 |
| Татьянин день | Евдокия Варакина | 19.04.2008 |
О том, почему Девушкин не женился на Вареньке, о «маленьких людях» великой русской литературы, о грехе и страстях, милосердии, сострадании и примирении, обманутых читательских ожиданиях и подлинном катарсисе.
«Несомненно, что классическая литература может способствовать возрастанию, по крайней мере, в одной христианской добродетели — добродетели сочувствия….Сострадать книжному герою легче, чем живому человеку. Ведь в отличие от последнего он не ждет от меня никакой конкретной помощи; его боль можно понять, не пожертвовав ничем своим. Но именно потому, что это легче, можно предположить, что юноша, не научившийся откликаться на чужую боль, предельно обнаженную в книге (хорошей книге) или в фильме (хорошем фильме), может так и не научиться чувствовать боль живых людей» (диакон Андрей Кураев)
dj Варя, возможно, и сама до конца не понимает, в чем суть проблемы, но свои переживания по поводу неопределенного будущего высказывает Девушкину неоднократно. Он не реагирует — его удовлетворяет то, что есть сейчас, а изменить ситуацию можно только двумя способами: или отпустить Вареньку работать, а значит, лишиться единственного утешения в жизни, что Макара Алексеевича не устраивает, или… сделать ей предложение.
Почему он этого не делает? В письмах всячески подчеркивается «пожилой возраст» Макара Алексеевича, но на самом деле ему всего лишь 47 лет. Разница в возрасте, конечно, большая (Вареньке 17), но не настолько, чтобы брак стал невозможным. Что касается их родства, то в письмах сказано, что они дальние родственники («…я вам хоть дальний родной, хоть, по пословице, и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник, и теперь ближайший родственник и покровитель…»; «…вы хоть дальний родственник мой, но защищаете меня своим именем»), следовательно, и это не может служить каноническим препятствием. Почему же Девушкин не решается на этот поступок? Из материальных соображений? Из-за возможного негативного мнения других людей? Из-за уверенности, что Варенька не может его любить? Трудно сказать — в «Бедных людях» нет прямого ответа. Но глубинная причина всех возможных объяснений все равно одна — наряду с тщеславием Девушкину свойственна и крайняя неуверенность в себе (собственно, это две стороны одной медали). Он настойчиво хвалит себя — и одновременно, в духе многих героев Достоевского, ощущает свое полное ничтожество. Он упорно доказывает свое право на уважение и сочувствие — но когда вдруг встречает эти чувства по отношению к себе, теряет голову от благодарности и ощущения незаслуженной милости (как было в ситуации с начальником, который, вместо того, чтобы наказать Макара за оплошность, пожалел его за бедный вид, подарил сто рублей и — как равному! — пожал руку).
Эта неуверенность в себе порождает и своеобразное отношение к другим людям. Варенька в одном из писем упрекает Девушкина в том, что он принимает чужие беды слишком близко к сердцу. Макар Алексеевич действительно часто испытывает чувство жалости, но к нему зачастую примешивается и легкое самодовольство. Во-первых, раз он может дарить, значит, он богат: «Жаль, жаль, очень жаль его, маточка! Я его обласкал. Человек-то он затерянный, запутанный; покровительства ищет, так вот я его и обласкал». Во-вторых, Девушкин по природе своей эмоционален, и это доставляет ему удовольствие. Поэтому часто, когда он отдается чувству жалости, центром его внимания незаметно перестает быть страдающий человек и становится опять он сам, Макар Девушкин, и вместо сочувствия другому он, забывая о другом, незаметно начинает наслаждаться самой своей эмоцией и умением сопереживать. Характерный пример — когда он подробно описывает Вареньке встречу с жалким нищим мальчиком, просившим милостыню для умирающей матери: «Прочь! Убирайся! Шалишь!» Вот что слышит он от всех, и ожесточается сердце ребенка, и дрожит напрасно на холоде бедненький, запуганный мальчик, словно птенчик, из разбитого гнездышка выпавший. Зябнут у него руки и ноги; дух занимается" и т. п. И вдруг эта трогательно-щемящая картинка обрывается в самодовольное: «Признательно вам сказать, родная моя, начал я вам описывать все это частию, чтоб сердце отвести, а более для того, чтоб вам образец хорошего слогу моих сочинений показать. Потому что вы, верно, сами сознаетесь, маточка, что у меня с недавнего времени слог формируется». Однако, как замечает Девушкин, пока он занимался стилистическими упражнениями, он и сам подпал под впечатление от описанного — но Макара Алексеевича поразила не участь ребенка, а то, как он, Девушкин, ее верно понял и прокомментировал: «Но теперь на меня такая тоска нашла, что я сам моим мыслям до глубины стал сочувствовать (своим мыслям, а не живому человеку! — Е.В.), и хотя я сам знаю, маточка, что этим сочувствием не возьмешь, но все-таки некоторым образом справедливость воздашь себе». Заканчивается все, как обычно у Девушкина, прямым переключением темы на самого себя: «И подлинно, родная моя, часто самого себя безо всякой причины уничтожаешь, в грош не ставишь и ниже щепки какой-нибудь сортируешь. А если сравнением выразиться, так это, может быть, оттого происходит, что я сам запуган и загнан, как хоть бы и этот бедненький мальчик, что милостыни у меня просил». После этого «превращения» мальчика из живого человека в поэтический образ о нем больше не упоминается — он, как источник различных эмоций, исчерпал себя.
Потенциально Макар Алексеевич действительно обладает необыкновенно добрым сердцем и способностью к сопереживанию, но постоянное беспокойство о собственном «я» мешает ему полностью реализовать этот духовный талант: поглощенный своими эмоциями, он не умеет правильно оценивать переживания и потребности других людей и часто даже не пытается это сделать, а лишь проецирует на них свое внутреннее состояние: когда ему радостно, то все окружающие люди и их жизнь предстают в розовом свете, и наоборот.
Макар Алексеевич не может принять на себя подлинную ответственность за другого человека — он просто не созрел для этого, он слишком поглощен собой. Несмотря на то, что биологически он уже ближе к пожилому возрасту, по своему эмоциональному и духовному развитию Девушкин остался на уровне подростка — именно этой возрастной категории свойственна постоянная потребность в самоутверждении, упоение своими чувствами, болезненная зависимость от мнения других людей, сосуществование в сознании двух полярных самооценок (как заметил один светский психолог, для подростка характерно самоощущение «Я гений + ничтожество»). Вот почему, в конечном итоге, Девушкин не стал мужем Вареньки, вовсе не житейские причины были тому виной.
Тема жалости к другому возникает в «Бедных людях» и в еще одном контексте. Варенька дает Макару Девушкину прочитать две повести о маленьком человеке: «Станционного смотрителя» Пушкина и «Шинель» Гоголя. Первым произведением Девушкин восхищен — он улавливает в интонации писателя сопереживание страдающему герою: «…точно это, примерно говоря, мое собственное сердце, какое уж оно там ни есть, взял его, людям выворотил изнанкой, да и описал все подробно — вот как!». «Шинелью» Макар возмущен как личным против него выпадом, он воспринимает ее как пасквиль и в ответ произносит монолог «в пользу» маленького человека, который имеет право на сочувствие и уважение; временами эта речь переходит в столь привычное для Макара защитное самовосхваление: «Состою я уже около тридцати лет на службе; служу безукоризненно, поведения трезвого, в беспорядках никогда не замечен. Как гражданин, считаю себя, собственным сознанием моим, как имеющего свои недостатки, но вместе с тем и добродетели. Уважаем начальством, и сами его превосходительство мною довольны… Дожил до седых волос; греха за собою большого не знаю».
На первый взгляд кажется, что два произведения получают в «Бедных людях» четкую и однозначную оценку. Однако не так все просто. Если мы вспомним сами тексты, то в «Шинели» есть сочувствие Акакию Акакиевичу, и сочувствие сугубо христианское: «…И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» — и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». Разница лишь в том, что сама жизнь этого мелкого чиновника и его внутренние переживания Гоголем не возвышаются и не поэтизируются: писатель смотрит на него трезвым взглядом и жалеет его именно такого. В «Станционном смотрителе» Девушкин уловил, видимо, какой-то другой оттенок отношения писателя к своему герою, нечто вроде умиленного любования Выриным — во всяком случае, в пересказе Макара Алексеевича это чувство превалирует: «…Меня чуть слезы не прошибли, маточка, когда я прочел, что он спился, грешный, так, что память потерял, горьким сделался и спит себе целый день под овчинным тулупом, да горе пуншиком захлебывает, да плачет жалостно, грязной полою глаза утирая, когда вспоминает о заблудшей овечке своей, об дочке Дуняше!»
Результат такого прочтения оказался непредсказуемым: от невыносимых переживаний по поводу финансовых неудач Девушкин, как и герой из полюбившейся ему повести, прибегает к утешению в вине (не зря же он, пересказывая повесть, повторял: «и со мною то же самое может случиться»),. Но даже это не самое страшное — важнее то, что, хотя Варенька и упрекает Макара Алексеевича за эти падения, он не чувствует себя виноватым. Почему? Потому что есть другой, в глазах которого эта ситуация не выглядит смешной и постыдной, а вызывает сочувствие и жалость. Усвоив отношение Пушкина к спившемуся Вырину, Девушкин без колебаний применил его к себе и тем внутренне оправдал свой поступок: «…как вы мне явились, то вы всю мою жизнь осветили темную, так что и сердце и душа моя осветились, и я обрел душевный покой и узнал, что я не хуже других… что сердцем и мыслями я человек. Ну, а теперь, почувствовав, что я гоним судьбою, что, униженный ею, предался отрицанию собственного своего достоинства, я, удрученный моими бедствиями, и упал духом».
Получается, что, если судить по духовным последствиям, две повести нужно оценить прямо противоположно тому, как делает это Макар Алексеевич. «Станционный смотритель» своей любовной жалостью к греху Вырина вызвал в Девушкине саможаление и самооправдание. А «Шинель» своим трезвым христианским отношением к Башмачкину вызвала у Макара приступ уязвленного самолюбия, то есть, в общем-то, способствовала обнаружению скрытого в душе Девушкина греха, и, если бы он пожелал заметить свою духовную немощь, могла бы помочь ему в исцелении. Но Девушкин этим лекарством не воспользовался. И еще один момент важно отметить: Макар Алексеевич, как мы видим, оценивает свои поступки не по их собственным нравственным характеристикам, а по реакции на них других людей. Вот почему он не стыдится своего пьянства (сочувствие Пушкина перевесило для него осуждение сожителей), но стыдится лишний раз зайти к Вареньке, хотя в последнем, в отличие от первого, нет ничего греховного.
Таков в общих чертах духовный портрет главного героя «Бедных людей». Что касается героини, то ее образ предстает еще более загадочным и неуловимым.
Если судить по отрывкам из дневника Вареньки, которые приведены в повести, она по своим духовным качествам более зрелый человек, чем Макар, и человек, не зацикленный на себе. Это видно, например, из того, что, хотя по требованиям дневниково-мемуарного жанра в центре ее повествования должна стоять она сама, Варенька описывает других людей, например, Покровского или его отца, достаточно полно и объективно, не сбиваясь ежеминутно на собственный психологический портрет.
Но если судить по письмам Вареньки к Девушкину, временами она ведет себя как эгоистичный ребенок (возможно, подстраиваясь под отношение к ней самого Макара Алексеевича): например, сказав, что она понимает все финансовые трудности Девушкина и умоляет больше не тратить на нее денег, на следующий же день она передает Макару Алексеевичу через Терезу просьбу купить ей шелку, то есть, вопреки собственным заботливым словам и уверениям, вводит его в новые траты.
Мы видим Вареньку только ее собственными глазами и глазами Макара — впрочем, последний больше внимания уделяет не самой девушке, а своим переживаниям, с ней связанным. Таким образом, мы не обладаем объективной информацией о ее положении и не можем с уверенностью ответить на принципиальные вопросы, важные для трактовки ее духовного облика: действительно ли она серьезно больна? Действительно ли ее положение в связи с прошлым падением и нынешним безденежьем настолько бесперспективно, что не может не вызывать в молодой девушке уныния? Или ее тоска по поводу первого и второго — следствие меланхолического характера и свойственной меланхоликам сконцентрированности на своих проблемах и их субъективного преувеличения, то есть, по сути дела, того же эгоцентризма, что и у Девушкина?
И еще два вопроса, самые, может быть, главные для оценки этого женского характера, остаются, как нам кажется, без однозначного ответа.
Во-первых, почему Варенька принимает предложение Быкова, человека, который в свое время ее обесчестил и тем сломал ее жизнь?
Видит ли она в этом возможность залечить тот надлом, который произошел в ее жизни после падения, то есть искупить грех, сделать его как бы небывшим?
Или, возможно, духовная причина в том, что, выйдя замуж, все равно, за Быкова или за кого-либо другого, она избавляется от этой бессмысленной, неустроенной жизни, обретает хоть какой-то смысл своего существования (быть женой и матерью) и перспективу на будущее? Она, как кажется, была готова связать свою жизнь с Макаром Алексеевичем, но он не понял этого или не захотел понять, и она вынуждена выйти за чужого ей человека.
Или, наконец, причина совсем прозаична: в этом замужестве она видит выход из своих постоянных финансовых затруднений, возможность жить безбедно и даже комфортно?
Все три причины можно усмотреть в том объяснении, которое дает Варвара Алексеевна Девушкину: «Друг мой, я выйду за него, я должна согласиться на его предложение. Если кто может избавить меня от позора, возвратить мне честное имя, отвратить от меня бедность, лишения и несчастия в будущем, так это единственно он. Чего же мне ожидать от грядущего, чего еще спрашивать у судьбы?.. Я по крайней мере не нахожу другого пути для себя….Что мне делать? Работою я и так все здоровье испортила; работать постоянно я не могу. В люди идти? — я с тоски исчахну, к тому же я никому не угожу. Я хворая от природы и потому всегда буду бременем на чужих руках. Конечно, я и теперь не в рай иду, но что же мне делать, друг мой, что же мне делать? Из чего выбирать мне?».
С этим выбором связан и второй важный вопрос: для чего Варенька возлагает на Девушкина, который, как она неоднократно признает, ее беззаветно любит, роль курьера и личного секретаря, помогающего ей улаживать различные дела в процессе подготовки к свадьбе с другим человеком? Что руководит ею? Безжалостный эгоизм, как, возможно, в более ранних ситуациях, описанных нами выше? Так и тут она преследует лишь свой интерес, не обращая внимания на переживания другого человека?
Или, напротив, когда Варенька гоняет потерянного Макара то к портнихе, то к ювелиру, она хочет как-то утешить его, отвлечь от тягостных переживаний грядущей разлуки, погрузить в хлопоты и суету и тем самым потихоньку, незаметно для него самого, помочь свыкнуться с изменившейся ситуацией? Хочется верить, что верно последнее предположение. Тогда Варенька предстает перед нами не по годам мудрой и по-настоящему заботливой женщиной. Впрочем, возможно, что мы лишь выдаем желаемое за действительное — характер героини, сознательно или по молодости автора, прорисован недостаточно отчетливо, и во многом мы можем о нем только гадать.
Что касается Девушкина, то его характер, в том числе и отрицательные его качества, выписан достаточно ясно. Можно даже сказать, что перед нами предстает очень духовно грамотно созданный тип тщеславного, эгоцентричного человека — своего рода яркая иллюстрация к «Добротолюбию» и подобным книгам о недугах человеческой души. Но… в конце повести нас ждет неожиданность. Не происходит никакого преображения или хотя бы духовного прозрения героя, не появляется в его письмах той спасительной интонации покаяния, которая примиряет нас с чужим грехом. Но читателю все равно дается вдруг возможность избавиться от отчужденно-критического отношения к герою («…и не осуждати брата своего…»). Мы становимся свидетелями надрывных страданий Девушкина, от которого увозят единственного близкого ему человека, и он, потерянный, мечется, невесть что лепечет, чтобы только удержать Вареньку, заговорить, остановить, отвратить это неотвратимое несчастье… И эта отчаянная боль другого человека резонирует в нас, стирает границу между «он» и «я», помогая через эмоцию сделать то, что мы, по своей немощи, еще не способны сделать духовно: простить человеку его нераскаянную страсть и полюбить его, пожалеть, несмотря на то, что он остается грешником, не сентиментально умилиться, а всем сердцем почувствовать, что этот человек действительно «брат твой». Духовно слепой, страдающий от собственных страстей и даже не понимающий, в чем причина этих страданий — такой же, как ты сам.
