так что В. Соловьев считает и западных философов выразителями не подлинной и истинной философии, а только отвлеченных односторонностей, противоречащих истине в целом. Но опять-таки в работе «Три силы» он представляет Россию как страну, в которой доподлинно осуществляется истина, в противоположность бесчеловечному Востоку и безбожному Западу. После чего этот же человек дает уничтожающую критику византийско-московского православия и показывает, кто больше всего страдал от разделения церквей и необходимости их объединения в одну вселенскую церковь.

Среди идеалистов и философов вообще едва ли был какой-нибудь мыслитель, который с такой же, то есть соловьевской, убежденностью считал христианство истиной. Но, повторимся, разумность христианства достигала у него такой степени убежденности, что иной раз при чтении его произведений невольно встает вопрос: зачем же нужна вера в сверхъестественное откровение, если человеческий разум уже своими собственными силами может достичь истины? Можно только развести руками по поводу примата философии над религией и религии над философией. И это не единственное удивительное место в системе В. Соловьева. Определяя понятие субстанции, он сначала доказывает, что не существует никаких субстанций, которые давались бы нам в непосредственном опыте; а с другой стороны, тут же доказывается, что по крайней мере одна такая субстанция существует, а именно всеобщая и абсолютная субстанция, благодаря которой и все инобытие тоже состоит из субстанций. Получается, что христианство и есть предел разумности, оно есть максимальное ее развитие; а вместе с тем и разумность, взятая сама по себе и доведенная до своего предела, тоже есть христианство.

Для общей характеристики социально-исторических исканий Соловьева важно еще и то, что он говорит о прогрессе. Учение об историческом прогрессе у Соловьева имеет двойной смысл. С одной стороны, это — необходимость перехода от одних исторических форм к другим, то есть необходимость конца решительно всех отдельно взятых исторических эпох. Поэтому, с его точки зрения, исторический прогресс есть и сплошное становление тех или иных целей, которые то возникают, то гибнут, и абсолютен конец всех этих мелких и дробных исторических эпох, то есть нечто уже не просто становящееся, но то, что можно назвать ставшим. Можно привести здесь еще одну параллель с буддизмом, одно из основных утверждений которого гласит, что все в мире проходит через три стадии — рождение, развитие и разрушение. Соловьев развил это утверждение гораздо шире, доказав, что разрушение — это не конец по существу, а лишь переход к чему-то более высокому, что отнюдь не умаляет роли предшествующего.
Каковы были политические убеждения Соловьева?
Он не был ни славянофилом, ни западником, а только постоянным искателем истины, нисколько не стеснявшим себя логическими противоречиями. Он не был ни консерватором, ни либералом, ни реакционером, ни революционером. Да, в конце концов, можно сказать, что он не был ни идеалистом, ни материалистом. В нем не было никаких ограничений, все рассматривалось непредвзято. Везде он был Соловьевым, а значит, в нем уживались самые разнообразные антиномии, которые с обывательской точки зрения звучат как элементарные логические противоречия. Это же касается, в частности, и его религиозных взглядов, как теоретических, так и чисто личных.

Личность Соловьева — большая, глубокая, широкая, даже величественная, хотя в то же время до чрезвычайности запутанная и порой кажется противоречивой. Однако цельное всегда предстает противоречивым, если рассматривать его с позиций множественности. Но во всей этой сложности, изучение которой не может не стать делом многих, была одна простейшая, невиннейшая и наивнейшая особенность. Это неугомонное стремление бороться с нелепостями и язвами окружающей жизни. Эту устремленность души его к Добру просто нельзя не увидеть. Это сильнее всего, что есть в нем и создано им.

Из этого вечного ощущения неудовлетворенности и стремления преодолевать несовершенства окружающей жизни сама собой вытекает еще одна идея, которую можно с полным правом считать для Вл. Соловьева окончательной, итоговой и заключительной. Это то, что можно назвать философией конца.

В течение всей своей жизни В. Соловьев только и знал, что наблюдал завершение. В своих ранних научных трудах он изображает концы всех философских односторонностей. Затем — острейшее ощущение конца византийско-московского православия и рвется к тому, чтобы при помощи Римской католической церкви преобразовать восточную церковь. В 1891 г. его работа «Об упадке средневекового мировоззрения» тоже наполнена чувством катастрофизма по отношению к традиционному православию. Он настолько низко оценивал традиционную и бытовую религию, что однажды в беседе с Е.Н. Трубецким выразил желание объединить всех неверующих против верующих. Неудивительно поэтому, что и в самом конце своей жизни он заговорил о конце всей человеческой истории и о пришествии антихриста. И если его мировоззрение всегда было интимно связано с его личностью, то особенно здесь эта связь оказалась наиболее глубокой и ощутимой.

В 1900 г. Соловьев умирал от неизлечимых болезней; и человечество, по его мнению, в те времена тоже умирало и тоже от неизлечимых болезней, которые он научился распознавать вопреки своему былому историческому оптимизму. Это ощущение конца особенно явно в последней его книге «Три разговора». Е.Н. Трубецкой пишет по этому поводу: «Что-то оборвалось в Соловьеве, когда он задумал эту книгу: ее мог написать только человек, всем существом своим предваривший как свой, так и всеобщий конец».

Но и в отрицании Соловьева, в его разочаровании («во многая мудрости — многия печали», не зря это сказано) не было отказа от жизни, от действия. Напротив, конец старого мироустройства означал необходимость нового — нового действия, усилия и воли, и мысли. Именно поэтому его современник философ Е.Н. Трубецкой писал: «… Практический вывод из „философии конца“ не есть покой, а творческая деятельность. Пока мир не совершился, человек должен всем своим существом содействовать его совершению. Чтобы осуществлялась в нас целостная мысль, мы должны предвосхищать ее в мысли, вдохновляться ею в подъеме творческого воображения и чувства и, наконец, для нее себя самих и окружающий мир сделать подвигом нашей воли».

Это, видимо, и есть главный завет, оставленный Соловьевым нам, его соотечественникам, которым сейчас приходится жить в такое непростое, в кризисное время. Что ж, нам остается только услышать его мысль, осознать.

И претворить в дело.


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика