 |
| Правая.Ru | Дмитрий Данилов | 19.02.2008 |
Если рассматривать наследие инока Филофея сквозь последние пять веков русской истории, то следует признать, что идея «Москва-Третий Рим» — это единственный традиционный формат реанимации всей полноты спектра духовного, политического, социального измерений русской цивилизации. Однако перед нами сегодня стоят совершенно новые задачи и угрозы, с которыми Россия прежде не сталкивалась. На пороге стоит самая страшная угроза даже не исчезновения нашего народа с исторической арены, а подмены его сознания и его идентичности чуждой сутью. Поэтому нам необходимо не столько выработка очередной «макронациональной идеологии» для народа, сколько генерирование самого народа и его масштабная реставрация, превращение его в субъект собственной истории.
Когда мы говорим о Третьем Риме, мы часто имеем в виду тот или иной аспект его бытия: духовный, культурно-исторический, цивилизационный, государственно-политический, идейный и т. д. Все вместе и каждый по отдельности эти аспекты проявлены как бы в тех или иных образах окружающего нас мира, в конкретном пространстве и времени. Часто мы мыслим Третий Рим как некую историческую или внеисторическую схему, доктрину, концепцию, в то время как Третий Рим — это не концепция и не доктрина, не политический проект, и даже не идеология; это — вечный выбор между бытием и небытием, это форма и способ осуществления нашей истории, смысла нас самих. В этой связи давайте попытаемся поговорить не столько о мире Третьего Рима, сколько о человеке Третьего Рима, потому что Третий Рим — это не только империя или самобытная цивилизация, в очень значительной мере это — самосознание людей, их идентичность.
Наша цивилизация (Третий Рим), помимо уникального собственного исторического и сакрального значения (Держава Катехона, т. е. Держава Удерживающего мир ото зла из Послания апостола Павла к Солунянам), имеет еще и уникальный код собственной цивилизационной, политической и духовной идентичности (Русский Мир).
Если Европа развивалась эволюционно и коллективное самосознание традиционного типа постепенно мутировало, отмирало, приспосабливалось к новым реалиям будущего постхристианского общества (Новое время — эпоха Просвещения — индустриальный капитализм — постиндустриальное общество), то Россия в это же время в силу определенных исторических причин развивалась скачкообразно, путями катаклизмов. Вследствие этого коллективное сознание русского общества не успевало приспособиться к революционным социально-политическим реалиям и поэтому в значительной степени сохраняло на глубинных уровнях собственной идентичности генный код традиционного общества, его культуры, быта и иерархии традиционных ценностей. Словом — все то, что уже давно исчезло в западных обществах. Поэтому западный нигилист видел столетия деградации католической, а позже — и протестантской культуры и приходил к безбожию на основании солидного комплекса внешних эмпирических наблюдений, всего опыта жизни западной цивилизации. Иными словами, деградация западной духовной жизни сама по себе постепенно стала своеобразной культурой, обрела собственные культурные формы. Русский нигилист никогда не имел этого опыта, он имел только себе подобных нигилистов и западные книги, которым противостояло живое традиционное сознание окружающего русского мира. В этой связи понятна ирония, высказанная еще Константином Леонтьевым, заметившего в свое время, что для всего «просвещенного» мира русские представляют собой «варварство, вооруженное всеми средствами цивилизации».
Это «варварство», которым нас до сих попрекают в глаза, происходит из вполне конкретного источника, который был общим для всех нероманизированных народов Европы до эпохи распространения христианства в Раннее Средневековье и в первые века после пришествия веры (V — Х столетия). В этнологии и культурологии есть такое понятие, как идеологический синкретизм — общность и нераздельность в сознании человека всего спектра религиозных, идейных, этических, социальных, политических, бытовых представлений. В Западной Европе этот тип сознания под влиянием идей католического домостроительства подвергается серьезной эрозии уже с конца XIII века, хотя начало этого процесса наблюдается и раньше, где влияние древнеримских институтов было особенно сильно. Микрокосм европейского человека все более унифицируется, уплощается, комфортизируется, в результате чего сначала сакральный мир человека отделяется от прочих проявлений человеческой жизни, от условно «профанного» выводится в сферу отдельного опыта (praxis). Так все более ускоряясь, некогда единый комплекс представлений западного человека, его норм и ценностей, распадается на отдельные ячейки, которые фактически начинают жить независимой друг от друга жизнью. Постепенно появляется независимая от религии наука, не связанная с сакральными ценностями, а затем и независимая политика, этика и быт. Особенно явно этот процесс заметен с т.н. «эпохи Возрождения». В итоге самоощущение западного человека оказалось предельно «стянутым» множеством полусуверенных фрагментов, которые представляют собой довольно прочный каркас. Даже если его мир будет полностью уничтожен, такой «каркас» быстро восстановит всю систему заново.
На Руси же вышеописанный тип сознания не только не деградировал, но развился в невероятно богатую форму, ярчайшим свидетельством чего и является самосознание Третьего Рима. Третий Рим сохранил и приумножил всю целостность восприятия единого мира человека первых веков христианства на всех уровнях социального сознания: от царского двора до двора крестьянского. Третий Рим явил собой самосознание человека, весь мир которого был пронизан присутствием Бога; человека, чья иерархия ценностей, норм и представлений была целиком подчинена Богу. Со времен Василия III и вплоть до середины XIX века геополитические и духовные интересы русской цивилизации воспринимались одинаково — как наиболее талантливыми русскими элитами (достаточно вспомнить «Клеветникам России» Пушкина), так и простыми солдатами из крестьян — в качестве общенациональной идеи. Сакральное на Руси было источником и политического, и этического, и бытового. А поскольку онтологическая суть Третьего Рима по иноку Филофею заключалась не в идее простой преемственности Русью статуса Державы Удерживающего на новой почве, а в восполнении и проявлении в ней духовных и державных качеств как Первого, так и Второго Рима («Все христианские царства снидоша в твое единое Царство»). Поэтому, можно сказать, что в каком-то аспекте сознание человека Третьего Рима было максимально полным и гармоничным проявлением самоидентификации человека как христианина в эпоху после пришествия Господа Иисуса Христа.
Хронологические истоки кризиса идентичности человека Третьего Рима восстановить достаточно трудно, ибо проявлялись они крайне неравномерно и развивались далеко не линейными схемами. Однако большинство современных исследователей согласны в том, что причины этого кризиса — распада негласной системы устоев, обычаев и ценностей — заключаются в негативном влиянии модернизации по западному образцу на весь государственно-политический и духовный организм Третьего Рима. Принято считать, что «стартовой точкой» этого кризиса являются реформы Петра I, хотя началом необратимых кризисных явлений цивилизации Третьего Рима можно считать и церковный раскол XVII века, и екатерининскую эпоху «вольностей дворянству», и реформы Александра II, и в эпоху революции 1905−1907 гг. Как бы то ни было, мы знаем, что влияние вестернизации проявлялись на Руси со времен Смуты (а на Украине еще раньше). Тяготение к западному быту и «культурным новшествам» захватывало часть русских элит задолго до Петра. Мода на польские костюмы и быт среди русской знати, внедрение филокатолических моделей православного богословия в среде духовенства России, были заметны еще при царе Михаиле Федоровиче. Известно, например, что царь Алексей Михайлович одно время носил усы по польскому обычаю и имел долгие годы непреодолимую страсть к домашнему театру, хотя каждый раз глубоко раскаивался в грехе «посещения зрелища». Также западные военные специалисты служили в российской армии и обучали ее до Петра (наиболее характерный пример — генерал Патрик Гордон, приглашенный в Россию из Шотландии еще Алексеем Михайловичем). Иными словами, мы видим, что те или иные элементы модернизации с переменным успехом присутствовали в жизни допетровской Руси.
Но истоки кризиса русской идентичности все-таки начинается не в самой модернизации как таковой, а в начале ее неправильного представления, а затем и использования. Если в допетровскую эпоху и в начале правления Петра Великого модернизационные заимствования из технологий, военного дела, административной системы и светской культуры Запада экспортировались в качестве всего лишь мобилизационных элементов для русского мира, то с течением времени в коллективном сознании они начали приобретать самостоятельное ценностное значение. Возможно, это происходило отчасти потому, что в отличие от цивилизации Запада, который возник, оккупировав руины римской цивилизации, Русь развивалась на территориях вне непосредственного контроля античной ойкумены Рима и Византии. Кто знает, потребовалась ли Руси западная модернизация, если бы она оккупировала слабеющую Византию с ее научным багажом, а также военной и административной инфраструктурой? Но такого непосредственного соприкосновения с византийским опытом на Руси никогда не было и в итоге из вспомогательных средств, призванных защитить русскую цивилизацию и улучшить ее инфраструктуру, западные новшества начали превращаться в цели, в стандарты качественно лучшего бытия, к которому должны были стремиться русские люди.
Светская бюрократизированная машина Российской империи, устроенная по западному образцу, начала подменять в мировоззрении русского человека идеал его служения. Если раньше все было просто и понятно: все сословия служат Царю, как Божьему Помазаннику, а Царь служит Богу, то теперь идеал служения становился все более относительным и формальным. Лишенные духовных и политических достоинств соборной демократии времен Московской Руси, сословия, втиснутые в рамки светской бюрократической системы Российской империи, все более автономизировались по отношению к Самодержцу и друг к другу. В итоге идеал служения вначале перестал быть мировоззрением, затем перестал быть долгом, а потом, в конце концов, перестал рассматриваться и как привилегия. С конца XVIII века дворянам разрешалось не служить царю, а сам термин «служба» утилизировался до невозможности, потеряв последние остатки своего сакрального значения.
Вершиной этого процесса стала своеобразная «чиновная религия» Николая I, который, несмотря на внедрение в идеологию и внешние формы царствования «народной монархии», завершил эволюцию «государства чиновников», где он был не столько государем, сколько «чиновником N1». Это в корне меняло всю иерархию представлений традиционного русского социума, поскольку теперь Царь в своем служении Богу низводился до простых представительских функций, из своего трансцендентного статуса Помазанника Божьего опускаясь до уровня чиновника, наряду с другими чиновниками сослужащего не столько Богу, сколько выстроенной административно-бюрократической системе. Знаменитая формула графа Сергея Уварова «Православие — Самодержавие — Народность» — это не взлет развития идеологии Империи, как полагают некоторые, а крик отчаяния, попытка чисто бюрократическим путем найти рецепт спасения нации, предписать уже выходящей из традиционного формата системе «нужное» сознание и оформить то, что уже не понимается без слов, записать непрописываемое. Сослужащим чиновником в этой системе невольно оказалась и Церковь. Последнее убежище традиционной русской идентичности, целостного самосознания человека Третьего Рима оставалось в духовенстве, но особенно — в крестьянстве, чьи представления о Служении и истинной социальной иерархии, несмотря на постоянные жесткие диссоциации их собственного социального положения, оставались долгое время неизменными. «Мы — ваши, а земля — наша», — говорили крестьяне помещикам. Однако, после отмены крепостного права, и эти миры и бастионы традиционного самосознания превратились из единого мира в мириады локальных очагов общин, фрагментировавшихся все больше и больше.
Обмирщение сознания, привнесение в него чуждых идентификационных форм и стандартов, фрагментация некогда единого мировоззрения постепенно разделяли народ Третьего Рима с определенного времени даже в его самых здоровых сегментах. Особенно этот процесс ускорился после реформ Александра II. Бездарно и преступно проведенная реформа по отмене крепостного права, промышленный рост второй половины XIX века, экспансия в русскую ментальность принципиально новых отношений, диктуемых протестантским духом капиталистической этики, переворачивали целые пласты традиционного сознания русского мира, изменяли даже отношение к собственному космосу, к чувству собственного места на этой земле. В итоге огромное количество людей, в основном крестьян, снималось с мест и перебиралось в города, на заводы, смешивались в безликие городские общины трущоб, теряли живую связь с родной землей. Русский мир постепенно превращался в мир огромного числа русских гастарбайтеров в своей стране. Удивительно, но эти проблемы социального броуновского движения перекочевали в следующие эпохи, регулярно проявляя себя весь XX век. Мы до сих пор пожинаем их плоды: массовый исход народных масс в период гражданской войны, раскулачивание и расказачивание, беженцы Великой Отечественной войны, освоение целины и ударные стройки послевоенного периода, принудительное распределение специалистов и новый исход в города сельского населения.
Тем не менее, удивительно, что в основе своей — крестьянстве — исходная идентичность мира Третьего Рима частично сохранялась даже после революции. В этом существует определенный парадокс, так как при всей своей чудовищности общенационального геноцида и кровавом богоборчестве, революция 1917 года уничтожила вместе с историческим Царством и здоровыми частями русского общества также и политические традиции секулярно-бюрократического официоза и либерально-демократической парадигмы, точившие цивилизацию Третьего Рима изнутри в предыдущие столетия. Хоть и лишенная полноценного духовного окормления под гнетом большевистского террора, но цивилизация Третьего Рима досталась в наследство коллективной ментальности в очень большой степени носителям традиционного архетипа русского человека. Отголосок этого процесса живет до сих пор в большинстве из нас. Например, вплоть до сегодняшнего дня вряд ли многие из нас готовы потребовать расписку за долг у своих друзей и знакомых, либо ссуживать деньги под проценты собственным родителям или детям. Это — влияние традиционного крестьянского сознания русского человека, распространение которого в качестве общепризнанной нормы было бы невозможно в русском обществе XIX века. Действие этого архетипа даже в ограниченных условиях советской идеологической системы частично восстановило полноту ментальности Третьего Рима, а именно — вернуло в ценностное пространство социально-общественных норм прежние идеалы Служения. Да, эти идеалы не имели сакрального источника, как некогда, но их цели и сам смысл не были ограничены жестким бюрократическим регламентом. Советские идеалы героизма, подвига, самопожертвования, социальной коллективности, имели в своей основе именно традиционный ценностный комплекс русского человека, но лишенные духовного знаменателя и подвергнутые эрозии уже в брежневскую эпоху, когда начал торжествовать «советский индивидуализм», они быстро потеряли свою абсолютную ценность.
В итоге, в нашу эпоху, после чудовищных ударов, которые чуть не обрушили окончательно русскую цивилизацию в начале XX века, мы впервые за всю свою историю столкнулись со столь масштабными угрозами размывания собственной идентичности, когда исчезли последние остатки традиционного социума. Уничтожение традиционного деревенского быта в 60-е годы XX столетия при Хрущеве, окончательное «стирание» грани между городом и деревней, размыло корни традиционного русского сознания, лишив источника их подпитки. Впервые за всю историю русскому человеку некуда скрыться — его очаги, его внутренний и внешний космос так же разрушены, как и он сам. Наш внутренний иммунитет впервые за сотни лет оказался не готовым противостоять внешним глобализационным сценариям западного образца, прежде всего на уровне цивилизационного самосознания. Основная же причина полураспада этого самосознания заключается, прежде всего, в волне десакрализации русского мира, ставшей впоследствии тотальной. Десакрализованной поначалу оказалась власть, потеряв восприятие своего служения Богу как своему вечному источнику, затем десакрализации подверглось русское общество: начиная с элит и закончив крестьянством. После исчезновения благочестивого общества, десакрализация стала пожирать и сакральное пространство — проекцию этого общества, как проекцию мира Святой Руси. Мир Церкви и пронизанных ощущением Бога русских просторов — последний бастион перед окончательным падением мира, выраженным в десакрализации человека, процессы которой уже начинаются и постепенно захватывают все наше бытие.
Именно поэтому в России сегодня сбоят все макросоциальные системы — от инфраструктур власти до массового сознания. С человеком сегодня нет обратной связи, он по-прежнему предоставлен самому себе. Человек в России не знает, кто он есть, потому что на государственном и социально-психологическом уровне совершенно отсутствует внятное обозначение нашего реального цивилизационного самосознания, выработки общего понимания, кто есть мы и зачем есть мы.
Все мы являемся свидетелями и одновременно участниками грандиозного побега русских людей от хаотической неопределенности государственных и общественных неустройств в частное жизненное пространство, в бесконечные «проекты», основная цель которых заключается в бесцельном наращивании ресурсов личного быта. К сожалению, нужно констатировать, что обостренное и уязвленное чувство суверенности личного быта на сегодняшний день является базовой идентичностью русского человека, которой поверяется весь внешний мир.
Необходимо признать, что наш мир не имеет точного представление о ценности Общего, которое уже в советские времена было абсолютно десакрализовано, а затем и демонизировано. Пришедшее вскоре торжество индивидуалистских ценностей, тем самым, всего лишь разрушило не «коллективное коммунистическое зло», а все вокруг, поскольку Свое, не имея правильных координат об Общем, лишается и правильного представления о самом себе. Оно берет на себя несвойственные для себя функции и неизбежно распадается мириадами агрессивных и полузапуганных мирков. Сначала это происходило путем эрозии институтов традиционного общества, а затем и государства.
По-настоящему общего пространства коллективного самосознания в современной России сегодня не существует. Русский человек сегодня бежит от любой коллективной идентичности, от любой серьезной социальной иерархии, если это грозит хоть как-то переформатировать комфорт его персонального микрокосма. Его может формировать и поддерживать только здоровая коллективная идентичность, идеально воплощенная в Общине, на каком бы уровне она себя не проявляла. Мир атомарных индивидуумов, торжествующий над почти разрушенным миром коллективного интереса, не признает системы общественного лидерства, основанного на неформальном уважении одних людей к другим. Поэтому нашей задачей является формирование мира общенациональных авторитетов, «властителей дум», место которых сегодня занимают пока что актеры и шуты. Наша задача сегодня — способствовать реанимации старых забытых схем: крепкого соседства, здоровой общинности, социального поручительства.
Нужно хорошо понимать, что в отличие от западной цивилизации, русская идентичность во всех ее аспектах — национальном, религиозном, культурном или социальном не может жить сама по себе, а тем более — в одном из этих аспектов. Она всегда, осознанно или нет, ищет каркас по-настоящему общего самосознания, общий цвет, который определил бы весь ее спектр. Но поскольку такого общего самосознания нет, то, потеряв «общий фокус», различные аспекты нашей идентичности потеряли и свою исконную самоидентификацию. Природа же не терпит пустоты и свято место, как известно, пусто не бывает. Место исконной идентичности, идущий от исторического и духовного самосознания, стремятся сегодня занять идентичности-паразиты — динамичные, искусственные или мимикрирующие под т.н. «естественный виток развития человеческой культуры». Гуманизм, Рационализм, Либерализм, Секулярность, Толерантность, Мультикультурализм, Гражданское общество — имя им легион.
В этом смысле очень интересен повседневный лексикон носителей таких «идентичностей» в России. Следует помнить, что исключенные из национального мировоззрения люди редко замыкаются в самоидентификационном гедонизме. Они стремятся обосновать свой идейный микрокосм лексикой чуждых общих идентичностей: «общечеловеческие ценности», «как в цивилизованном мире», «пожить по-человечески» или даже «как у белых людей». Самоидентификация, наивно стремящаяся к чужим высшим индивидуальностям, как к своим собственным — единственным, способным ее понять и дать ощущение себя самой, неизбежно размывается и угасает, не способной больше увидеть саму себя и адекватно распознать свое лицо в зеркале родственных идентичностей.
Заняв «свято место», идентичности-паразиты конституируют собой все прочие оттенки и цвета, давая взамен в лучшем случае — чувство ложной общности. Один из наиболее зловещих проявлений такой паразитической идентичности — реализуемый сейчас в России концепт т.н. «сетевого общества», который провозглашает примат не вертикально, а горизонтально устроенного «свободного общества», которое государство не контролирует, а всего лишь обеспечивает его потребности. На самом деле «сетевое общество» плодит многочисленные, но безответственные, никак не связанные между собой социальные стаи, напрочь лишенные чувства любой иерархией и хоть сколько-нибудь ощутимого коллективного самосознания. Давайте вдумаемся: по результатам недавнего социологического опроса, проводившегося в центральных регионах России в школах, 18% русских школьников считают себя скорей не «русскими», а «россиянами». По результатам другого опроса, около 30% молодых россиян стремятся идентифицировать себя скорее по социальному статусу, нежели национальному признаку. Что это, как не распад русского самосознания в его критической форме? Кем будут воспринимать эти дети? Кем будут воспринимать себя дети их детей, тем более в нашем нестабильном мире XXI века, когда наша русская цивилизация неизбежно окажется одним из объектов борьбы за ресурсы? Смогут ли следующие поколения защитить суверенитет нашей страны, если они не будут обладать суверенитетом собственного самосознания? Вдвойне эти тенденции опасны и вызывают чувство самой глубокой обеспокоенности, когда экспансию чуждых идентичностей осуществляется государственными образовательными программами и курсами.
Вся неопределенность наших целей и задач в современной истории, которые «скачут» в массовом сознании от всечеловеческого мессианства до «России как Швейцарии», происходит от того, что мы потеряли понимание, где должны проходить границы нашей цивилизации, как и по какому принципу относиться к Западу и Востоку, опыт какого именно проекта прошлого стоит реанимировать, а какого — нет. Особая опасность заключается еще и в том, что русскую идентичность с определенного времени постоянно лихорадит одержимость «начинания с белого листа. С конца XVII века у русской нации нет традиции здоровой исторической преемственности. Каждый последующий период русской цивилизации мы начинаем как бы заново, денонсируя большинство связывающих звеньев с нашей историей. История тем самым перестает быть живой и актуальной, новые элиты забывают или ненавидят своих предшественников, а каждому последующему поколению предлагается «жить теперь по-новому». Но в этом, как бы парадоксально это не звучало, есть и скрытая надежда на возрождение идеалов Святой Руси и цивилизации Третьего Рима, потому что люди воспринимают мир постоянных сомнительных трансформаций собственного бытия как инвазию чуждых идей. Хотим мы того или нет, но сама форма русского самосознания приспособлена под ментальность Третьего Рима. Именно поэтому постоянные поиски т.н. «национальной идеи» в чем-то являются даже моральной пощечиной нашему цивилизационному достоинству. Постоянно пребывать в подобных «поисках» — означает отсутствие уважения к самим себе. Никакие поиски здесь не нужны, хватит метаться между Востоком и Западом — все уже давно есть и все уже давно апробировано нашей историей, историей Третьего Рима. Важно лишь, как правильно вспомнить себя, чтобы к себе же и вернуться.
Третий Рим уникален еще и тем, что стремясь за всю свою историю, как и любая империя к экспансии, его внутренние пространства оставались недоколонизированными. Особенности русского ландшафта — очень важная вещь для понимания нашей национальной идентичности, самосознания Третьего Рима. Вечный хаос огромных малоосвоенных пространств породил мир вечной недостроенности русского мира. В результате возник специфический городской мир России — вначале как мир необходимых времянок, а затем как мир Слободы, как мира вечной незавершенности, в нашу эпоху кризисов, особенно тяжелый. Как итог — в России не осталось ни полноценного Города, ни полноценной Деревни. По мысли философа Михаила Гефтера, этот мир давящих пространств и сформировал уникальный генный код русской цивилизации.
Но, обитая на огромных пространствах Евразии, мы до сих пор живем в крайне неудобном для проживания мире. При всем изобилии нашей земли, мы считаем стандартом бытия жизнь в переуплотненных городах и бетонных многоэтажных коробках, малопригодных для развития и поднятия на ноги ни полноценной семьи, ни полноценной нации. Во всем мире сегодня мегаполисы прекращают свой рост, начинается великий «откат» населения назад — в пригороды, даун-тауны, малые города. Это — мировая тенденция. Но только не в России. Большинство русских людей заражены абсолютно противоположной мечтой — всеми правдами и неправдами заполучить заветную бетонную конуру в каменных джунглях с их болезненным ритмом и считать обитание в такой конуре своим жизненным триумфом. Не нужно забывать, что жители мегаполисов составляют 15% от числа всех жителей России. Сельских жителей намного больше — около 27%. А вот подавляющее большинство наших соотечественников — чуть менее 60%, живет в небольших городках и при этом стремится усугубить деградацию собственного пространства жаждой обустроенной жизни в мегаполисах. Озлобленность на окружающий мир, отчуждение, постоянная депрессия, потеря надежд, стремление вырваться «из обстановки», к сожалению, стали доминирующими факторами жизни среднего русского города. Русские города превратились в гетто для людей без будущего, единственной мечтой которых уже достаточно давно стало желание поскорее «утонуть» в потребительском парадизе клоак больших городов. Гиперурбанизация несет России огромную и пока еще мало осознанную опасность, ибо именно в больших городах люди растворяются как личности в прямом и переносном смыслах. В условиях деградации основных социально-бытовых и коммуникационных инфраструктур гиперурбанизация мегаполисов становится серьезной угрозой и для развития страны, обедняя остальное городское пространство. По сути, мы превращаемся действительно во внутренних варваров в собственной стране, привыкших безжалостно эксплуатировать остатки некогда цветущей инфраструктуры своей же цивилизации.
Эти проблемы имперского пространства — удобная среда для псевдоисторических спекуляций и откровенных политических провокаций. Все чаще стали раздаваться голоса, убеждающие Россию отказаться от «имперского бремени», уверяя, что Россия якобы надорвала свои исторические силы на строительстве империи. Но «выход» из этого «тупика» нам предлагается откровенно диверсионный — возвращение России в чисто европейский проект самосознания мелкой европейской страны, якобы существовавший когда-то феномен самосознания «Новгородской республики», противопоставленной всей остальной России. Нам фактически предлагают сепаратизм в притягательной псевдоэтнической обертке и это нужно осознавать.
Но вместе с этими угрозами присутствуют и скрытые векторы будущего развития. В отличие от «скучной» Европы застывших форм и территорий, где ничего не меняется столетиями, у нас всегда есть гигантские пространства для освоения или коммуникационно-технической модернизации. Все империи завершали свой рост и само свое бытие, когда внутри не оставалось неразвитых и неосвоенных инфраструктур и когда иссякал грабеж колоний. Но только Россия имеет постоянные пространства для имперской экспансии и эти пространства — внутренние на протяжении столетий. Использование этих пространств, исход из перенаселенных задыхающихся городов — является залогом демографической гармонии и стабильности Третьего Рима.
Большевистское государство окончательно уничтожило патриархальный строй русской деревни и традиционной городской культуры, смело как классы и сословия, так и институты бытового самоуправления русского мира, жестко заменив все уничтоженные механизмы социальной саморегуляции самим собой или искусственными общественными симулякрами. Но закончилось советская власть и эффективное государство ушло, а люди, привыкнув к его опеке оказались выживать в мире, который не предполагает существование естественных социальных конфигураций, чтобы прорасти друг к другу. Все хотят «сильной руки», ждут прихода «ответственного государства», но не понимают, с чего начинается это «ответственное государство». Все мы — и власть, и простые люди несем в себе один и тот же болезненный код наших неустройств. Ждать, что придет к власти по-настоящему «сильная рука», которая все восстановит, даст всем работу и хорошие квартиры, починит все ЖКХ, подметет все улицы и приберется в подъездах, по крайней мере, наивно.
Мы все существует в гигантском вакууме, где отсутствует по-настоящему коллективное пространство, за которое мы были бы ответственны. Поэтому нам необходимо создать альтернативу вечному безхозу и наплевательству, воссоздать принцип коллективной ответственности за подъезды, дворы, улицы наших городов, саму социально-бытовую инфраструктуру нашей жизни. Мы должны провозгласить принцип социальной гравитации против принципа торжества социальной аномии. Ведь начинать нужно именно с того, что сильнее всего воздействует на формирование коллективного самосознания — с коллективного пространства.
Как этого можно достичь? В современной системе представительных органов практически полностью отсутствует уровень низовой демократии микрорайонного уровня и ниже. В конце 1980-х годов этот уровень начал возникать стихийно, но его рост был прекращен затем искусственно. В итоге даже районные советы депутатов сейчас мало где представляют собой самостоятельные органы власти, будучи подмятыми местной коррупцией и могущественной бюрократией областного или республиканского уровня. Между прочим, тем, кто любит порассуждать о демократии, должен знать, что наиболее крепкая демократия всегда начинается именно с низовых ступеней муниципального самоуправления: курий, цехов, уличных и приходских советов, земств. Этого именно то недостающее звено в цепи непосредственного, а не формального влияния на власть. Поэтому прежде чем требовать «ответственности власти», надо говорить о создании нормального муниципального самоуправления.
Огромная, если не исключительная роль в деле реанимации коллективного самосознания русских людей принадлежит Русской Православной Церкви. Во-первых, это очевидный шанс для Церкви вернуть свой законный социальный авторитет в русском обществе, потому что на руинах русской идентичности она остается фактически единственным институтом, который сохранил преемственность тех форм и реалий нашей жизни, когда коллективное самосознание было живое и естественное. Что скрывать — сегодня Русская Православная Церковь остается едва ли не единственным институтом, где присутствует общинное сознание, чувство общности людей, составляющих приход. Особенно важно сегодня сосредоточиться на всецелой реанимации и прогресса этой общинной опции Церкви в нашем обществе, потому что сегодня, к сожалению, Церкви пытаются определить место в современном российском социуме, всего лишь как одной среди множества субкультур т.н. «гражданского общества», навязывая при этом чисто западный тезаурус социального поведения. Но именно игра по этим правилам более всего расщепляет наше единое церковное сознание, потому что Русская Православная Церковь при всем уважительном отношении к другим традиционным конфессиям России, никогда не согласится стать лишь деталью общенациональной мозаики. Мы видим, что эволюция Запада привела к тому, что способность осознавать внутренние смыслы и движение западной цивилизации способна лишь незначительная каста интеллектуальных элит, наподобие Франкфуртской школы. У нас же это способны делать не только светские интеллектуалы, но и огромное количество православных людей, потому что Православие по самой своей природе располагает к масштабному интеллектуальному осмыслению жизни.
Кроме того, прочность церковного сознания русских людей, как последней крепости традиционной русской идентичности, сегодня пытаются расшатать комплексом сомнительных ценностей уже хорошо знакомого нам западного происхождения. Сегодня заметен экспорт в русское православие западных миссионерских технологий довольно сомнительного духовного свойства, заметны откровенно русофобские попытки разделить «русское» от «православного», создать «толерантное православие» и нивелировать всю многовековую ценностную иерархию Русской Церкви с точки зрения сиюминутных политических интересов. Эти симптомы крайне опасны, потому что они уничтожают последний барьер, защищающий от распада наше традиционное сознание.
Однако обнадеживающими следует назвать за последнее время тенденции принципиально нового значения Церкви в нашем обществе. Церковь начинает выступать и как социально-экономический активный игрок, создавая, например, своими крепкими монастырскими хозяйствами, школами, предприятиями, рабочими вакансиями реальную экономическую альтернативу особенно там, где существует повальное пьянство, безработица и безысходность. Тем самым неоценим потенциал превращения хозяйственной роли Церкви в серьезный мобилизационный ресурс для поднятия социальной инфраструктуры и даже местной экономики. Но нам важна не просто эффективная экономика Церкви. Нам нужна проекция мира Церкви на современный российский быт. Сейчас российские власти пытаются чисто западным путем максимализировать число и удельный вес т.н. «среднего класса», забывая о том, что пресловутый средний класс в России до сих пор является довольно условным, поскольку у нас никогда не существовало его питательной среды, как на Западе — территориально организованных городских коммун крепких собственников. Русский человек практически потерял навыки естественной соседской жизни, которая еще с советских времен представляется ему нечто чуждым, искусственно навязываемым нормами официального социального поведения. Сегодня в России редко где сосед является единомышленником, скорее он просто не имеет лица, либо его лицо откровенно враждебно. Поэтому создание эффективного среднего класса в России — это утопия. Но для Церкви именно территориально устроенная община единомышленников — это реальная альтернатива вакууму социально коллективного. Речь идет о самой важной части нашего самосознания — бытовом ойкосе — точке, где качество «я» начинает переходить в качество «мы», где начинается это самое «мы», где начинается любое коллективное пространство.
И в заключение, хотелось бы коснуться темы, без которой стабильность внутри цивилизации Третьего Рима вряд ли будет возможной. Это проблема многонационального мира и согласия Третьего Рима — одна из самых острых проблем, поскольку Третий Рим в силу самого своего статуса не может быть мононациональным образованием. Да, мы, как и любая настоящая империя держим этот мир по праву силы (само слово imperium, от которого произошел термин «империя», в своей изначальной семантике звучит дословно как «военная власть»). Но большевики в свое время реализовали новую территориально-административную модель государственного устройства, наделив административным смыслом национальные деления. На самом деле, с 1917 года мы имеем узаконенные полусуверенные национальные государственности внутри империи — потенциальные пороховые бочки для грядущих взрывов. Мы, по меткому замечанию западного советолога Рональда Суни, до сих пор являемся единственным в мире государством, построенном по этническому принципу. И сегодня, несмотря на декларируемые принципы наднациональной федеративности, наше государство по-прежнему устроено по старым большевистским лекалам, как и статус «многонационального народа» является прямым производным от достопамятной модели «советского народа». Мы до сих пор живем под шаблоном имперской власти без имперского народа. Это — абсолютный нонсенс, такого не было нигде и никогда. Поэтому вопрос о статусе русского народа как государствообразующего и статусе русского языка являются уже давно перезревшими.
Но Третий Рим, помимо всего этого, должен проводить грамотную и осторожную политику с национальными меньшинствами. Для этого следует сделать две основные вещи:
1) Упразднить статус субъектов Российской Федерации, имеющих национально-территориальное деление (республики, округа, и прочие «-станы»). Малые народы России должны иметь не административно-юридические привилегии, а национально-культурные.
2) В системе взаимоотношений с малыми народами России следует подчеркнуть государствообразующий статус русского народа, как лидера содружества народов Третьего Рима. Русский народ должен стать гарантом безопасности Русского Мира как всей исторически сложившейся совокупности социальных, административных, политических, и духовно-культурных инфраструктур. Малые народы должны хорошо понимать, что без защиты русского народа в эпоху глобализации и неизбежной борьбе за природные ресурсы, их уничтожат или превратят в экономических рабов другие нации и другие цивилизации.
Сегодня важно понять, что бесконечно сложные арабески русской идентичности никуда не пропали. Они растворены в каждом из нас. Бесполезно рассуждать о русскости, державности и консерватизме и одновременно негласно соглашаться выстраивать собственную жизнь по лекалам стандартов общества потребления. Бесполезно ждать возвращения Третьему Риму Царя и не менять собственную жизнь, чтобы быть достойными этого Царя. Да, мы знаем, что земная история Третьего Рима началась с Царя и закончится Царем. Но мы должны помнить главное — благочестивому Государю нужен благочестивый народ. А благочестивого народа не бывает без благочестивого сознания.
В основу статьи положен доклад, сделанный на научно-богословской конференции «Москва — Третий Рим: формула единения и примирения», состоявшейся в Президент-отеле 31.01.2008 в рамках XVI Международных Рожденственских чтений.
