Быть русским и американцем одновременно

Интервью с Сергеем Александровичем Шмеманом

Быть сыном такого человека, как протопресвитер Александр Шмеман — уже, кажется, целожизненное «событие». Но и сам Сергей Александрович — более чем состоявшаяся личность, журналист мировой величины. Человек, унаследовавший от отца и профессионально развивший интерес к жизни.

Первая часть нашей беседы была посвящена теме эмиграции и национального сознания, а также Православию за рубежом — автокефалии Американкой Церкви, объединению РПЦ и РПЦз, православной миссии в Штатах.

Рано утром мы стоим у подъезда в ожидании встречи с известным журналистом Сергеем Александровичем Шмеманом, лауреатом Пулитцеровской премии (одной из самых престижных в журналистике), корреспондентом International Herald Tribune, сыном о. Александра Шмемана, наконец. Первая мысль при появлении Сергея Александровича — «как похож на отца», вторая — «это будет не страшно». Наш собеседник открыт (это американское?) и дружелюбен. А «сын своего отца» он не только внешне… Но — начнем сначала.

— Мир эмиграции, каков он? Вашими глазами?

— Эмиграция — это не что-то однородное. Все зависит от того, где люди осели. Мы из той части эмиграции, которая попала во Францию. И во Франции, так как было очень много эмигрантов, и кроме того, у нас было очень много родственников, мы всегда друг друга поддерживали. Например, семья моей матери — это Осоргины они принадлежали к очень большому роду, происходившему от Николая Трубецкого. Здесь, во Франции, в Кламаре они построили часовню и как бы собирались… Это был первый приход моего отца когда он стал священником. В той среде в Кламаре были очень тесные семейные отношения. Все друг друга знали. Все помогали друг другу, все жили в тех же домах. Так что никто не бедствовал. Когда мои родители венчались, у них денег было ноль — ни копейки. Их поддерживали, они жили в избушке, рожали детей — не боялись начинать семью. Мой отец зарабатывал деньги тем, что читал Псалтирь над покойниками — такая вот была жизнь. Очень бедная, но как-то никто не страдал: всегда какой-нибудь «дядя Ваня» таксист довезет, если нужно, другой еще как-то поможет…

Мы с женой сейчас временно переселились во Францию и снова «познакомились» со многими родственниками.

— Была русская община, да?

— Была очень близкая связь, и это близость сыграла очень большую роль для всех нас: мы всегда чувствовали себя членами большой семьи. Потом в 1951 году мы переехали в Америку, потому что отца пригласили преподавать в Свято-Владимирской академии. В Америке у нас тоже было много родственников, но немножко по-иному. Во Франции все же прошла война, Франция — это более этноцентричная страна, где русский остается русским, а француз остается французом. Так что русские как-то или уже переходили и становились французами, или оставались русскими.

В Америке совершенно свободно можно быть вполне русским и вполне американцем. Вот чем, например, я считаю себя. Я не сомневаюсь ни в том, ни в другом, и они вполне совместимы. Так что жизнь эмигрантская немножко иная: в Америке мы не боимся стать американцами и жить в полной американской жизни. Я, например, служил в американской армии. А мой отец сыграл как бы ключевую роль в основании Американской Православной Церкви. Потому что, а Америке мы встретились с особенными православными — это уже были православные четвертого поколения, Карпатороссы из Западной Украины. Они уже считали себя американцами вполне, но очень держались за Православие. Очень сильная вера, но уже по-русски почти не говорили. Они как бы были готовы перейти на иной стиль богослужения. Конечно, здесь вопрос гораздо сложнее, чем я это поставлю, но — Православие не зависит от нации. Православие — это правда, это вера, это Царство Небесное, так что оно вполне может быть и американским, и испанским. У нас есть Церковь в Мексике, в Канаде — там служат муж моей сестры, частично по-французски для французо-канадцев. И появилась такая мысль создать Американскую Церковь. Даже не создать — она уже существовала. Она существовала, нужно было просто перейти какую-то грань, и это была автокефалия. Русская Церковь, Патриархат дал полную автокефалию Американской Церкви, и она с тех пор существует, там служат по-английски, введен новый календарь, но если бы вы зашли, вы бы все узнали. Все — песнопения те же, иконы те же, иконостасы, те же облачения, но поют по-английски и более американский стиль — и это очень важно — прихода. Община играет очень большую роль. После службы всегда собираются на кофе, вместе занимаются благотворительностью, устраивают вечера, собирают деньги… Так что общины живут несколько иначе. Там ты принадлежишь приходу, ты принадлежишь общине, и церковная жизнь происходит внутри общин. Часто они большие. Например, приход в Вашингтоне, мы ездим туда, когда мы в Америке, там живет наша дочь и сын, там, наверное, было триста семей, и это большие семьи, так что в воскресенье туда ходит шестьсот человек и больше. Там огромный хор, потом все идут вниз, все общаются, собрания устраивают, обсуждают. Там полная школа — несколько классов воскресных для детей и для взрослых. Здание школы больше, чем сам храм. И там зал, там большие современные классы, доски. Учат, начиная с самых маленьких детей, у которых, например, раскраски: вот это Чаша, вот это облачение, а это — епитрахиль, что это значит. И все это им начинают уже объяснять. Взрослые общаются, там с ними священник. Когда переходят в Православие, что очень часто случается, там женятся — для них тоже специальные уроки. Так что-то, что мы называем «приход» — это не просто храм.

Кроме того, каждый приход посылает священника и двух мирян на наши поместные соборы. Они сейчас даже в меньше степени соборы, где решаются дела, чем просто собрания для обсуждения каких-то дел, миссионерства, например.

Теперь я должен сказать… в настоящее время у нас идет скандал на верхах, там с епископами, развернулись всякие проблемы денежные и всякие кошмарчики. Но нас это особенно не волнует — потому что, конечно, настоящая жизнь вот в этих приходах, которые остаются полны.

Проблемы обсуждаются, их будут решать, будет Собор. Но когда меня спрашивают, какой будет епископ, я говорю: даже не знаю, и, в общем неважно. Не в этом дело. Мы решим этот вопрос, потому что народ — члены Церкви. Они решили, что будет Собор — и там мы решим эти проблемы. Церковь живет настоящими общинами и она вполне американская. Вы спрашиваете, об американской жизни? Была вот и Зарубежная Церковь, которая соединилась…

Спустя год после объединения. РПЦ и РПЦз глазами чада автокефальной церкви

— Как выглядит процесс объединения с точки зрения человека, принадлежащего Автокефальной Церкви?

— Вы знаете, у нас две Церкви. Это мой отец описывает в дневниках. У нас много родственников и друзей в Зарубежной Церкви. Отец Потапов, например — мой личный друг, когда отец умирал, он приезжал с чудотворной иконой к нему, когда он работал на радио «Америка» — этот «Голос Америки» — он выпускал все передачи моего отца. Так что хотя у нас причастия общего не было, но все-таки мы были те же люди. Основная разница была в том, что описывал мой отец в дневниках, и это, может быть, выглядит немножко резко: Синодальная Церковь жила в прошлом, а мы — в будущем. И если вы прочитаете, у них были долгие переговоры об объединении, и он понял, что они говорят на других языках. Зарубежная Церковь сохраняла Святую Русь. Американская Церковь считала, что Православие движется вперед, в настоящем, в современном мире, что включает в себя миссионерскую деятельность в Америке у американцев, продолжая дело Русской Церкви. Ведь наша Американская Церковь исходит от митрополита Иннокентия, от Патриарха Тихона, который был в Америке. Они строили, они переводили службы на английский язык. Это не мы выдумали. Они именно готовили, крестили американцев, создавали приходы. Именно они основали эту семинарию Свято-Владимирскую в Миннеаполисе тогда. Это все делала Русская Церковь, которая видела себя как миссионерскую. Патриарх Тихон в Америке, когда он был епископом и митрополитом, строил Американскую Церковь. Мы продолжали это дело. Зарубежная Церковь говорила: «Мы и есть Русская Церковь. Сейчас в Москве ее нету, это мы — мы русская Церковь. И мы бережем Русскую Церковь». И мы говорили: пожалуйста, а мы — Американская Церковь, живем в будущем. Признаем, у нас есть (?) общение, мы ездили в Москву, встречались с Патриархом, он к нам приезжал, навещал наши приходы — он был в Америке. И у нас не было проблемы, мы не всегда не очень понимали, почему там раскол. Пожалуйста, идите в Москву, считайте себя Москвой и соединяйтесь. И когда соединились, мы были очень рады, потому что как-то это было естественно, нормально и правильно. Они считали себя Русской Церковью — вот и будьте Русской Церковью. Они и стали Русской Церковью.

«Очень современное Православие» в Америке

— Вы упоминали о миссионерстве в среде американцев. Там есть какой-то успех? Там есть действительно люди, которые приходят, которые обращаются в Православие, будучи при этом американцами?

— Да, есть очень много американцев, которые перешли в Православие. Наш епископ в Канаде был лютеранским священником и перешел в Православие. Много англиканцев, которым не нравилось — тут может, такие косвенные причины, но когда там начали женщин посвящать в священники, они перешли… Многие из них были священниками, и их опять рукополагали. Потом, все время женятся — и приводят. У нас такого нет, чтобы русский должен найти русскую жену. Нет, все время бываю смешанные браки. Мы с женой — даже как бы исключение, что оба русские. Так что приток все время.

Муж нашей дочери — декан Свято-Владимирской семинарии, тоже бывший лютеранин, священник. И я бы сказал, где-то до трети церкви — это люди, которые нашли себя в Православии. И в очень современном Православии. Здесь некоторым кажется, что это «слишком модерн». Потому что все-таки прошло семьдесят лет… Может, и эта Церковь была бы иная…

— А в чем этот модернизм?

— Например, не все священники считают, что нужно та-акую бороду (показывает), носят маленькие бороды. Вот у моего отца была такая скромная, обычная. Гораздо более открыто поют, часто вся церковь поет. Во многих поставили скамейки, как в католических церквах, сидят. Как-то более светло… Царские Врата обычно вообще сейчас и ночью не закрывают — зачем. Каких-то секретов нет, там тайна. Потому что тайна в России перешла в секрет, а тайна же — не секрет. Это совсем другое — это мистерия. Тайна как таинство. Так что у нас широкие Царские Врата, все видно, все слышно, все открыто. И архитектура очень современная. У нас один священник хороший, отец Алексей — архитектор и он строит очень многие церкви. Стиль такой немножко грузинский, но из современных материалов, очень красивые новые церкви. Не стараются построить что-то из XIX века с куполами…

— То есть вдохновляются традициями и создают что-то свое.

— Да, в общем, перевели традицию и немного соединили с традициями американских церквей протестантских, которые всегда были очень простыми. И вообще протестантство никогда как-то не воспринимало всю эту роскошь, так что у них традиция простоты.

— А вы знакомы, наверное, с жизнью русских духовных школ? Она же должна заметно отличаться от жизни Свято-Владимирской семинарии?

— Я не очень знаком с русскими духовными школами, и даже со Свято-Владимирской, мы же там давно не были. Но когда мой отец ее возглавлял — а это было долго — он все-таки довольно строгий был. Тут иногда думают, что… Но он был сравнительно строгий: семинаристы ходили в рясах, вставали рано, молились часто и долго. «Вышибали» довольно многих, так что семинария, может быть, в этом не особенно отличалась. И даже в обучении. Они только должны были уже окончить университет. Сначала это включало еще и университет, но потом — после университета еще три года семинарии. И программа очень строгая. Так что в этом, может быть, не особенно отличаются. У нас пускают — не знаю, как здесь, — женщин тоже.

— У нас регентские отделения есть…

— И у нас женщины готовятся быть регентами или преподавать в воскресных школах. Многие — у нас целая программа. И многие становятся матушками.

— Туда реально много людей приходит? Все эти годы — и когда Ваш отец ее возглавлял, и дальше?

— Да, обычно численность осталась более или менее такой же. У нас проблема другая — у нас сейчас немножко насыщенно батюшками.

— Прихожан нет, что ли?

— Нет, есть, но просто очень много было молодых и сейчас идет перемена… Первое поколение, которое учил мой отец, в общем-то, все уходит на пенсию. Так что идет новое. У нас две академии на Америку — еще Свято-Тихоновская, они более как бы семинария, укороченный курс. А Свято-Владимирская академия дает магистерскую степень — это высшая степень. Так что мы выпускаем священников, и у нас их вполне хватает. На многих приходах по два, три, которых оплачивает церковь, которые живут на средства прихода, миссии открывают, в Канаде, на Аляске. На Аляску сейчас многие уезжают на два-три года послужить, сурово на островах. Но в общем у нас священников хватает, и семинаристов тоже.

Продолжение следует…

Мария Хорькова
Юлиана Годик

http://www.taday.ru/text/119 942.html