 |
| Известия | Янина Соколовская | 20.10.2003 |
Августин, архиепископ Львовский и Галицкий, глава синодальной комиссии Украинской Православной Церкви Московского патриархата, возглавил «военный» отдел церкви, у него — лейтенантские погоны и имидж маршала в войсках. Хрупкий и юркий, живого весу имеет килограммов 60, умеет выпить залпом стопку и сойтись с генералами. Вхож в верхние эшелоны власти России, Украины и Америки. Солдаты рассказывают легенды, как Августин, закусив монашескую косичку, садится за штурвал и вычерчивает «петли» на истребителе. Он не засиживается в своей епархии и делает то, что никто до него на Руси не делал. Устроил крестный ход по Украине -125 тысяч километров пешком. Потом — крестный Черноморский поход на военных кораблях под российским и украинским флагами. Теперь организовал «крестный лёт» над Украиной — с драгоценными киевскими, курскими и московскими иконами, со службами на высоте 4 тысячи метров. Он уже облетел всю Украину и теперь облетит Россию — благословение патриарха Алексия II уже получено.
Августин явно стремится сделать что-то в христианской истории первым. Он уверен: правда на его стороне.
— Владыка, вы сели за штурвал самолета, уже будучи епископом. Решили быть ближе к Богу?
— Близость к Богу высотой полета не определяется. Я давно хотел научиться летать. Уже пять лет я — второй пилот, и летная книжка имеется. Летал на Ан-26 и 24, на Ил-76, на всех военных самолетах, имеющихся на украинском и российском вооружении, даже на истребителях. В этом году работал на тренажерах под Москвой в Монино, в военной академии имени Гагарина. И мне написали: «Взлеты и посадки совершил успешно».
Люди спрашивают, как это я, монах, научился летать. Говорю — эволюционным путем: сначала в армии начал рулить машинами и БТРами. Потом получил права на все виды земного транспорта. Я считаю, что должен уметь делать то, что умеют люди в наших войсках, иначе меня не будут воспринимать. Я и с парашютом ради этого начал прыгать. Хотя первый опыт был еще 12 апреля 1961 года. Я тогда в честь полета Гагарина стартовал с дерева на землю, парашютом распахнув простыню. Побился сильно. В моем белорусском селе до сих пор вспоминают, как я перед прыжком кричал: «Космонавт номер два Адам Маркевич» (это мое мирское имя). Теперь приезжаю домой, уважаемый архиепископ, а меня космонавтом дразнят. Но я уверен: кто не летал и с парашютом не прыгал — жизни не знает.
Подводники, правда, считают иначе. Я служил по погибшим морякам с «Курска», был на российских подлодках «Даниил Московский» и «Воронеж», на украинской «Запорожье» — я над ней шефствую, подарил им библию, иконы, баян и фотоаппарат (все самое необходимое, по мнению владыки. — Я.С.). Хочу пройти курс подготовки подводников, подняться на поверхность аварийно, через торпедный аппарат. В легком водолазном костюме уже плавал, теперь примерю тяжелые доспехи.
— Простите, а зачем вам все это нужно?
— Духовному пастырю легко работать с военными, когда отведал их каши. Я — за учреждение у нас института капелланства. Армии нужны священники. Но если бы сейчас сказали: войска их ждут — нам некого было бы направить. Надо начинать готовить адекватные кадры, имеющие понятие о военном деле. Я бы нынешних семинаристов, которые в армии не были, хоть на пару месяцев туда отправлял — пусть в грязи поползают, койку правильно научатся застилать, с людьми достойными пообщаются.
— Ваш отец, «кадровый» священник, отпустил вас в армию без проблем?
— Отец радовался, когда я шел в армию: «человеком стану». У нас в семье есть военные традиции, один брат отца служил в Кремлевском полку, охранял руководителей, у Мавзолея стоял, другой был пограничником, третий с отцом партизанил у Ковпака. По-моему, их село Глушковцы — единственное за всю историю войны, не только целиком ушедшее партизанить в леса, но построившее там церковь-землянку.
Село до сих пор благоденствует, разрастается — больше тысячи дворов, все семьи многодетные. Это правильно, ребятни должно быть больше там, где народ хорошо живет. У моих родителей шестеро детей. Мы никогда не жили богато, отец говорил мне, давая деньги: это не простая зарплата, а средства, которые люди пожертвовали на церковь. Ты за каждую неправедно потраченную копейку ответишь…
Армия — тоже школа воспитания. Даже если бы ангел с неба возвестил, что войн больше не будет, армию пришлось бы сохранить — хоть с деревянным автоматами и картонными саблями. Просто для того, чтоб мужчины учились жить.
Я лейтенант и горжусь этим. Правда, огорчает, что всем, когда на офицерскую переподготовку брали, звание повышали, а мне нет — мол, зачем священнику погоны. Моя армейская специальность — помощник командира железнодорожных станций, перевозка атомного и опасного оружия.
— А на войне вам приходилось браться за оружие?
— Вы правильно сказали: «на войне», не люблю, когда места, где идут боевые действия, гибнут люди, называют «горячими точками». У нас уважают такие скользкие словечки: не убийца, а киллер, не вор, а криминальный авторитет, не извращенец, а человек нетрадиционной ориентации.
Оружие я не мог брать — по международным законам и по совести. Я не позволю себе стрелять в людей. Но что означает заповедь «не убий» на войне? Когда стоит вопрос: ты или тебя, скажи ему, чтобы он не убивал. Если не соглашается — защищай родину, свой народ и себя.
— Вы были в Ираке, в Косово, в Приднестровье…
— Все территории войн на одно лицо. Багдад после разгрома выглядел как вильнюсский телецентр или российский Белый дом после штурма. Или как «высотка» в Белграде, выкрученная по оси, как штопор.
— Но, несмотря на увиденное, вы полетели на встречу к американскому президенту.
— Буш устраивал завтрак для избранных людей из разных стран. Завтрак был ничего. От Украины был только я — от Организации военных-христиан. И я честно сказал: мне, безусловно, приятно, что меня пригласили, но смущает, почему президент Буш начал речь словами: «Мы живем в богатой стране, и мы должны помочь всему миру». Для христианина ваше богатство и процветание — не аргумент. Кто вас просит о помощи? У нас в Донбассе есть люди, которые в ответ на «Христос Воскресе!» говорят: «Очень хорошо», но у них есть понятия стыда и греха, они постесняются сделать то, что творят американцы. Вещи, смущающие людей, исходят из вашей страны, начиная с наркотиков и заканчивая голливудской «чернухой».
— Есть подозрение, что к Бушу вас больше не позовут. Кстати, а на приглашение президента Клинтона вы бы откликнулись?
— Я не вижу оснований для общения архиепископа с Клинтоном. Его прегрешение средненькое, но он — не мужчина и не порядочный человек, раз, как змей, извивался, народу лживое слово давал. Я одного не понимаю: что это за народ, который считает, что с «извивистым» президентом можно дальше жить и работать?..
— А народ, который с президентом СССР Михаилом Горбачевым жил и работал, вас устраивал? Помнится, в перестройку вы посылали ему «Соображения провинциального священника».
— Было еще одно письмо: с просьбой о помощи, когда меня, иерарха канонической православной церкви, пытались вытеснить из Львова, обвиняя в связях с Москвой. Но то послание я не отправил. Решил — справлюсь сам, и получилось: когда я прибыл во Львов, епархия Московского патриархата считалась распавшейся и снятой с учета, мне удалось ее зарегистрировать, собрать приходы и священников.
Не отправил письмо еще и потому, что некоторые шаги Горбачева меня огорчали: национальный вопрос нужно было решать более по-христиански, тогда не было бы трагической развязки. Даже украинские радикалы-националисты со мной в этом согласились. Тем ни менее, я был на свадьбе внучки Горбачева. Ее муж, Кирилл Солод, сын моих духовных чад. Мне даже пришлось произносить первый тост.
— Что пожелали молодым?
— Сказал, что брак — дело ответственное, а для них — вдвойне: «Вы будете всегда на виду, потому вам нужно быть особенно осмотрительными и помнить о своих родных».
— Президент России Владимир Путин наградил вас орденом Дружбы. Вы, человек, работающий в эпицентре украинского национализма на «вражеский патриархат», действительно верите в сближение Украины с Россией, в дружбу народов? Говорят, в память об издержках этой дружбы у вас камень хранится — один из тех, которыми вас забрасывали украинские наци.
— Мне много с людьми приходится встречаться, и о Путине я слышал разные отзывы. Но считаю: нормальный руководитель любого государства — патриот, и только человек больной или продавшийся может желать своей стране беды… Есть решения Путина, которые я не принимаю, особенно военных вопросов. Но как военный епископ я понимаю, что не все здесь однозначно. В России перед Путиным были люди, увязшие в грехе. А у него есть хватка, он пытается поставить страну на ноги — и потому для многих представляет опасность. Орден, которым меня пожаловал президент России, в Русской православной церкви получали немногие. Кстати, Путин был знаком со мной и до награждения, мы виделись на освящении храма Христа Спасителя.
— А как вы прокомментируете тот факт, что во Львове уважаемый «представитель Москвы» может жить только в стенах епархии? Чтобы снять квартиру за ее пределами, нужна охрана.
— Что бы ни происходило со мной, я уверен: народы Украины и России должны жить в согласии. Вы тут вспоминали камни, летевшие в меня. Моих верующих выгоняли из храмов, местные наци кричали: «Нам не нужна москальская церковь». Было несколько эксцессов. Когда силой захватили нашу церковь под Дрогобычем, священника с женой и ребенком выбросили на улицу, я приехал улаживать конфликт, а местные поперли на меня — как медведи рыкающие. Вижу: сейчас бить будут, а мне драться не положено. Бежать боюсь — догонят, стоять — тоже по голове дадут. В общем, пытался вразумлять. В итоге рясу порвали, клобук содрали.
Эти люди даже к мулле и раввину лучше относятся, чем к священнику Московского патриархата. Зато теперь я с уверенностью заявляю: наша Львовско-Галицкая епархия — единственная в мире, в боевых условиях выросшая на 400 процентов.
— Но происходящее — следствие и украинского национализма, и церковного раскола: кроме канонической Украинской православной церкви Московского патриархата действует Украинская автокефальная и нелегальная церковь Киевского патриархата. Его «боевым отрядом» стала организация УНСО, воевавшая в Чечне против федералов и пытавшаяся в Киеве захватить Киево-Печерскую лавру. «Бои» православных расчищают дорогу новым церквям, тоталитарным сектам.
— Это — наша национальная беда. Берешь греческую, русскую, белорусскую православную газету — там все посвящено религиозному просветительству. А у нас две трети площади уходит на разоблачение лжепастырей. Мы тратимся не на расширение церковного строительства, а на ликвидацию последствий, как в Чернобыле.
— В Чернобыле действует церковь Московского патриархата?
— Да, я там недавно был и убедился: пришло время возродить Чернобыль. Зараженная земля должна ожить, там есть места, где можно работать, нужен режим приграничной зоны, нужно пустить туда добровольцев, надежных людей, не аферистов, не воров. Все равно ведь в Чернобыле жизнь продолжается, мародеры оттуда смерть вывозят… То же и с церквями. Православные делят между собой храмы. Украинские националисты изгоняют Московский патриархат, который тысячу лет был на этих землях. И появляются сектанты.
— Вас нельзя упрекнуть в нетвердости позиции, но, похоже, вы считаете возможным достичь взаимопонимания практически в любом споре — даже с папой римским.
— Когда я с ним виделся, были надежды на понимание. Я стал первым священником из бывшего Союза, в частном порядке приехавшим в капстрану, к папе. Тогда я пробыл в Ватикане почти месяц. Потом приезжал еще раз, с военными паломниками, говорил с папой, но он никак не помог нам разрядить напряженность между верующими, не сказал своей пастве: не обижайте православных. Он просил прощения за события тысячелетней давности, а не за ныне творящееся на Западной Украине — изгнание православных из храмов, избиения священников и верующих. Я окончательно понял, что мы с папой не только идеологические, но и органические противники.
— Вы хотите устроить над Россией «крестный лёт». Опыт такой уже есть — на Ан-26 вы облетели всю Украину от Севастополя до Луганска и Ивано-Франковска, и везде вас встречали десятки тысяч людей, милиция пасовала. Я лично видела, что люди стремились именно к иконам, привезенным из Москвы.
— Этот крестный ход был беспрецедентным, уникальным в истории христианства. До этого мы обошли всю Украину (125 тысяч километров) пешком, потом — проплыли на кораблях украинского и российского Черноморского флота. Они шли, меняя лидерство, чтобы показать равноправие. Из всех трех стихий остался только воздух. Сначала я радовался этому, как ребенок, не сознающий опасности. Потом начал советоваться — не сочтут ли дерзостью, не решат ли, что Августин решил быть «географически ближе» к Богу. Стал думать, что скажут люди, если самолет вдруг упадет или из-за болтанки литургия в воздухе не получится — я ведь человек, а не ангел, чтоб летать. Но тряска на борту каждый раз начиналась, когда заканчивалась служба. Когда прибыл в Севастополь, в исторический Херсонес (украинские Помпеи, раскопки греческого поселения трехтысячелетней давности. — Я.С.), когда отслужил там, понял, что все правильно.
Я учитывал качку, сам придумал для службы престол на шарнирах, с поправкой на самолетный крен. Специально делали оборудование на Киевском авиазаводе — в самолет ведь нельзя ставить то, что «сам пан склепав».
На борт самолета я взял чудотворные иконы из киевских монастырей, икону царя-мученика Николая из Москвы и Курскую коренную. Нам ее из России передали. Документы на вывоз иконы оформляли, правда, очень долго.
— Если б вы послушали свое начальство и стали депутатом, вам было бы проще получить бумаги.
— Я и так в Верховной раде полномочный представитель митрополита Киевского и всея Украины Владимира. Но считаю, что не надо епископам быть депутатами — разные законы у церкви и государства. Я не представляю, как голосовать в парламенте, если церковь за супружескую измену отлучает от причастия на семь лет, а предмета для уголовного наказания тут нет вообще. Если незаконная миграция сурово карается государством, а перед богом она — не грех.
Но меня вызвало в Киев начальство и сказало: владыка Августин, есть мнение, что кому-то из епископов (то есть вам) надо баллотироваться. Вы, мол, уже депутатом горсовета были. Я точно знал, что во Львове мне не дадут пройти, баллотировался в Донбассе, старался не очень и, благо, не победил. Постараюсь и в нынешних выборах не участвовать. Меня очень смущает, что военный, к примеру, дает присягу родине навсегда. А депутат — только на четыре года.
— О вас, владыка, рассказывают вещи необычные: мол, душа компании, знатный анекдотчик и коллекционер, любит быструю езду.
— Шутки уважаю, особенно армейские — лаконичные они и логичные.
— Например?
— Для газеты не скажу. Вам — пожалуйста.
— Так «статью» за анекдоты отменили.
— Отменили, но священнику так выступать не годится — армейские шутки перченые. Ладно, расскажу анекдот ментальный. Едет епископ в машине, сам за рулем, сломя голову несется. Пассажир просит: «Не гоните, владыка». «Ничего, меня ангел бережет», — и жмет на газ. Скорость 200, пассажир не выдержал, взмолился, вышел, епископ опять разогнался. Слышит, по спине кто-то стучит. Оборачивается — ангел: «Останови, я тоже выйду».
Люблю быструю езду. Знаю, что надо беречься, но какое все-таки это ощущение, когда летишь по львовской заковыристой дороге на скорости 160 и думаешь: впишешься — не впишешься!..
Я конкретный человек и очень люблю конкретный результат. Не зря меня, фельдшера, сразу после медучилища в противошоковую бригаду взяли (у меня ощущение, что Августин в ней служит до сих пор. — Я.С.). Если бы не стал священнослужителем, ушел бы в травматологи: сложил кости — и видишь результат. Только труд воина и священника оценивается временем. Видимо, поэтому они не работают, как все прочие люди, а служат. Это — самая нелегкая задача. И я — служу.
