Алексей Константинович Толстой «Верность истине и в жизни, и в творчестве» Часть 1

…Его появление на свет сопровождалось семейной драмой — разрывом отношений отца и матери. Биографы будущего поэта объясняют это довольно легко и убедительно: любви между ними не было с самого начала, кроме того, у Анны Алексеевны был непростой характер, а Константин Петрович выпивал. Родственники мужа никогда не винили Анну в разрыве, а брат ее бывшего мужа неоднократно замечал: «Брат Константин никогда не должен был жениться на Анне Алексеевне — она слишком была умна для него… Тут ладу и ожидать было трудно».

Но брак был венчанным, и не всегда житейская логика работает там, где речь заходит о Таинстве… Кто знает, не была ли одним из духовных последствий принятого Анной Алексеевной решения та жгучая ревность, которую она все последние годы жизни испытывала к избраннице сына, Софье Андреевне Миллер? Впрочем, не нам судить. А вот отец Алексея Константиновича к концу жизни совершенно изменился. Как свидетельствует один из биографов поэта, Д. Жуков, Константин Петрович «к старости стал тихим, задумчивым, посещал ежедневно церковные службы и молился у себя дома, в крохотной квартирке на Гороховой. Два небольших своих именьица он отдал сестрам, а деньги, которые посылали ему они и тайком от матери сын, раздавал нуждающимся родственникам и нищим».

Однако и то, и другое было делом далекого будущего. Пока же через шесть недель после рождения маленький Алексей Толстой навсегда покинул отцовский дом: мать увезла его на Украину. Сперва они поселились в ее имении Блистове, откуда, однако, вскоре переехали в имение дяди, Алексея Алексеевича Перовского, который с большой готовностью занялся воспитанием племянника. Кстати, именно ему, Алеше Толстому, посвящена написанная Перовским, выступавшим под литературным псевдонимом Антона Погорельского, известная детская сказка «Черная курица». Писателем дядя был хорошим, во всяком случае, об одном из его произведений историк конца XIX века высказался так: «Монастыркою» наши бабушки и матери зачитывались так, как наши жены и дочери — «Анною Карениной».

Система воспитания Перовского отличалась продуманностью. Он очень много общался с племянником, а когда был в отъезде, писал Алеше письма, обсуждал с ним все, даже самые незначительные его дела, интересовался успехами, руководил обучением, не упускал случая, чтобы преподать и нравственный урок: учил мальчика состраданию и любви к ближнему, бережному отношению к деньгам, вдумчивому и ответственному отношению к собственному поэтическому слову… Можно с уверенностью сказать, что дядя полностью заменил Алеше отца, и мальчик рос, не ощущая неполноты своей семьи.

Детство Алексея Константиновича Толстого, по его собственным словам, было счастливым. До восьми лет товарищей для игр у него не было, но это не огорчало мальчика — наоборот, благодаря одиночеству он научился мечтать. Там же, в Малороссии, в его сердце зародилось две привязанности, которые Толстой пронес через всю свою жизнь.

Во-первых, он горячо полюбил природу («…воздух и вид наших больших лесов, страстно любимых мною, произвели на меня глубокое впечатление, наложившее отпечаток на мой характер и на всю мою жизнь и оставшееся во мне и поныне», — написал он через пятьдесят с лишним лет). Созерцание пейзажей Малороссии неразрывно сплелось в душе мальчика с восторженным полумечтательным переживанием ее славной истории. Это трепетное, горячее чувство одухотворит позднее всю его поэзию: «Бор сосновый в стране одинокой стоит, // В нем ручей меж деревьев бежит и журчит. // Я люблю тот ручей, я люблю ту страну, // Я люблю в том лесу вспоминать старину».

Во-вторых, однажды шестилетнему Алеше попался в руки сборник стихотворений разных поэтов — и полностью покорил детское воображение. «Внешний вид этой книги врезался мне в память, и мое сердце забилось бы сильнее, если бы я увидел ее вновь. Я таскал ее за собой повсюду, прятался в саду или в роще, лежа под деревьями и изучая ее часами. Вскоре я уже знал ее наизусть». Тогда же, в шесть лет, он начал писать сам, причем по-русски, а не по-французски, что было весьма необычно для светского ребенка XIX века и объяснялось, как полагают биографы, в том числе и влиянием его кормилицы, которую он очень любил и чьи сказки с упоением слушал. Имени ее, к сожалению, не сохранилось. Не сохранились и стихи, написанные Алексеем Константиновичем в детстве и юности.

В восьмилетнем возрасте Алексей попадает в Петербург, где, будучи представлен цесаревичу (будущему Александру II), становится одним из детей, с которыми наследник престола проводит воскресный день. С этого момента в жизнь юного графа вторгается властная сила, одновременно и приятная, и тяжкая для него — благосклонность к нему царской фамилии («Цепи — всегда цепи, даже цепи из цветов», — грустно напишет он через много лет о своей обременительной для него близости ко двору). Тогда же Алеша Толстой знакомится с Пушкиным, приходившим в гости к его дяде, А.А. Перовскому. «Алеша во все глаза смотрел на поэта, всегда оживленного, непоседливого, на его русые курчавые волосы, ловил взгляд его прозрачных светлых глаз… Мальчика, как и взрослых в присутствии Пушкина, охватывало чувство значительности мгновения, причастности к величию духовному; все вокруг как бы становилось иным, и люди становились умнее, говорили так, как никогда не говорили бы ни при ком другом. То, что говорил сам поэт, впитывалось всем существом, и, если даже слова потом забывались, оставалось ощущение, а тяга к родникам поэзии уж наверное…» — так описывает встречу двух служителей искусства Д. Жуков в своей книге об Алексее Константиновиче.

Через год в жизни Алеши происходит еще одно знакомство, не имевшее, кажется, внешних последствий, но позже осмысленное им как событие значительное: мать и дядя берут его с собой в Германию, и там он встречается с великим Гете — более того, даже сидит у него на коленях и получает от того в подарок кусок мамонтового клыка с собственноручно нацарапанным на нем изображением фрегата.

Другой эпизод из заграничных путешествий юного Алексея показателен как иллюстрация его все сильнее разгоравшейся любви к искусству. В Венеции дядя приобрел несколько великолепных произведений искусства, в том числе бюст Фавна, приписываемый Микеланджело. Подросток был настолько поражен красотой скульптуры, что не отходил от нее и даже вставал по ночам, чтобы еще раз на нее полюбоваться, а заодно и убедиться, что с Фавном ничего не случилось: «…нелепейшие страхи терзали мое воображение. Я задавал себе вопрос, что я смогу сделать для спасения этого бюста, если в отеле вспыхнет пожар, и пробовал поднять его, чтобы убедиться, смогу ли унести его на руках».

Дядя видел привязанность Толстого к искусству, его пылкое увлечение поэзией, но упорно готовил Алешу к придворной карьере (чему весьма способствовала и близость Алексея к императорской семье). Однажды, чтобы охладить чрезмерное увлечение юного племянника стихотворчеством, Перовский даже пошел на хитрость: он устроил так, что одно из стихотворений Толстого напечатали в журнале — вместе с разгромной рецензией на него. Желаемого эффекта дядя, однако, не добился — Алексей продолжал писать стихи…

Много позже А.К. Толстой отзовется о своей безоглядной юношеской (времен заграничных поездок) влюбленности в искусство весьма критически: «Не зная еще никаких интересов жизни, которые впоследствии наполнили ее хорошо или дурно, я сосредоточивал все свои мысли и все свои чувства на любви к искусству». Это не значит, что с течением времени Толстой искусство разлюбит, вовсе нет, — но любовь его изменится, приобретет большую глубину и тот потаенный смысл, какого не имело восторженное упоение его ранних лет. Однако все, чем напиталась душа Алексея Константиновича в детские годы, не будет потеряно, оно возрастет и принесет свои плоды, одухотворит и оживит его творчество: трепетная и нежная любовь к родной природе, восторженное, очень образное и живое мечтательное переживание исторических событий, страстная и самозабвенная любовь к искусству…

На его творческом пути будет короткий период увлечения мистикой и различными сверхъестественными явлениями (увлечения, возникшего, возможно, также под влиянием Перовского, во всяком случае, довольно внушительная библиотека литературы о мистических явлениях досталась Алексею именно от него). Одним из его результатов стал прозаический дебют Алексея Толстого — фантастическая повесть «Упырь», опубликованная под псевдонимом в 1841 году и весьма благосклонно встреченная Белинским. Впрочем, это романтический мистицизм скоро сменится в творчестве Толстого живым интересом к красочным и ярким событиям русской истории, неразрывно связанным в его сознании с отеческой верой — Православием. Его лирика, драматургия и проза наполнятся православными образами и мотивами, то могучими и величественными в своей исторической правде («…И все стучат стаканами: // „Да здравствует Литва!“ // Так возгласами пьяными // Встречают Покрова. // А там, едва заметная, // Меж сосен и дубов, // Во мгле стоит заветная // Обитель чернецов. // Монахи с верой пламенной // Во тьму вперили взор, // Вокруг твердыни каменной // Ведут ночной дозор. // Среди мечей зазубренных, // В священных стихарях…»), то щемяще-лирическими, сопряженными с нежной привязанностью к родной земле: «Среди дубравы // Блестит крестами // Храм пятиглавый // С колоколами. // Их звон призывный // Через могилы // Гудит так дивно // И так уныло! // К себе он тянет // Неодолимо, // Зовет и манит // Он в край родимый».

Окончание следует…

http://www.pravmir.ru/article_2710.html