О понятии историософии

Очевидно, что историософия — сродни философии. С понятием «философия» связано множество распространенных предрассудков. По обыденным представлениям, философствовать — то есть рассуждать — может каждый, поэтому философии, в отличие от других наук, не нужно специально учиться. В профессиональных кругах полагают, что философия — сугубо рациональная наука, доступная только корпорации систематиков, диалектиков, схоластиков. Но, прежде всего, философия — это установка на поиск смысла. Философ несет тяжкое бремя: во всем, на что направлен его взгляд, видеть, прежде всего, смысл — сущность каждого явления в его конкретном бытии и в соотнесении с универсумом. Философ стремится создать и сформулировать новый смысл (творчество — это выведение из небытия в бытие, говорил Платон). Философия в русской традиции — это богопросветленная человеческая мудрость о смысле и основаниях бытия, о назначении человека. Богословие же — углубленное человеческое представление о Божественной природе.

Религиозная вера открывает человеку его бессмертную душу и потому расширяет его сознание, в свете небес открывает смысл земного существования, наделяет духовными ориентирами. Религиозное сознание универсально и всеобъемлюще, атеистическое же по природе своей фрагментарно, ибо принципиально закрыто для важнейших сфер и измерений бытия. Атеистическое мировоззрение принципиально частично, ибо заведомо исключает из реальности мир божественный, небесный, духовный. Оно не ориентировано на универсум, поэтому лишает человека возможности лицезреть первопричины и смысл всех явлений. Но и в ограниченном натуралистическом пространстве безрелигиозное сознание ущербно, искажено, ибо не способно оценить подлинное значение отдельных явлений, не умея их соотносить с универсумом. «Бессмертие, обещая вечную жизнь… крепче связывает человека с землей… ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее… Словом, идея о бессмертии — эта сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания человека» (Ф.М.Достоевский). Поэтому верующему человеку открыто все то, что и атеисту, но его душа, сердце и сознание ведают то, что напрочь закрыто для атеиста, но что и несет высший смысл жизни.

Горделивый человеческий разум требует, чтобы бытие Божие было доказано, и веками лучшие философские умы занимались поисками доказательств бытия Божия. Но с такими же основаниями можно требовать и доказательств бытия человека. Скажут, что существование человека оче-видно, то есть доступно физическому зрению. Но наши глаза видят вокруг себя только некие двуногие, бесшерстные, разглагольствующие существа, почитать которых за людей нас понуждает не натуральная очевидность, а наш разум, вмещающий представления о мире, природе и разумных в ней существах — людях. Без некоего духовного и интеллектуального опыта ни мы не стали бы людьми, ни вокруг себя мы не обнаружили бы людей. Признание себя человеком есть критерий умственной вменяемости. Существование человека очевидно только для нашего духовного опыта, выделяющего нас из природного космоса. Если так, то следует предположить, что опыт этот может возрастать, открывая для себя все новые реальности, вплоть до Первопричины и Творца самой реальности — Бога. Для духовно «продвинутого» сознания, то есть для сознания религиозного — бытие Божие настолько же очевидно, как и существование человека, если не больше. И человека, и Бога мы зрим духовными очами, и вопрос только в том, обладаем ли мы достаточной степенью духовного зрения. Соответственно — признание или отрицание Божественной реальности есть критерий развития разума, ибо только предельно эгоистичное и ограниченное в этом человеческое сознание не способно увидеть вне себя нечто безмерно более значимое, чем оно само.

Итак, религиозная установка сознания — наиболее целостна, поэтому только религиозная философия является собственно философией. Наиболее универсальна и всеобъемлюща христианская религиозность, ибо христианство благовествует о полноте Божества — Триедином Боге, о Воплощенной Истине — Богочеловеке. Но это не означает, что христиане изначально и по определению обладают истиной. Другие религии более сосредоточены на частных сферах бытия, поэтому наряду с заблуждениями содержат, в той или иной степени, истинные представления об отдельных сторонах сущего. Христиане призваны углублять христианское видение бытия и на его основе давать ответы на вызовы своей эпохи. Для этого необходимо использовать и частный взгляд других религий, — в тех сферах, на которые христианские авторы не обращали должного внимания или обращают мало в силу исторической инерции христианской цивилизации.

Всеобъемлющее религиозное познание не может ограничиваться какой-нибудь методологией, так как ухватить смысл невозможно только понятийно-категориальными методами. Более того, грандиозный аппарат рационалистических методологий — логики, диалектики, софистики — без смыслов, которые они призваны обслуживать, превратился бы в род бессмыслицы. Есть целые философские течения, которые заняты анализом и классификацией философских методологий. Это — насущное дело, но оно не является собственно философией, так же как виртуозная работа филолога не может претендовать на художественное творчество, создающее новые духовные реалии. Ученый-филолог изучает разнообразные закономерности языка, но развивает язык творец произведений художественной литературы. Более того, писатель нередко слаб в грамматике, по сравнению с ученым-филологом может оказаться вполне безграмотным, но, тем не менее, именно он существует в стихии живого языка, открывает его новые образы, понятия и их взаимоотношения. Дело филолога — строго научно именовать эти уже сделанные до него открытия, анализируя и систематизируя их.

Так и грандиозная философия Гегеля занимается изучением строя понятий и категорий, реконструкцией системы умозаключений новоевропейского философского языка, то есть грамматикой определенной философской традиции. Ибо Гегель не был сугубо нацелен на созидание собственно новых смыслов. Притом, что предложенная им система философской грамматики во многом плодотворна, она вполне произвольна, что закономерно для всякой попытки выстроить всеобъемлющую систему. Дело будущих поколений «философских филологов» реконструировать полноценный философский язык, используя достижения Гегеля и отвергая его ошибки.

Беда в том, что гегелевская философская филология воспринимается как собственно философское творчество, более того, его система философской грамматики — как венец философии. Но создают новые смыслы философские умы, всецело ориентированные на выведение из небытия в бытие, целостный акт философского познания включает все аспекты творчества. Помимо функций разума и рассудка, это и религиозное озарение, и мистический экстаз, и духовное самоуглубление, и интуитивное созерцание, которое может иметь различную природу: отражать бессознательные или подсознательные процессы, быть эстетической интуицией гармонии и меры, нравственной интуицией добра и долга. Это может быть творческое вдохновение, художественное воображение или вдохновение любви. Опыт всех экстатических прорывов в новые духовные сферы и синтезируется в акте философского познания смысла бытия. Оформляется смысл и рациональными понятиями, и художественными образами. И только на этапе классификации наработанных смыслов доминируют рациональные методы. Один философ лицезреет кипящую лаву глубин бытия, другой изучает окаменевшую пемзу. Две основные функции философского акта — выведение смыслов из тьмы небытия и классификация наработанных смыслов, а также анализ грамматики философского языка — наиболее ярко и полно представлены двумя гениями античной философии — Платоном и Аристотелем.

Если есть история как целенаправленное движение, то есть Творец — как метасмысл истории. Иначе история является бессмысленной грудой событий. Если нет вечной души, то нас ничего не связывает ни с Богом, ни с человечеством, ни друг с другом. Без представлений о вечной душе народы оказываются только этническо-биологической и социальной общностью, не имеющей духовных и нравственных измерений. Христианское мировоззрение погружает человека в историю как единую судьбу народа, как духовную эстафету поколений, ответственных друг перед другом и перед вечностью. Укорененность в истории своего народа принуждает признать в других народах их историческую судьбу и вступать с ними в органичное общение. Ибо без чувства совместной истории мы способны воспринимать другие человеческие сообщества только абстрактно. Отказ от родины и истории превращает нас в иванов, не помнящих родства.

Если история человека или народа — это их биография, описывающая житейские факты: когда родился, как рос, что изучал и окончил, куда ездил, что видел, с кем встречался, то историософия описывает внутреннюю судьбу: кем стал и в результате чего, каков был внутренний выбор, какой характер, чем руководствовался, к чему стремился. Ф.И.Тютчев ставил историософские вопросы: «Что такое Россия? Каков смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда явилась она? Куда стремится? Что выражает собою?». Поэтому историософия больше ориентирована на постижение смысла истории — ее начал и концов, ее исходной причины и конечной цели, восходящих к Богу. Историософию интересует сущность явления в изменчивости его временных форм. Любое временное явление обладает смыслом только тогда, когда оно имеет начало как смыслообразующую причину, а также конец как смысловой итог, цель существования. Большая часть размышлений об истории, лишена этого измерения, поэтому в лучшем случае фрагментарна, и самое тонкое наблюдение оказывается не более чем грациозной виньеткой или остроумным замечанием. В позитивистских исторических описаниях получается, что на каком-то отрезке времени люди или народы куда-то озабоченно стремятся с целеустремленным видом, при этом, не имея осознанной цели. Историософский вопрос — это всегда вопрос о началополагающем акте и о завершающем акте человечества, цивилизации, народа. Если философия истории обобщает исторический процесс как таковой, выясняет его наиболее общие закономерности, то историософия выясняет смысл судьбы конкретного исторического субъекта. Историософия более индивидаулистична и персоналистична, ее интересует индивидуальная судьба народа и фактор личности в истории. Предметом философии истории является само поле истории и ее закономерности. Предметом историософии является судьба субъекта исторического действия, жизнь исторических организмов. Поэтому в философии истории изучаются общие рационалистические законы, а в историософии — экзистенциальные персоналистические принципы. Понятно, что для историософского подхода, изучающего живой субъект истории, плодотворнее платоновская философская традиция, синтезирующая рационалистическую и образную методологию.

Историософия ставит вопрос о смысле бытия народа, и в первую очередь о том, чем является народ сам по себе. Каждый народ представляет собой не случайное сочетание индивидуумов и не хаотическую массу людей, это и не только кровное этническое единство. Народ оказывается в той степени народом, в которой обладает вечной соборной душой, искрой Божией, отражающей творческий замысел Бога о народе и ответный помысел народа о себе. Этот центр самоидентификации народа содержит его земное назначение, творческую миссию в бытии, смысл его жизни. Этим, прежде всего, один народ отличается от других, и каждый народ жив в той степени, в какой его душа неотделима от исторического тела и воплощена в материи истории. Судьба народа, или его осмысленная история, является земным исполнением небесного предназначения, ареной, на которой сталкиваются разнообразные исторические и космические стихии, противостоя творческой миссии народа. В судьбе народа единятся все его поколения, исполняется прошлое, оправдывается настоящее, преображается будущее. О задачах историософии можно повторить то, что Михаил Ломоносов говорил о назначении исторической науки: «дать бессмертие множеству народа, соблюсти похвальных дел должную славу и, перенеся минувшие деяния в потомство и глубокую вечность, соединить тех, которых натура долготою времени разделила».

8 апреля 2004 г.