 |
| Победа.Ru | Мария Жукова | 30.04.2004 |
Он был для меня просто отцом, не больше и не меньше. Такой же папа, как у других детей, добрый, любящий, сильный. Пока я была маленькой, я плохо понимала, что мой отец — выдающийся человек.
Его не стало, когда мне было 17 лет. Когда он был рядом, трудно было представить себе, что он может умереть. Теперь мне иногда кажется, что если бы знать заранее, что человека скоро не станет, то можно больше поговорить с ним, больше оказать ему внимания, о большем расспросить. Но нет, так не бывает. Так уж мы устроены: только потеряв родного человека, понимаем, кем он был для нас…
Если бы я знала, что вижу его в последний раз! Тогда 25 мая 1974 года, в день последнего звонка в школе, я не представляла себе, что отец может скоро умереть. Если бы я только знала, я бы не ушла так быстро. Тогда по какой-то детской наивности и беззаботности (мама называла это «жизнь в розовом свете») я думала, что окончание учебы в школе, экзамены и выпускной бал могут быть важнее, чем последний разговор с отцом. Как мне вернуть те минуты и остановиться, не уходить! Вспоминаю слова бабушки: «Папа с такой тоской смотрел на тебя…»
Потом наступили долгие дни неизвестности, отец был уже без сознания. Могучий организм боролся со смертью. Меня пустили один раз в его палату, и мне стало страшно. Только бегущая световая точка на экране показывала, что он еще жив… Я вышла в темный коридор, сняла белый халат. Через несколько минут, ничего не видя вокруг, спустилась на улицу Грановского… Тогда я еще не представляла, что всего несколько часов отделяют меня от звонка медсестры по телефону: «Георгий Константинович умер…» 18 июня 1974 года, в 14 часов 35 минут остановилось его сердце.
…К нам на дачу в Сосновку приезжают какие-то люди и что-то советуют. Маршал Москаленко в подчеркнуто пренебрежительном тоне говорит о том, что «наверху» решили похоронить Жукова на Новодевичьем кладбище. Но позже изменили это решение и постановили похоронить «по рангу» в Кремлевской стене, с кремацией.
— Как же так, ведь папа хотел быть похороненным в земле!
— А где бумага, он оставил письменное завещание? — Нет, но он смотрел по телевидению похороны маршала Буденного и сказал, чтобы его так же похоронили… -
Звони Гречко, — советует мне бабушка, — ты наследница, тебя послушают.
Набираю номер телефона министра обороны. На мою просьбу Андрей Антонович что-то мямлит. — Звони Брежневу!
У меня руки холодеют от страха. По «вертушке» дозвониться просто, слышу знакомый голос в трубке. На мою просьбу не сжигать отца, а похоронить в землю, по русскому обычаю, Брежнев сухо отвечает: «Я посоветуюсь с товарищами…» Эту фразу от Брежнева слышали часто. «Посоветовались» и сделали по-своему.
В те долгие минуты, когда мы ехали в автобусе из ЦДСА на Красную площадь, когда на улицах Москвы я видела много людей, их слезы, я, цепенея от ужаса, сидела рядом с черной урной, внутри которой — лишь горстка праха. Тогда вдруг смутно начала осознавать, какого человека не стало…
Как-то недавно один ветеран войны, работавший в 70-х годах в гараже Генштаба, рассказал, что когда 18 июня 1974 года умер маршал Жуков, многие водители, бывшие фронтовики из их гаража плакали и не стыдились своих слез… Один наш знакомый вспоминал, как после кремирования Жукова он ехал домой на такси и услышал от таксиста: «Я воевал на Курской дуге. На войне имя Жукова нам придавало храбрости и сил… Сожгли нашу гордость и славу… И ведь похоронят вместе с Мехлисом!»
Вскоре после похорон я получила письмо: «Милая Машенька! Твое личико на похоронах папы было скорее суровым, чем скорбным. Суровость взяла верх над скорбью. Это бывает лишь в тех случаях, когда человек, неся в сердце скорбь, бывает чем-то глубоко огорчен, обижен, оскорблен за умершего человека. Я говорила по поводу смерти маршала Жукова и его похорон с двумя военными, занимавшими в прошлом большие посты. И тот, и другой сказали мне следующее: при жизни нужно было оказывать почести и самое высокое уважение к маршалу Жукову, он это заслужил, а не после смерти. Оба они также считают, что маршал Жуков должен был быть похоронен рядом с маршалами Ворошиловым, Буденным и другими прославленными полководцами. Я тоже придерживаюсь этого мнения. Не это ли и ты, как его дочка, чувствовала и это отразилось на твоем юном личике? Передай, Машенька, своей бабушке, Клавдии Евгеньевне, что я отпела в церкви твоего папу. Он был крещен при рождении, он должен быть и отпет кем-либо из людей, и это сделала я. Вот и все. Скорбь вашу я не могу утешить, я это знаю. Но знайте, что на свете есть еще добрые люди, для которых добро является высшим благом. Будьте здоровы. Надежда Павловна Асальчук, г. Москва».
Уже четверть века, как нет маршала Жукова, а письма, полные не просто благодарности, уважения, преклонения, а самой искренней любви к нему, все идут и идут. От людей самых разных возрастов.
Несколько лет назад мне написала письмо жена офицера из Хабаровска: «Не знаю, чему и каким идеалам учить своего сына, а ему всего три года. Я нашла, а скорее, утвердилась в том, что настоящим был и остается Ваш отец…»
Настоящим… Какое простое и какое глубокое слово. Настоящий — значит подлинный, неподдельный, истинный. Пожалуй, для меня дорого в отце в первую очередь именно это. Он не казался, не притворялся, а был самим собой, без всякой фальши. Как передать ту красоту величественной гармонии, которая была ему присуша? Гармонии внутренней и внешней… Описывать его на словах — все равно что пытаться описать Россию (а он часть России, часть народного духа). Она — необъятная, до боли родная, таинственная, мужественная, добрая, страдающая, любящая… И отец такой же. Кровь от крови, дух от духа. Однажды я в шутку набрасывала его портрет, а он серьезно позировал мне. Портрет, конечно, не получился, я тогда поняла, как далеко отстоит рисунок от того, кого пытаешься изобразить. Так же и на бумаге: как несовершенны слова, как далеко все это от того, о ком пишешь…
Как-то раз в школе я писала сочинение на тему «Добрые руки матери». Было очень трудно писать о них, хотя они родные, теплые. Так же и отцовские руки описать сложно: если сожмет кулак — одни, а если по голове погладит — другие. Руки и воина, и крестьянина (со шрамом от серпа на мизинце левой руки)…
О внешнем облике отца вспоминал преданный ему офицер охраны Николай Иванович Пучков (ныне покойный): «Георгий Константинович был красивым человеком: от лица с правильными чертами, высоким лбом мыслителя и волевым подбородком веяло мужеством и решительностью. Особенно впечатляли серые с голубизной глаза, отражавшие большую работу мысли. Его внимательный проникающий взгляд выдержать было очень трудно, особенно тем, кто провинился. Георгий Константинович был невысокого роста, но низким не казался. Я объясняю это его внушительным видом и могучим телосложением. Жуков обладал прекрасно развитой мускулатурой, и, несмотря на большой вес, его походка была легкой, спортивной. Сказывалась многолетняя тренировка спортсмена-конника, охотника. Физическая сила Жукова была настолько велика, что однажды, испытывая ее на специальном игровом приборе в парке, он вывел из строя этот прибор: измеритель не выдержал, «зашкалил». Мне же чаще всего вспоминается его теплая улыбка…
Когда меня просят рассказать об отце, я всегда затрудняюсь, с чего начать. Почему-то всегда мысленно возвращаюсь к дорогой его сердцу деревне, к его крестьянским корням, к его родителям, к тому, что духовно питало его всю жизнь.
Отец родился 19 ноября по старому стилю (2 декабря по новому) 1896 года в деревне Стрелковка (Стрелковщина, так он иногда по-старому называл ее) Малоярославецкого уезда Угодско-Заводской волости Калужской губернии в семье крестьян Константина Артемьевича и Устиньи Артемьевны Жуковых. У Жуковых было трое детей — кроме Георгия, дочь Мария, 1894 года рождения, и сын Алексей, 1899 года рождения, умерший в младенчестве. Устинья Артемьевна, в девичестве Пилихина, была родом из крестьян деревни Черная Грязь, что недалеко от Стрелковки. Как и многие местные женщины она занималась извозом, была физически сильным человеком, перетаскивала пятипудовые мешки, унаследовав силу от своего отца, который, как вспоминали очевидцы, мог поднять лошадь, а также валил сам дубы для постройки дома и клал их на сани.
Константин Артемьевич был подкидышем, его взяла в младенчестве из воспитательного дома, который находился в Москве (сейчас там располагается Академия ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого, до недавнего прошлого носившая имя Дзержинского), вдова Аннушка Жукова. От нее и пошла фамилия. Ни он сам, ни впоследствии Георгий Константинович ничего не узнали о своей родословной. Может быть, причина была и в том, что Константин рано, в восьмилетнем возрасте, лишился матери. Он выучился сапожному делу и по традиции, как многие мужчины тех мест, уходил в Москву подрабатывать этим ремеслом. В 1892 году примерно в возрасте 41 года, как значилось в церковной записи о венчании (точный возраст неизвестен), он обвенчался с Устиньей, которой тогда было 26 лет, у обоих это был второй брак по причине вдовства. Венчал их священник Василий Всесвятский. Он же и крестил младенца Георгия на следующий день после появления на свет (таков был обычай из-за высокой смертности младенцев). Крестными его родителями были крестьянин села Угодский Завод Кирилл Сорокин и крестьянская девица деревни Стрелковка Татьяна Петина. Наречен отец был в честь святого великомученика Георгия Победоносца, римского полководца, мужественного воина, принявшего мучения и смерть за исповедание веры Христовой. Христианское имя таинственно связывает человека с тем святым, имя которого он носит!
Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что люди гадают и строят неверные предположения, почему же отец был назван Георгием. Иногда приходится читать о самых невероятных, злонамеренных вымыслах. А дело-то все в том, что по православным канонам имя младенцу нарекают на восьмой день от рождения. 19 ноября по старому стилю (2 декабря — по новому) отец родился. Можно посмотреть православный календарь и убедиться: память великомученика Георгия празднуется 26 ноября (по старому стилю) — спустя восемь дней.
(Не могу обойти молчанием и другого заблуждения, связанного с рождением моего отца. Несколько лет назад по решению каких-то инстанций день рождения Жукова был перенесен со 2 декабря на первое. Аргумент — астрономические вычисления. Однако у нас, православных людей, существует церковный календарь, по которому мы живем. Достаточно открыть его и посмотреть: 19 ноября по старому стилю соответствует 2 декабря по новому. Но никакого нового стиля в прошлом веке не было. Если взглянуть глубже, то поймешь, что требуя прибавлять к какой-либо дате старого стиля двенадцать дней вместо тринадцати, нас стараются оторвать от наших святых покровителей, от церковных праздников. Если вслед за ревнителями переноса дня рождения Жукова считать, что он родился 1 декабря, то этому дню соответствует в православном календаре 18 ноября: нас попросту пытаются оторвать от празднования памяти великомученика Георгия Победоносца на восьмой день после рождения Жукова, когда по церковным канонам и нарекается младенцу его имя. Для людей же светских, которых может не убедить подобное объяснение, поясню, что отец всегда отмечал свой день рождения 2 декабря…)
Никольский храм, в котором совершалось таинство венчания родителей Георгия и таинство крещения их ставшего впоследствии знаменитым сына, выделялся среди прочих сельских церквей своей красотой и размерами (высота — около 30 метров). Он был построен в 1865 году на общественные средства, был величественным, просторным и, как говорили крестьяне, «внутри очень благовидным». Главные святыни храма — чудотворные иконы Святителя Николая и Божией Матери Иверской, привлекали многочисленых паломников.
Отец Василий Всесвятский, которому было тогда 53 года, был вторым священником в храме. Его рукоположили в сан из учителей, он пользовался любовью и уважением среди прихожан. В 1874 году он добился открытия первой библиотеки при церкви и был отмечен за усердное распостранение книг духовного содержания в приходе. С 1896 года отец Василий стал уездным наблюдателем за церковно-приходскими школами Малоярославецкого уезда, получил за свои духовные труды награды — набедренник, скуфью и камилавку.
Мать будущего полководца Устинья Артемьевна обладала сильным характером, который передала сыну, она воспитывала детей в благочестии и трудолюбии. Константина Артемьевича уважали в деревне, считались с его мнением. Он избирался уполномоченным на областные сходы. Фотографии его, к сожалению, не сохранилось. По описанию старожилов это был худощавый человек с небольшой бородкой, волосами, постриженными «в кружок», он отличался подвижностью, живостью, любил детей — и своих, и чужих. Роста был среднего, но Устинья казалась выше, так как держалась удивительно прямо, а супруг был сутуловат, то ли согнулся от невзгод, то ли по сапожнической привычке.
С ранних пор (это особенно чувствуется по воспоминаниям отца) Георгий, а тогда еще Егорка, познал, что такое взаимопомощь односельчан — в голоде, нужде, в несчастье. С детства отец видел примеры милосердия, сочувствия и готовности придти на помощь тем, кто попал в беду. О многом говорит описанный отцом случай, когда он пятнадцатилетним подростком бросается в чужую горящую избу, чтобы вывести оттуда больную старуху и детей. Мне кажется, что если подросток способен на такой героический поступок — спасти ближнего ценой собственной жизни — значит вырастет из него настоящий человек. Неслучайно, как вспоминает двоюродный брат отца Михаил Михайлович Пилихин, Георгия уже в 15 лет начали называть по имени-отчеству. На склоне лет отец, размышляя о войне, записал в своем блокноте: «…нет абсолютных героев, абсолютно мужественных военачальников. Если изображать героя таким, что ему чужды человеческие слабости, это будет явная фальшь. Героями становятся те, кто в минуты тяжелой обстановки сумел побороть страх и не поддаться паническому настроению».
С малых лет воспринял отец талант русских крестьян — гостеприимство, милосердие к ближним. Это — истинно христианские черты, проявлявшиеся в нем органично. До конца жизни он оказывал помощь нуждавшимся, причем не любил об этом говорить.
В дни битвы под Москвой отец, командовавший тогда Западным фронтом, ехал к себе в штаб в Перхушково и увидел двух девочек, которые были настолько голодны, что выбирали зерна из лошадиного корма. Отец велел остановить машину, разобрался, чьи это дети (оказалось, что их семья действительно бедствовала), и принял меры, а в первую очередь распорядился накормить… Казалось бы, какой груз лежал тогда на его плечах, какая ответственность, а тут чьи-то девочки!…
О его чуткости и помощи людям говорит и письмо дочери генерала Трубецкого: «Меня, а также мою семью очень трогает все, что связано с именем Георгия Константиновича. Мой отец, генерал-лейтенант технических войск Трубецкой Н. Н. до войны работал с Георгием Константиновичем в Генштабе — начальником управления военных сообщений. Через месяц после начала войны он был репрессирован, а мы, члены семьи «врага народа», были отправлены, с конфискацией имущества, в ссылку в Сибирь. Георгий Константинович нам очень помог, когда в 1956 году после посмертной реабилитации отца мы приехали из сибирской ссылки. Мама и брат были на приеме в Министерстве обороны.
Георгий Константинович принял большое участие в нашей судьбе. Было тут же сообщено в управление военных сообщений, где до этого работал отец, а также в хозяйственное управление армии, чтобы их встретили там и сделали все, что положено в таких случаях, с указанием «срочно». Предоставил им свою персональную машину, на которой, после того, как было все оформлено, их отвезли домой. С указанием «срочно» было дано распоряжение на получение квартиры, на получение пенсии маме за отца, а также на получение пенсии младшей сестре, которой в то время было 16 лет. И все это было сделано в течение недели. Таким образом мы могли начать жизнь заново, не испытывая никаких трудностей. А для нас тогда это было очень важно.
Мы глубоко чтим память Георгия Константиновича как народного героя. Победой нашей в войне мы все обязаны ему. С глубоким уважением Наталия Николаевна Трубецкая и вся семья Трубецких».
Часть 2
Это лишь некоторые примеры его помощи. Я же помню, как он заботился о людях, непременно спрашивая, накормили ли водителя, распоряжался отдать свои новые полуботинки сыну ухаживавшей за ним медсестры, помогал получить квартиру или провести телефон. Но я никогда не слышала от него рассказов о его благодеяниях.
Ему была свойственна какая-то природная скромность. Никто никогда не видел в нем заносчивости, чванства, барства, что часто бывает с людьми, достигшими каких-то высот. Всегда он был прост, доброжелателен и доступен. Недавно мне на глаза попался старый, семидесятых годов, журнал со статьей отца. Вот как она начиналась: «Мне пришлось быть непосредственным участником многих наступательных операций Великой Отечественной войны». Просто «непосредственным участником». Так написал о себе человек, которого в народе называют спасителем России. Русскому крестьянину всегда было присуще чувство личного достоинства, как, наверное, память о том, что человек — это образ Божий. Было это чувство и у моего отца.
О его великодушии свидетельствует следующий эпизод. Ночь с 8 на 9 мая. Карлсхорст. Подписание акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Всей церемонией распоряжался маршал Жуков. Он вел церемонию жестко, в присущей ему немногословной манере. Но в его словах, интонациях, жестах не было даже намека на ущемление национального достоинства поверженных немцев. Маршал Жуков имел полномочия организовать подписание акта в любом месте Берлина по своему усмотрению. Он имел все основания выбрать одно из зданий того квартала германской столицы, где в 1760 году русский генерал Захар Чернышев принял ключи от Берлина, принесенные ему Берлинским магистратом как знак капитуляции перед Российской империей.
Однако отец пощадил национальную память Германии. Очевидцы рассказывали, что среди офицеров различных рангов разговоры о событиях 1760 года велись, многие высказывались за то, что следует подчеркнуть исторический факт второй капитуляции Берлина перед русскими войсками. И это было объяснимо. Слишком много горя и страданий причинили германские войска народу России в 1941—1945 годах. Но надо отдать должное такту маршала, который продемонстрировал перед всем миром лучшие черты русского характера — великодушие и незлопамятность.
Было у него и впитанное от крестьянских предков свойство держать слово. «Не давши слова крепись, а давши — держись». Какому русскому не знакома эта поговорка! Он был чрезвычайно щепетилен в отношении данного слова и никогда не нарушал своего обещания. Также требовал этого и от других…
Общественное мнение, существовавшее в деревне и многое в жизни определявшее, воспитывало честность, товарищескую надежность, верность в дружбе. Помню, как отец прививал мне законы товарищества с самых ранних пор, учил, что необходимо в дружбе, а чего допускать нельзя. Приходит на память такой случай.
Я училась в школе и не любила математику. Однажды в четверти по геометрии мне выставили «тройку». Подруга моя Лена получила «четверку». Радостные, что наступили каникулы, мы приехали из школы к нам на дачу. С порога отец спросил об итогах четверти: «У тебя что, Машенька?» Я ответила: «Одна тройка — по геометрии, не смогла вытянуть на четыре…» Тогда он обратился к Лене: «Ну, а у тебя что по геометрии?» «Четыре…» Отец строго выговорил, но не мне, а ей. «Как же ты могла допустить, ты ведь Машина подруга…»
В деревне, считаясь с общественным мнением, человек не мог не заботиться о своем добром имени. С детства отец знал, как быстро бежит впереди человека дурная слава. Незадолго до своей кончины он, живший изолированно от всего мира на даче, спросил у своего бывшего шофера: «Люди меня худым словом не поминают?»
Что мне еще дорого в отце, так это, пожалуй, его трудолюбие. Он с раннего детства постоянно наблюдал за занятиями старших и охотно подражал им. Константин Артемьевич сказал однажды сыну, что он уже большой — скоро семь лет, пора браться за дело: «Я в твои годы работал не меньше взрослого». И стал отец в сенокосе участвовать: растрясать сено, сушить его и сгребать в копны, потом — когда подошла уборка хлебов — стал учиться жать. И все с удовольствием, с ребячьим задором, желая не отстать от взрослых.
У крестьян всегда осуждались лень и праздность. Помню, как отец говорил о ком-то: «Да он лодырь!» И этим все было сказано…
Уважение к старшим, в первую очередь к родителям, особенно тогда, когда они стареют и становятся немощными, также было характерной чертой отца, усвоенной от предков, односельчан. «Чти отца твоего и матерь твою…» Его мать, а моя бабушка, которую я, к сожалению, никогда не видела, кроме как на фотографии, старость свою провела в семье, окруженная уважением и заботой. Не было никогда у русских той низости, что насильно прививают нам сейчас, — стремления отделяться от стариков, тем более сдавать их куда-нибудь, чтобы не были обузой.
На даче в Сосновке во время войны Устинья Артемьевна доживала свой век. Она выходила на крыльцо и любила подолгу (как мне рассказывали) сидеть там и дышать воздухом. Ее дорогой сын был на фронте, она думала о нем и, я не сомневаюсь, просила Бога, чтобы Он сохранил ему жизнь. Материнская молитва со дна морского поднимает. Сколько раз сын ее был буквально на волосок от смерти.
Как-то она подозвала к себе молодого солдатика, Сергея Маркова, служившего на даче в охране. (Он рассказывал мне об этом эпизоде, уже будучи пожилым человеком). Подозвала, расспросила, как мать, о тяготах службы, дала из кармана конфет…
Я люблю перечитывать первую главу книги отца. Некоторые фразы помню наизусть. Поэтому резанула слух одна фраза, произнесенная за кадром в фильме, созданном известной телекомпанией Би-Би-Си (фильм был показан по нашему телевидению). Там рассказывали о детстве Жукова, и вдруг я слышу: «Жуков вспоминал: «Я очень любил отца, но он испортил меня». Открываю книгу на нужной странице и читаю: «Я очень любил отца, и он меня баловал». «Испортил» и «баловал» — это разные вещи. Можно, конечно, сослаться на неточности перевода. Подобная «неточность перевода» иной раз оборачивается злостным искажением. Отец не раз повторял, что малая ложь рождает большую…
Кто-то уже договорился до того, что отец не любил свою мать. Я же помню обратное. В моей комнате на стене висел бабушкин портрет. Она в платочке, старенькая, лицо в морщинах, суровое, натруженные руки… «Плохо поступают дети, когда забывают своих матерей… Со мной, мать, этого не случится, — твердо сказал я». Мне дороги эти слова отца. И другие: «На полустанке Протва меня встретила мать. Она очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Спазмы сжали мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться…» Не заметить в этих строках любви и сострадания к матери может, наверное, лишь человек с черствым сердцем. Он достоин жалости…
«Обличители» Жукова винят его в том, что он не любил солдат, не ценил их жизней. Ложь, клевета, хула… Отец сполна испытал на себе их тяжесть при жизни, испытывает и после смерти.
Наш русский философ Иван Ильин писал: «Лакейским душам свойственно поднимать клеветнические сплетни вокруг больших людей. Чем значительнее гениальный человек, чем могущественнее льющийся на него свет, чем большая сила блага, красоты и правды излучается из него — тем нестерпимее становится его облик для натур слепых, тщеславных и зависимых… Праведник одною жизнью своею обличает кривых, лукавых и лицемерных. Герой уязвляет не героя одними делами своими… И бывает так, что чем божественнее луч, который светит сквозь человека, тем сильнее плещут вокруг него страсти злодейских натур. Луч Божий нестерпим пошлому и злому человеку».
А правда… Она только и есть в народной памяти, не в газетах, а тем более не на телеэкране. Клеветнику постичь законы этого народного отбора невозможно, но они единственно справедливы и верны…
Недавно, читая о нашем великом полководце Скобелеве, я встретила такие его слова: «На войне сердце значит все…» Если полководец обладает любящим, жертвенным сердцем, то это чувствуют солдаты (ведь они как дети, считал Скобелев) и платят взаимностью. Сердце сердцу весть подает. И если эта любовь есть, то никакими доводами рассудка ее не умалить.
И невдомек им, этим лжецам, а попросту «брехунам», как их называл отец, этим вечным дискуссантам, что русский народ любит маршала Жукова таким, какой он есть, что народ давным-давно его понял и принял всего без изъятья, сердцем почувствовав в нем своего. От этих дискуссий и лживых слов маршал Жуков не станет хуже. Он уже состоялся — раз и навсегда…
Сколько раз мне приходилось видеть и чувствовать любовь людей к отцу. Мне кажется, это не просто оценка его заслуг, уважение, преклонение, но именно любовь. А она, думаю, может быть только к человеку, который сам любит людей. В православном человеке нет выше любви, чем быть готовым жизнь свою за других положить, отречься от себя во имя ближних…
Однажды на встрече с ветеранами я прочитала письмо, присланное отцу в 1956 году. Написал его пенсионер, в прошлом рабочий, инвалид второй группы Марухин Александр Александрович из деревни Дворики Озерского района Московской области. Он-отец двух сыновей, старший погиб на фронте в 1942 году, младший служил к тому времени на флоте. Привожу это письмо с сокращением, сохраняя его неповторимый стиль и колорит:
«…Я осмелился вам написать письмо в день Вашего рождения, 60 лет Вам исполнилось.
Лично я Вам желаю, мой дорогой отец, меньшой и дорогой наш друг и дорогой мой товарищ Георгий Константинович, доброго здоровья и жить много Вам лет. Живи с нами, живи с нашими детьми, живи с нашими внуками и работай на благо народа и любимой нашей матери-родины в добром здоровье, и желаю я Вам от души и сердца моего благополучия, во всех путях твоих от лютых врагов твоих спаси и сохрани от погибели тебя. Прошу я тебя, во-первых, Вы меня простите, что я Вас побеспокоил и оторву Вас от работы прочесть мое письмо.
Я очень Вас люблю, так люблю, что не могу сказать, я за тебя даже согласен отдать жизнь свою. Хочу тебе сказать правду, не буду скрывать от тебя — после войны 1945 года вскоре я о тебе не стал слышать, куда мой братец меньшой делся. Если бы он умер, мы бы услышали такое большое горе. Я многих спрашивал, никто не знает, где Вы были. Я каждый день по тебе горько, сильно плакал, ни одного дня не проходило, чтобы я по тебе не поплакал, сколько раз меня моя старуха ругала, что ты, такой дурак, почему ревешь как корова и все плачешь и плачешь. Я старухе только одно скажу, ты, старуха, ничего не знаешь, кроме одной печки, как взять рогач.
Часто я вспоминал про тебя, для меня радостная весть явилась в 1953 году в марте месяце, я услышал имя твое и фамилию твою. Я даже от радости упал на землю, заплакал, неужели мой и наш любимый спаситель великий, разумный, русский полководец, ученик, правнук Суворова, а он жив — в душе у меня так стало весело и радостно, с нами опять наш великий русский полководец-суворовец.
Дорогой мой братец меньшой, Георгий Константинович, хочу я тебе описать свою жизнь и свое здоровье, конечно, уже старость подошла, здоровье плохое, живу в маленькой отсталой деревушке в лесу, нас 7 домиков и всех 15 едоков старых и малых, зимой, конечно, очень скучно, летом весело. Зимой зажжем свои лампы, куда-нибудь соберемся посидеть от скуки в один домик, чего-нибудь поговорим, потом разойдемся все по домам своим. Дорогой мой братец меньшой и дорогой наш друг и дорогой наш товарищ Георгий Константинович, Вы извините меня, может, я Вам чего-нибудь плохо написал, я сколько лет Вам собирался написать письмо, я очень люблю Вас, как родное свое дитя и как свою родимую матушку, мой дорогой братец меньшой, любезный Георгий Константинович, я Вас прошу, если Вы можете, пришлите свою маленькую фотокарточку мне на память.
Я буду беречь Вашу память и на груди буду таскать любимого своего полководца, ученика, правнука Суворова».
Этим безыскусным письмом фронтовики были тронуты до слез. Один генерал сказал мне, что у него в сердце — такая же любовь к Жукову, только подобными словами выразить он ее не может. «Конечно,» — пошутил другой ветеран, — «ты же профессор…».
Как и Александр Васильевич Суворов, на которого во многом равнялся отец, он был знатоком солдатской души. Денис Давыдов говорил о Суворове, что тот «положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение». То же самое, мне кажется, можно сказать и о Жукове.
Военный историк Н. Светлишин вспоминает: «Однажды мне показали солдата-артиллериста, с которым маршал Жуков ел из одного котелка кашу. «Неужели правда?» — не удержался, спросил я бойца. «Обычное дело, — заверил меня пожилой солдат. — Подошел, присел рядом на станину орудия, расспросил о доме. Ну-ка, говорит, попробую, чем моих орлов кормят! Адъютант подал ложку…»
После войны один солдат. Герой Советского Союза, при встрече с маршалом Жуковым сказал: «Спасибо вам, товарищ маршал, вы сделали меня Героем». Георгий Константинович ответил: «Спасибо вам, солдатам и командирам, — вы сделали меня маршалом».
Следующие главы будут размещены ко Дню Победы
29 апреля 2004 г.
