 |
| Татьянин день | Евдокия Варакина | 18.04.2008 |
…Все лучшее, что есть в русской и в европейской культуре — родом из Евангелия. Опыт греха и покаяния, опыт духовного оскудения и возрождения записан на страницах и аскетической литературы, и художественных книг, и исторических хроник. Однажды Александр Блок, читая аскетическую энциклопедию православия — «Добротолюбие», написал на полях: «Знаю, все знаю!» Возможно и обратное узнавание: узнавание себя, болей и радостей своей души в мире светской христианской культуры.
Диакон Андрей Кураев
Авва Дорофей отмечал: «Каждый молящийся Богу: „Господи, дай мне смирение“, — должен знать, что он просит Бога, дабы Он послал ему кого-нибудь оскорбить его». Это универсальный закон. Поэтому, когда Великим постом мы усердно кладем поклоны, повторяя слова прп. Ефрема Сирина: «Дух же… смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего…», мы должны быть готовы к тому, что в ответ на нашу молитву мы не перестанем видеть грехи других людей. Наоборот, мы станем замечать их еще больше, а если не заметим сами, то нам их обязательно покажут. Потому что мы просим Бога не о том, чтобы переселиться в какой-то абстрактный мир идеальных персонажей и пребывать там с полным психологическим комфортом, а о том, чтобы, видя чужой грех, не осуждать человека, а терпеливо нести его немощи и любить его. Именно в этом суть христианского отношения к людям.Об этом говорят не только Священное Писание и духовная литература, но и произведения сугубо светские. Например, в сохранившихся отрывках из второго тома «Мертвых душ» Улинька характеризует одного из персонажей как «пустого и низкого человека» и неожиданно слышит в ответ от Чичикова: «По христианству именно таких мы должны любить». Но полюбить грешников, окружающих нас в реальной жизни, не так просто, ведь своими грехами они задевают наши собственные страсти и нередко весьма ощутимо портят нам жизнь.
В этом плане неоценимую помощь оказывает христианину классическая литература. Общим местом стало утверждение, что произведения русских писателей учат нас любить людей при всех их недостатках («Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит», как сказал один из героев Достоевского). Однако это значит не только то, что в этих книгах нам показано на «примерах из жизни», как можно, видя грехи человека, все равно полюбить его, не страстно, а жертвенно-милующе, и преобразить его этой любовью. Классическая литература идет дальше: убедительно и ярко изображая, например, какого-то лишнего, ненужного, никчемного гордеца так, что он предстает перед нами как живой, — она словно испытующе вглядывается в читателя, бросая ему духовный вызов: да-да, все понятно, мы все христиане, мы знаем, что нужно любить ближнего, как самого себя, что осуждать нельзя, что грех надо отделять от человека… но ты сумеешь победить свое праведное негодование и отвращение и полюбить не абстрактного ближнего, а именно этого, совсем духовно несимпатичного человека?
Особенно остро эта проблема встает при чтении произведений Ф. М. Достоевского. Исследователи неоднократно отмечали, что этому писателю присущ жанр «исповеди», когда душа героя, как правило, в акте напряженной саморефлексии предстает перед читателем максимально обнаженной.
Быть свидетелем исповеди — это всегда своего рода духовное испытание. Дар сердечного соучастия исповедующемуся человеку дается священнику в Таинстве Рукоположения. Как писал знаменитый старец XX века игумен Никон (Воробьев), «всякое открытие греха с искренним раскаянием делает грешника более близким, родным, дорогим для духовника». Но это, во-первых, у священников, во-вторых, при виде раскаяния и боли исповедующегося. А как быть, если перед обычным мирянином раскрылись вдруг тайные недуги чужой души, «выпали из шкафа все скелеты», а вместо боли и покаяния он столкнулся лишь с самодовольством, с горячим желанием защитить и оправдать свое «я»? Найти в себе внутренние силы, чтобы не отшатнуться в негодовании и отвращении, а искренне понять и не осудить, а с любовью (не с брезгливым снисхождением!) пожалеть такого человека. Это действительно духовный подвиг, и к нему-то и призывает читателя Достоевский своими произведениями — в том числе и ранней сентиментальной повестью «Бедные люди».
Это произведение создано в виде переписки двух героев: бедного чиновника Макара Алексеевича Девушкина и взятой им под покровительство девушки Вареньки, Варвары Алексеевны Доброселовой. Авторских оценок, выраженных явно, в повести нет, нет и «объективной реальности» — всю информацию о героях мы получаем из их собственных уст, что подчас сильно затрудняет трактовку их образов и вызывает иногда противоположные суждения читателей, в том числе и профессиональных — критиков, литературоведов.
Макар Девушкин принадлежит к литературному типу маленького человека, задавленного своим ничего не значащим положением в социальной иерархии (как какой-то ветошки, винтика, вещи незаметной и, возможно, вовсе ненужной). По словам М. Дунаева, герой Достоевского глубже, чем, например, маленький человек Акакий Акакиевич из гоголевской «Шинели»: Девушкин «способен на высокие движения и порывы, на серьезнейшие размышления над жизнью, своей и всеобщей». Однако на деле все силы души Макара уходят на то, чтобы опротестовать ярлык ветошки и доказать, что он человек, и человек, заслуживающий уважения. Само по себе это желание еще не чуждо христианскому миросозерцанию, ведь каждый человек, созданный по образу и подобию Бога, есть, как учат святые отцы, своего рода «икона Бога» и в качестве таковой требует к себе бережного и уважительного отношения. Кроме того, крестная жертва Спасителя принесена за каждого человека, и потому любая душа бесценна, ибо куплена дорогой ценой.
Но в том-то и дело, что Девушкин защищает не свою бессмертную душу. Он переживает за свой статус в глазах других людей, ему хочется, чтобы о нем думали хорошо. Это уже сродни страсти тщеславия.
У страсти тщеславия есть два весьма характерных проявления: эгоцентризм, то есть зацикленность на себе, и, как оборотная его сторона, болезненная мнительность — тщеславный человек уверен, что все вокруг постоянно о нем думают, но иногда ему начинает казаться, что думают о нем плохо. И то, и другое может быть лишь фантомами его воображения, однако ему самому они доставляют массу хлопот и могут отравить всю жизнь.
Есть две эти черты и у Девушкина. Если внимательно вчитаться в его письма, окажется, что центром его размышлений, на какую бы формально тему они ни были, выступает всегда он сам. При этом Макар Алексеевич не упускает ни малейшего повода, чтобы похвалить себя и тем самым в очередной раз утвердить свой статус достойного уважения человека в своих глазах и глазах другого (в роли которого выступает Варенька): «…вы не смотрите на то, что я такой тихонький, что, кажется, муха меня крылом перешибет. Нет, маточка, я про себя не промах, и характера совершенно такого, как прилично твердой и безмятежной души человеку…»; «Видите ли, душечка моя, как это ловко придумано… Хитро, не правда ли? А ведь придумочка-то моя! А что, каков я на эти дела, Варвара Алексеевна?»; «…что, грех переписывать, что ли?…Да что же тут бесчестного такого? Письмо такое четкое, хорошее, приятно смотреть, и его превосходительство довольны; я для них самые важные бумаги переписываю….Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Да крыса-то эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит, — вот она крыса какая! Впрочем, довольно об этой материи… я ведь и не о том хотел говорить, да так, погорячился немного. Все-таки приятно от времени до времени себе справедливость воздать».
Но болезненная мнительность не успокаивается — в глубине души Девушкин не уверен, что этими горячими речами в свою защиту он другого убедил. Поэтому, ради того, чтобы не выглядеть в глазах людей смешным и жалким, не сомневаясь, что они пристально следят за каждым его поступком, он идет на многие жертвы, в том числе и совершенно нелепые («…чаю не пить как-то стыдно; здесь все народ достаточный, так и стыдно. Ради чужих и пьешь его, Варенька, для вида, для тона»; «…враги-то мои, злые-то языки эти все что заговорят, когда без шинели пойдешь? Ведь для людей и в шинели ходишь, да и сапоги, пожалуй, для них же носишь. Сапоги в таком случае… нужны мне для поддержки чести и доброго имени; в дырявых же сапогах и то и другое пропало»).
Макар Алексеевич протестует против того, чтобы о нем судили по его бедности и низкому социальному статусу — но при этом он находится под властью этих двух характеристик, которыми в обществе принято оценивать человека, он и сам считает их значимыми: «А хорошая вещь литература, Варенька… Глубокая вещь! Сердце людей укрепляющая, поучающая… этак сесть бы да и пописать. И себе полезно и другим хорошо. Да что, маточка, вы посмотрите-ка только, сколько берут они!…Мы и по тысяче другой раз в карман кладем! Каково, Варвара Алексеевна? Да что! Там у него стишков тетрадочка есть, и стишок все такой небольшой, — семь тысяч, маточка, семь тысяч просит, подумайте. Да ведь это имение недвижимое, дом капитальный»; «…пышные экипажи такие, стекла, как зеркало, внутри бархат и шелк… Я во все кареты заглядывал, все дамы сидят, такие разодетые, может быть и княжны и графини… Любопытно увидеть княгиню и вообще знатную даму вблизи; должно быть, очень хорошо; я никогда не видал……Ангельчик мой! Да чем же вы-то хуже их всех?…Отчего же вам такая злая судьба выпадает на долю?…Ездили бы и вы в карете такой же… взгляда благосклонного вашего генералы ловили бы… ходили бы вы не в холстинковом ветхом платьице, а в шелку да в золоте….А уж я бы тогда и тем одним счастлив был, что хоть бы с улицы на вас в ярко освещенные окна взглянул… от одной мысли, что вам там счастливо и весело… и я бы повеселел».
Все, что мы сказали об этом герое, кажется, противоречит главному поступку Девушкина — он бескорыстно помогает молодой девушке, обесчещенной богатым человеком, и при этом не хочет быть ей в тягость, даже, чтобы не скомпрометировать ее, редко ее навещает (они живут в соседних домах), стараясь сделать это как можно незаметнее для посторонних глаз. Варенька не устает благодарить Макара за его доброту и заботу, которыми он ее окружил.
Однако действительно ли то, что Макар Алексеевич делает для этой девушки, является для нее благом? Из писем складывается другое впечатление. Девушкин привязался к Вареньке, он находит утешение в том, что ему есть о ком заботится, кого баловать, он согревается ее привязанностью к нему и своими чувствами к ней: «Ну что мы будем делать без вас… Вот я об вас думаю теперь, и мне весело… Я вам иной раз письмо напишу и все чувства в нем изложу, на что подробный ответ от вас получаю. Гардеробцу вам накупил, шляпку сделал; от вас комиссия подчас выходит какая-нибудь, я и комиссию… Нет, как же вы не полезны? Да и что я один буду делать на старости, на что годиться буду?…Я привык к вам, родная моя. А то что из этого будет? Пойду к Неве, да и дело с концом». Макар Алексеевич с готовностью выполняет все ее мелкие девичьи прихоти, присылая то конфеты, то цветы, заботится о ее комфорте («…Есть ли у вас дрова?…Например, есть ли у вас шерстяные чулочки, или так, из одежды что-нибудь, потеплее. Смотрите, голубчик мой. Если вам что-нибудь там нужно будет, так уж вы, ради Создателя, старика не обижайте…»). В то же время он словно не слышит главной ее потребности, которую она напрасно озвучивает в большинстве писем: ей одиноко и грустно, она нуждается в обществе Макара Алексеевича и постоянно зовет его зайти («Не забывайте меня, заходите почаще», «Ради Христа, зайдите ко мне теперь же, Макар Алексеевич», «Навестите меня, пожалуйста, Макар Алексеевич», «…с некоторых пор я боюсь оставаться одна…», «Весьма бы вы утешили меня, если б пришли к нам сегодня», «Приходите ко мне, ради Бога, приходите сегодня… да уж лучше бы вы сделали, если б и всегда приходили к нам обедать», «Приходите ко мне, вам будет у нас весело: мы будем вместе читать, будем старое вспоминать. Федора о своих богомольных странствиях рассказывать будет» и т. п.). Он иногда навещает ее, но с постоянной оглядкой на «других людей», мнение которых заслоняет в его глазах Варину тоску и одиночество: «…да как же мне ходить к вам так часто, маточка, как? Я вас спрашиваю. Разве темнотою ночною пользуясь… Я и то, маточка, ангельчик, вас почти совсем не покидал во все время болезни вашей, во время беспамятства-то вашего; но и тут я и сам уж не знаю, как я все эти дела обделывал; да и то потом перестал ходить; ибо любопытствовать и расспрашивать начали».
У Вареньки есть и другая проблема, напрямую связанная с извечным ощущением одиночества, от решения которой Макар также устраняется, — это какая-то бесперспективность, бесцельность ее настоящей жизни, из-за чего, собственно, она и тоскует. В прошлом у Вари было падение, от которого ее и спас Девушкин, оказав ей покровительство и тем избавив от власти сводницы и ее протеже. Но, сделав это, он оставил Вареньку в нынешнем неопределенном статусе, от которого она мучается: кто она? Не работница. Не жена. Даже не девушка на выданье. Она пытается заботиться о Девушкине, но остается им непонятой — хотя именно в этой заботе она как женщина могла бы обрести смысл своего существования: «Ради меня, голубчик мой, не губите себя и меня не губите. Ведь я для вас одного и живу, для вас и остаюсь с вами….Будьте благородным человеком, твердым в несчастиях; помните, что бедность не порок. Посылаю вам двугривенный, купите себе табаку или всего, что вам захочется, только, ради Бога, на дурное не тратьте. Приходите к нам, непременно приходите». Макар Алексеевич не понимает ее желания почувствовать себя в роли заботливой женщины, жены и не помогает ей в этом — он любит Вареньку не для нее, а для себя, как любят маленького ребенка (сравнение, которое он сам часто употребляет, подчеркивая свои отеческие чувства к Вареньке) или даже скорее как комнатную собачку или птичку в клетке: «Чего вам недостает у нас? Мы на вас не нарадуемся, вы нас любите — так и живите себе смирненько; шейте или читайте, а пожалуй, и не шейте, — все равно, только с нами живите». Он действительно окружает ее любовью и заботой, но эта любовь не дает Вареньке главного, в чем она нуждается, — ощущения осмысленности, цели ее жизни.
Продолжение следует…
http://www.taday.ru/text/108 582.html
