 |
| Православие и Мир | Татьяна Федорова | 26.03.2008 |
В церковь? Зачем? Мы гуляли с детьми в старинном московском парке, болтали о всякой всячине, планируя уже скорый отъезд за рубеж, и вдруг такой такой поворот…
— А зачем в церковь, может, не надо? — я с сомнением оглядела свой наряд. Нет, длина платья была вполне подходящей — до полу, и закрытое почти до шеи, но вот беда — плечи открыты… Да еще голова непокрыта… Положительно, в этот летний вечер мой наряд совершенно не годился для посещения храма.
— Надо, мама. Очень надо, — ребенок был непреклонен, — Я хочу иконы посмотреть, и вообще… Я хочу туда, понимаешь?
Не знаю, что меня сильнее удивило тогда — неожиданность просьбы или настойчивость сына. В нашем доме в ту пору о вере не говорили вообще, муж считал, что дети вырастут — сами разберутся, что к чему, я в церковь забегала буквально на пять минут, свечку поставить и обратно, так что откуда Митька мог набраться слов «церковь», «иконы», у меня не было ни малейшего представления.
Я еще немного поотговаривала ребенка, ссылаясь на «неуставной» вид, поняла, что сын непреклонен и внезапно остолбенела от мысли «Неужели те, кто сейчас в храме, не поймут, что нельзя отталкивать ребенка, когда он так хочет в церковь?».
Мы вскарабкались по высокой крутой лестнице, при этом я очень боялась чтобы не сорвался младший, еще довольно неуклюжий карапуз. В притворе о чем-то негромко переговаривались две пожилые женщины.
— Бабушки, миленькие, — я сама не предполагала, что умею так просить, — Пожалуйста, помогите нам. У меня ребенок очень-очень в церковь захотел. Я знаю, что я одета неправильно, но это так неожиданно все произошло, я не думала, что мы сегодня к вам придем. У вас, наверное, есть какие-то платки, дайте пожалуйста, чтобы я могла на плечи накинуть и голову покрыть…
Выражение лиц привратниц было весьма многозначительным, но я автоматически закончила наспех заготовленную тираду:
-…. Или сами покажите детям иконы, ну пожалуйста. Давайте, я пока на улице подожду, если здесь даже постоять нельзя…
Это было последнее, что я успела сказать, после чего громогласный дуэт мне объяснил все о мне самой, моем моральном облике и панельном способе зарабатывания денег. Горохом ссыпавшись по лестнице и захлебываясь в рыданиях, я еще долго слышала вслед добрые пожелания в адрес бесстыжей публичной женщины, не постеснявшейся в развратном виде явиться в храм. Насмерть перепуганные дети так и не поняли, за что эти пожилые дамы так накинулись на маму.
— Мама, что, Боженька смотрит, как кто одет, когда к нему приходит? — что ответить на этот вопрос, я не знала…
Шли годы, мы жили уже в другой стране, и все чаще и чаще ко мне приходила мысль — мне нужно в церковь. В телефонном справочнике я нашла адреса всех местных церквей, выяснила, как к каждой из них добраться… И каждый раз, когда я пыталась представить, как поднимаюсь на паперть и вхожу в собор, меня охватывал приступ дурноты и паники — а вдруг сделаю что-то не так и меня снова будут ругать и гневно коситься. И еще казалось, что раз я такая никчемушная, то и в храме мне делать нечего — только оскорблю собой святыню. В этих переживаниях я так и разминулась с братом Иосифом, не застала Иверскую Монреальскую икону и еще много-много всевозможных не…
К счастью, сложилось так, что пять лет спустя в храм я все-таки пришла… Пришла и осталась… Хотя не знаю, сколько бы я еще маялась комплексами, если бы не добрые люди, которые меня в буквальном смысле привели за ручку в храм и первые месяцы нянчились буквально как с грудным младенцем, помогая сориентироваться, что к чему, и что вообще означает — жить христианской жизнью…
А еще несколько лет спустя разговаривали мы с милой молодой женщиной, мамой очаровательных, очень тихих и спокойных детей. Меня удивляло, почему ее детки вечно стоят на службе в самых задних рядах, хотя впереди, у солеи, совершено свободно.
— Ты знаешь, мы пытались там встать, — очень конфузясь, ответила моя собеседница, — Но нас попросили оттуда уйти. Редко, но бывает, что дети шепотом что-то друг другу скажут. Это мешает тем женщинам, которые там обычно стоят.
От ответа я удержалась, но изумилась изрядно, ибо эти самые дамы половину предыдущей литургии весьма громогласно обсуждали всевозможные семейные дела, и на фоне их беседы тихий детский шепот просто не мог быть слышен…
И как же я после этого порадовалась на приходском собрании, когда о. настоятель самым решительным образом потребовал от всех прихожан со стажем не делать замечаний вообще — ни за внешний вид, ни за разговоры, вообще ни за что. Господь с таким трудом привел новичков в храм, так кто мы такие, чтобы отпугивать их, чтобы мешать родителям прививать детям любовь к храму и к богослужению, чтобы прогонять не по форме облаченных новобранцев?! Надо будет — батюшки сами все скажут и объяснят так, чтобы ни в коем случае не обидеть и не спугнуть новичков. «…льна курящегося не угасит…»
Пожалуй, это был первый раз, когда я заметила, что даже в самом лучшем приходе есть какие-то, не заметные на первый взгляд группы и группки. И при том, что все мы едины во Христе, что причащаемся от одной Чаши, все равно есть некое тонкое деление «свой» — «чужой», и своему, но хоть на капельку, но больше позволено. «Своему» не сделают замечания за разговор невовремя, за неправильную юбку или расшалившегося ребенка. А «чужой» всегда под прицелом, его невольно проверяют, впишется он или нет. Какие-то группы гибче, какие-то более закрытые, где-то новичка быстрее примут и обогреют, а где-то он будет годами ходить на приход, так и не зная по именам тех, кто бок о бок с ним молится за каждым богослужением.
А ведь далеко не каждый настолько смел и уверен в себе, чтобы первым попытаться завести знакомство, разговориться с людьми, которые в определенном смысле стали ему новой семьей. Так кто же поддержит новичков, если не мы с вами? Мы же помним, как сами терялись, не зная, где можно встать, где пройти, как заказать молебен или панихиду и что положено делать в Родительскую Субботу. Так давайте хоть немного поможем тем, кому трудно — сейчас. И давайте будем помнить, что без детей у наших приходов нет будущего, если мы сейчас не поможем детям полюбить богослужение, всем сердцем принять веру и по-настоящему стать христианами, лет через десять-пятнадцать в наших приходах снова останутся одни белые платочки. И кого винить будем? Снова давно сгинувшую Советскую власть?
Честно говоря, я не знаю, кому труднее — родителям с шустрыми активными детишками, растерянным новоначальным, искренне старающимся как можно лучше исполнить все-все правила, но от неопытности порой попадающим впросак, или тем, кто вообще впервые в жизни переступил церковный порог, маскируя напускной бравадой собственную робость и неловкость… Но я знаю точно — останутся они в храме или нет, очень сильно зависит от нас с вами.
Да, нам тоже очень трудно, нам хочется молиться в тишине и благоговении, не отвлекаясь на не ко времени открывшуюся дверь, не отшатываясь от отпечатка помады на покрывающем икону стекле, не вздрагивая от чьих-то шагов, пересекающих храм во время «Херувимской"… И еще много-много чего хочется, правда? Только вот интересно, та толпа, которая ходила за Спасителем в дни Его земной жизни, неужели она всегда вела себя чинно и благонравно? Наверняка же нет, и дети плакали, и кто-то шушукался не ко времени… А кто-то и вовсе кричал вслед. Но ведь никого из них Господь не прогнал, и апостолам не позволял прогонять. Так почему же мы считаем для себя возможным отвергать кого-то за то, что он не соответствует нашим представлениям о том, как должно быть? Чего мы ищем, болезненно реагируя на чужой «неправильный» вид, детский шепот, не вовремя оглянувшегося соседа — Бога или своего собственного комфорта? И неужели можно представить, что Господь не зашел бы в дом к искренне ждущим его людям, если там была женщина, одетая не вполне «по уставу»?
Давайте все-таки вспомним тех, кто был рядом в наши неофитские времена, кто поддержал нас, кто потерпел наши слабости и ошибки… Ведь не так много от нас требуется — просто промолчать, если что не так, и мысленно помолиться о так раздражающем нас человеке. А еще — улыбнуться ему… И Господь все управит. Сам.
