 |
| Вера-Эском | Евгений Суворов | 18.02.2008 |
Свет из медвежьего угла
Об исповеднике веры Христовой архимандрите Иосифе (Софронове), который прошёл с Русской Православной Церковью в XX столетии весь крестный путь, пережил четыре ареста и провёл около 20 лет в тюрьмах во время безбожного лихолетья, я впервые узнал от настоятеля храма в с. Пинега Архангельской области о. Олега Круглова. Сам о. Олег родом из Новгородской области, где, сокрытый от людских глаз, как раз и вершил свои духовные подвиги отец Иосиф.
 |
| Отец Иосиф в 70-е годы |
Во многом знакомство с этим духоносным старцем привело к священству и о. Олега Круглова.
- В Новгородской области есть такой медвежий угол, в Хвойнинском районе, там-то и служил архимандрит Иосиф, — рассказывает мне о.Олег. — До этого он был настоятелем собора в Ленинграде, а потом перебрался в самую глушь. В этой деревне жило от силы полтора-два человека. Не знаю уж, что нас с матушкой сподвигло в первый раз к нему поехать. До этого я его не знал совершенно. Вот едем к нему на «Волге», спрашиваем местных жителей, как к о. Иосифу проехать. Его там все знают, указывают дорогу и говорят, что километров десять после поворота до храма придётся пройти пешком, потому что дальше дороги нет. А дело было зимой, в декабре, в лютый мороз. Ну что ж, пешком так пешком… Доезжаем до поворота и видим, что только-только перед нами прошёл трактор с ножом, и до самого дома батюшки дорога прямо как скатерть расстелена. Машина по ней поднимается всё выше и выше в гору, а на самой горе стоит Успенский храм, в котором служил батюшка.
Приезжаем, заходим в дом: сидит благообразный старец, и ещё один — помоложе, с большущей чёрной бородой. Я понял, что о. Иосиф постарше, подхожу к нему под благословение. А он мне: «Давно тебя жду». А я никому и не говорил, что к нему собрался. Тогда я был заместителем градоначальника города Боровичи, и они ждали меня как «большого начальника». О моём приезде, как они сами мне потом рассказали, узнала наперёд прозорливая монахиня Антония, которая жила при храме в маленькой-маленькой избушке. Она была великая праведница и уже настолько древненькая, что по внешности нельзя было определить её возраст. Внутренним зрением она видела всё, что происходит вокруг. Между их домами была какая-то звуковая связь. Чтоб вызвать к себе батюшек, матушка Антония подавала сигнал, и послушник о. Иосифа — второй старец с большой бородой — спешил к ней в дом. О всяком приезде благочинного или другого человека матушка предупреждала наперёд. Про меня сказала, что «к нам едет большой начальник», и батюшки заранее приготовились к моему приезду.
На меня с первой встречи о. Иосиф произвёл сильное впечатление именно своей открытостью, простотой и духовной мудростью. Потом у него мы ещё раз с матушкой были, а впоследствии я каждый год ездил к нему вместо отпуска.
Заинтересовавшись рассказом о. Олега Круглова об архимандрите Иосифе, я решил собрать побольше материала об этом удивительном священнике и человеке. Из различных источников и воспоминаний духовных чад нам открылся подвижник XX века, старец, как сейчас говорят. Составляя текст, я так и стал именовать его — «старец Иосиф». Вот только в конце понял, что придётся мне всех этих «старцев» в тексте зачищать. Почему — об этом читатели узнают, получше познакомившись с о.Иосифом.
С шести лет в монастыре
Вот как рассказывал о своём детстве будущий архимандрит. Родился он в крестьянской семье, хотя его отец потом стал военным и дослужился до звания старшего офицера (отцовский полк одно время был расквартирован в московском Кремле, там же проживало и всё семейство). Их дальний родственник был епископом и проживал на покое в Ново-Иерусалимском монастыре. Как-то вся семья приехала погостить в монастырь, и шестилетнему Ивану (будущему архимандриту Иосифу) так понравились служба, монастырское пение, что он убежал и спрятался, когда вся семья засобиралась обратно в Москву. Долго его разыскивали, а потом владыка сказал: «Оставьте, он поживёт здесь, скоро заскучает, тогда и заберёте». Но случилось не так — когда за Иваном приехали через две недели, он категорически отказался возвращаться обратно и его оставили пока в монастыре. Ваня учился пению в монастырском хоре, а также проявил недюжинный талант в золотошвейном деле (это мастерство через много лет спасло ему жизнь в Соловецком лагере). Перед самой войной 11-летним подростком посетил Рим, Ватикан, где участвовал в конкурсе церковных хоров. Хор, который приехал из России, выиграл конкурс, и участники хора были награждены поездкой на Святую Землю и в Сирию. Российскую делегацию в Италии возглавлял будущий священномученик митрополит Владимир (Богоявленский).Но в период совершеннолетия Иван, видимо, не был лишён некоторых сомнений по поводу своего будущего. Занесло его семнадцатилетним пареньком даже в Красную Армию. «Коня отобрали, а меня, по молодости лет, выгнали», — вспоминал отец Иосиф. Окончательный выбор он сделал, когда родители нашли ему невесту. Это было в период начинающегося НЭПа, и невеста была дочерью местного кабатчика. В день, когда должны были быть устроены смотрины, Иван, собрав кое-какие вещички, поспешил на поезд и уехал в Ново-Иерусалимский монастырь. «Он хотел сделать из меня бесплатного вышибалу в своём кабаке», — говорил батюшка про отца своей невесты. Родители очень переживали его отъезд, тем более, какая же монастырская жизнь в 20-е годы?
Официально Ново-Иерусалимский монастырь закрылся в 1919 году, но на его территории организовалась сельскохозяйственная артель из монахов. По рассказам отца Иосифа, он был в монастыре во время его разгрома в 18−19 годах. «Приехали комиссары-евреи. В монастыре было несколько монахов еврейской национальности. Их первых вывели из монастыря и расстреляли». Но в 20-е годы монастырская жизнь в артели как-то восстановилась. Продолжалось это до 1928 года, когда в монастырь приехал Сталин. Всё осмотрел и сказал Кагановичу так, чтобы все слышали: «Ты видишь, как раньше строили? Ещё сто лет и больше простоит!» Через несколько дней после визита чекисты выгнали вон всех бывших монахов.
Первый арест
Иеромонах Иосиф в 1929 году вернулся к себе на родину в Тульскую область. Здесь он поступил на службу священником в храм Рождества Пресвятой Богородицы в с.Солдатское. Вскоре последовал арест «за контрреволюционную агитацию». На самом деле, за сопротивление закрытию церкви в селе. Вскоре он оказался заключён в лагерь на Соловках.В 1933−34 гг. часть соловецких узников предполагалось вывезти в Магадан. В их число попал и отец Иосиф. «На следующий день нас должны были уже отправить, а накануне к нам привезли партию уголовников. Многое я повидал в тюрьме, — рассказывал батюшка, — но таких страшных, отпетых личностей не встречал доселе никогда. Они выдёргивали нас, политических, с мест, приставляли ножи к горлу и отбирали всё, что у нас было. Я забился в какой-то самый дальний угол, весь трясся и молился Пресвятой Богородице. Именно с этими урками мы должны были по этапу завтра отправляться на Магадан. И вдруг — о чудо! — прибегает охранник и кричит: где тут Софронов? К начальнику лагеря! Дело в том, что в лагере вдруг пригодилось моё золотошвейное мастерство. Я как-то вышил начальнику лагеря одеяло, изобразив во всю ширь огромного красного петуха. Ему это одеяло страшно понравилось, и вот теперь перед самой отправкой он про меня вспомнил: где же мой золотошвей? Так я остался в лагере, а вскоре срок мой кончился и меня отправили на материк, на поселение в Карелию, в местечко Медвежья Гора».
На поселении у отца Иосифа появились два товарища — один художник, а второй в будущем стал священником. И вот втроём они решили, что добром это поселение не кончится, их обязательно опять арестуют. Летом начали готовить побег. Несмотря на голод, стали откладывать продукты. Недалеко от их поселения проходила граница с Финляндией. Решили бежать в сентябре, чтобы успеть до наступления холодов. Сам побег прошёл отлично, так как их особенно никто и не охранял. Но они заблудились. Отец Иосиф рассказывал, что он не раз потом смотрел карты этой местности и по ним было ясно, что они ходили огромными кругами. Озёра, сопки — всё одинаковое, вот они и сбивались с пути. Через некоторое время кончились продукты и они стали питаться тем, что находили в лесу. Потеряв счёт дням, шли и шли. Наконец наступил момент, когда они поняли, что дальше идти не могут. Друзья забрались на какую-то сопку и на обрывках бумаги составили на себя поминанье — фамилии, имена — и спрятали рядом, поскольку кругом бродили медведи и от их несчастных тел вмиг бы ничего не осталось. Прижавшись друг к другу, заснули. И тут художнику («Он был самый чистый из нас», — всегда говорил отец Иосиф) приснился сон: какая-то чудная рука, которая показала направление, и голос, сказавший, что надо пройти совсем немного. Все трое были уверены, что спасла их Богородица. Спустившись с сопки, они прошли несколько сот метров и оказались у речки. На берегу стояла лодка, на дне которой плескалось несколько рыбин. Сев в лодку, стали переправляться на другой берег, одновременно заглатывая рыбу прямо живьём. А на другом берегу тут же наткнулись на финскую пограничную стражу. «Вот мы выходим втроём из-за деревьев, — рассказывал о. Иосиф, — и видим метрах в тридцати финских солдат, начинаем им махать руками. А с финнами происходит что-то странное — они вроде бы как напуганы и чуть ли не собираются в нас стрелять. Ещё бы! Они ведь приняли нас за медведей! Как потом оказалось, бродили мы по лесу около трёх месяцев. Одежда на нас изорвалась и висела клочьями, мы обросли бородами, волосы стояли дыбом от грязи и мелких сучков. А в волосах шевелились мириады вшей. Нас немедленно отправили в финский военный городок, где помыли, постригли и положили в местную лекарню. Доктор прописал нам по ложечке бульона — иначе мы могли бы сразу умереть от обильной пищи. И я всё думал: а как же рыба, которой мы наглотались? В общей сложности, мы провели в этом финском военном городке около двух месяцев. Первый месяц нас лечили, а военная разведка проверяла достоверность нашего рассказа. Потом, когда всё подтвердилось, нам предоставили большую свободу и вскоре переправили в Хельсинки».
Глубокое потрясение, которое пережили беглецы, привело одного из них к принятию священного сана. «Этот мой товарищ, — рассказывал отец Иосиф, — вернулся после войны в Россию и погиб в лагере. А другой — художник — стал верующим человеком, но остался на Западе».
В Финляндии иеромонах Иосиф работал в лагере с русскими военнопленными. Бывал в Париже (ездил к митрополиту Евлогию за св. миром). Как священник, он служил в финской православной церкви Вознесения Христова. В декабре 1941 года был заключён в тюрьму г. Сан Микель, уже на финской земле, и с 25 декабря 1941 г. по октябрь 1944 г. находился в лагере для военнопленных г. Лапперанто.
«А вот этот на нас доносы писал»
В 1944 году по призыву Патриарха Алексия о. Иосиф возвратился на родину. 19 декабря прибыл в город Валдай, где находился по март 1945 года, существуя на паёк, который выдавался репатриированным гражданам.«И как же быстро забылись все ужасы, пережитые в Советском Союзе! — вспоминал батюшка. — После призыва Патриарха нас собралось двадцать священников и мы стали решать: ехать или нет. Решили, что поедут трое, выяснят всё на месте, а потом напишут и паролем передадут, можно ли ехать. Жребий выпал на меня. В это время среди русской эмиграции прошёл сбор средств для помощи разрушенной войной России. Был собран целый вагон различных ценных вещей. Вот с этим вагоном я и прикатил на родину. Интересно, что среди собранных эмигрантами вещей были роскошные напольные часы. Эти часы я потом случайно увидел в здании исполкома Ленобласти».
После возвращения в Советский Союз отец Иосиф пришёл к митрополиту Ленинградскому Григорию представляться, тот же принял его за представителя эмиграции, «голубой крови», и стал разговаривать чуть ли не по-французски. А отец Иосиф долго не мог понять, в чём дело, а потом говорит: «Да я свой, владыко, тульский, чаёвник я».
Отец Иосиф был назначен священником Свято-Троицкой церкви села Подгощи на Новгородчине. Но даже через несколько месяцев жизни на родине он не мог решить, какое же письмо посылать ждущим в эмиграции священникам. От одного из верных прихожан он узнал, что начальник местной милиции — тайный верующий. И решил пойти посоветоваться. Под покровом ночи отец Иосиф пришёл домой к начальнику милиции и изложил своё дело. «Забудь. Вообще никуда не пиши, если не хочешь попасть под топор», — сказал милиционер.
Но ареста «эмигранту» отцу Иосифу избежать не удалось. В 1949 году он был доставлен на Лубянку. Следователи на Лубянке были вежливые, не то что в тридцатые годы, но срок оформили быстро. Когда батюшка показывал фотографии из своего архива, он всегда останавливался на той, где были изображены несколько священников, служивших в Псковской епархии в конце 40-х годов. «А вот этот, — говорил батюшка, — на нас доносы писал».
В постановлении на арест было сказано: «Являлся активным пособником финских властей и проводил среди военнопленных антисоветскую агитацию, призывая их не возвращаться в Советский Союз». Из предъявленных обвинений о. Иосиф признал только сам факт службы священником в лагерях для военнопленных, остальные обвинения отверг. Осуждён 26 ноября 1949 г. трибуналом по ст. 58−10 ч. II УК на 25 лет исправительно-трудовых лагерей с поражением в правах на 5 лет и с конфискацией имущества. Во время суда, когда было предоставлено последнее слово подсудимому, о. Иосиф сказал: «Как должно быть, так и будет, как суд находит нужным, так пусть и судит. Пускай на этом свете я буду страдать, но зато в загробном мире буду блаженствовать. Всевышний учит нас терпению, а потому я никого не проклинаю, если меня осудят». Отбывал срок заключения о. Иосиф в тюрьмах Новгорода, Ленинграда, в Каргопольлаге Северной железной дороги, на ст.Ерцево. Спустя семь лет батюшку освободили из-под стражи со снятием судимости и поражения в правах. Он вернулся на свой Свято-Троицкий приход в с.Подгощи.
Но и это ещё не все злоключения, что выпали на его долю. В 1985 году батюшку догнала волна репрессий, поднятая Андроповым. Отец Иосиф давно раздражал местные власти: на многие десятки километров не было ни одного храма, тишь да благодать. А тут как бельмо на глазу. Как-то ночью нагрянули чекисты, милиция, местные власти, произвели обыск, нашли незарегистрированное ружьё (батюшка завёл его, чтобы отпугивать воров, которые несколько раз до этого грабили его храм). Храм и дом опечатали, а о. Иосифа увезли. Вскоре его перевели в Ленинград и поместили в «Кресты».
В деле его ничего не было, и местные следователи-чекисты это ясно видели. Видимо, поэтому его решили посадить в сумасшедший дом. Батюшка потом говорил, что следователи просто не захотели подставлять своих коллег из области и решили спрятать его подальше. Восемьдесят лет старику — сколько он там протянет?
Но история эта внезапно стала известна на Западе. Корреспондент Би-Би-Си дозвонился в Московскую Патриархию, рассказал, что случилось с архимандритом Иосифом, и попросил прокомментировать ситуацию. Чиновник всё выслушал и попросил немного обождать у телефона. Затем подошёл вновь и произнёс одну фразу: «В Русской Православной Церкви такого архимандрита нет».
В то время кафедру Ленинградского митрополита занимал будущий Патриарх Алексий. Как рассказывал отец Иосиф, он вмешался, и батюшку освободили. «Вдруг пришёл служитель и сказал: собирай вещички. Меня подвели к большим воротам, и прапорщик из охраны стал открывать их. „Куда переводят-то?“ — спросил я. А он, открыв ворота, подтолкнул меня к выходу и сказал: „Домой, домой иди, батя“. Я вышел и заплакал».
Год просидел в тюрьме и сумасшедшем доме о.Иосиф. Шла уже горбачёвская эпоха. И этот год — как последний привет, который прислала батюшке советская власть.
Вернулся о. Иосиф во Внуто, в разорённое гнездо. Церковь и дом были разграблены, многие иконы и вещи исчезли. В деревне к тому времени почти не осталось населения. Попробуй восстанови всё это хозяйство в такой бедности. Батюшка радовался в то время каждой банке консервов, каждой пачке крупы и сахара (любил он кусковой).
- Настоятелем старинной церкви в небольшом селе Внуто и прослужил о. Иосиф последние тридцать лет своей жизни, — рассказывает о. Олег Круглов. — Скончался он 92-летним старцем 16 августа 1993 года, когда православие повсеместно стало возрождаться. Ещё в советское время к о. Иосифу в новгородскую глухомань люди ехали со всех уголков России — из Москвы, Петербурга и других городов. Современному православному человеку более известны ученики старца: о. Владимир Шикин — один из первых священников Дивеевской обители, о. Михаил Генешин — нынешний настоятель Успенской церкви во Внуто, братья о. Сергей и о. Андрей Молотковы, о. Алексей Сологубов, о. Михаил Ялов — благочинный Ногинского округа — и другие батюшки, которые пришли в православие и стали священниками благодаря о.Иосифу.
Отец Иосиф и преподобный Никандр
 |
| Икона преп. Никандра Городноезерского |
И когда о. Иосиф стал служить в этих краях, ему было Божие указание обрести мощи святого и перенести их в Успенскую церковь во Внуто. Несколько раз святой Никандр являлся ему в видениях. Духовная связь о. Иосифа с прп. Никандром установилась сразу же после того, как батюшка в 60-х годах стал служить в Успенском храме с. Внуто. В первый год его служения в тонком сне преподобный явился ему в виде старца в тёмном одеянии. Он стоял возле большого дуба, служившего часовенкой, — в дупле его горела лампада. Указывая на неё, старец произнёс: «Я молитвенник этого края. Не дай лампаде погаснуть, Иосиф». Сон повторился в тот же день и в последующие два года. Явился ему святой и в тот трудный момент жизни, когда гонимый властями батюшка решил покинуть эти места. Старичком на дороге встал на его пути и строго сказал: «Не уезжай!» И отец Иосиф остался.
Взяв благословение у владыки Новгородского Льва, батюшка собрал команду из нескольких прихожан и вместе с ними раскопал могилу преподобного. Сверху в могиле оказались останки какого-то монаха, но о. Иосиф однозначно заявил, что во сне ему было указано, что преподобный лежит ниже. И действительно, ниже оказалось ещё одно захоронение. Так были обретены останки покровителя края. Святые мощи были перенесены на руках в храм и помещены в деревянную раку, специально заказанную для святого.
После этого события ещё с полгода о. Иосиф пожил и преставился. Слева от алтаря храма, где он служил, его и похоронили.
Он был молитвенником за весь русский народ. Молился за всех безвинно пострадавших и убиенных, с кем его свела судьба в узах. Икону Николая Второго поместил в своём храме ещё задолго до того, как Царская Семья была прославлена Русской Православной Церковью. Батюшка всегда обращался к людям с просьбой, чтобы они молились за Россию. Призывал к покаянию, говорил: «Мы должны не просто каяться, а кричать ко Господу, чтобы заслужить Его прощение».
От могилки о. Иосифа после его смерти люди стали получать исцеления. Удивительные события после его кончины происходили в самом Никандрово. Храм там продолжал разрушаться, пока в августе 2000 года, в день канонизации новомучеников Российских и невинно убиенной Царской Семьи, в алтаре не замироточила икона Владимирской Божией Матери. Что удивительно: при мироточении она источала благоухание, похожее на духи «Красная Москва». (Тут надо вспомнить, что эти духи ещё до революции произвела специально для вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны знаменитая фирма московского парфюмера Брокара и по её повелению они были названы «Любимый букет императрицы».) Перед иконой начали читать акафисты, и она на глазах стала обновляться. Это на местных жителей произвело такое сильное впечатление, что они начали восстанавливать храм. Сейчас он действующий.
- Всё это происходило уже при духовном чаде о. Иосифа, о. Михаиле Генешине, который после смерти старца стал служить на его месте, — говорит о.Олег. — Вместе с матушкой Ангелиной, будучи профессиональными иконописцами, они расписали весь храм и раку святого. Мы с матушкой сподобились побывать у них как раз на 400-летие Никандра Городноезерского в 2003 году. Праздничную литургию служил архиепископ Лев, приехало много священства и паломников. Все не только прикладывались к раке святого, но и шли на могилку о. Иосифа, которого там очень почитают".
В заключение этой публикации об отце Иосифе предлагаем вашему вниманию несколько рассказов о нём, записанных хорошо знакомым с ним москвичом Г. Л.Андреевым.
Советская власть. Кто виноват?
Этот вопрос тогда был очень актуален и вмещал в себя очень многое. Как большевики могли прийти к власти и как допустил это народ, как сам народ дошёл до безбожия и т. д. И ответ у о. Иосифа был однозначный: попы! И сам вспоминал такой случай из своего очень далёкого детства. На Пасху, в само Светлое Воскресение все пришли поздравлять местного священника с праздником. Все шли гуськом, друг за дружкой, и каждый вручал какой-нибудь подарок. Дошла очередь до глубокой старухи, и она протянула денежку, но, видно, очень маленькую, копейку или что. Тут вдруг священник как закричит на старуху, как затопает ногами. «Ты что, — кричит, — издеваешься?!» Да и запустил эту копейку по храму. Как вспоминал отец Иосиф, рядом с ним стоял немолодой уже крестьянин. Так вот он, как это всё увидел, сплюнул так смачно и пошёл вон из храма.
Батюшка и телевизор
Совершенно поражал в батюшке нас, его слушателей, этот контраст: деревня, медвежий угол, совершенно крестьянский, негородской батюшка, и вдруг: сидим, смотрим телевизор, новости, военные действия в Сирии, батюшка подложил руку под щёку и говорит: «Ай-ай, какую же красоту разрушают, какая там природа и т. д.». «Батюшка, да вам-то что?» — «Ну как же, я же мальчонкой по тем холмам бегал».Кстати, батюшка вообще любил смотреть телевизор. Новости, кино. Он как-то это иначе воспринимал. Как какую-то сферу познания, что ли. С другой стороны, очень любил иронизировать над тем, что слышал. Радио поёт: «…Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…» Батюшка, проходя мимо, на секунду прислушивается: «Вот именно, что не знаешь». Очень любил слушать Би-би-си. Ночь, лето, тепло (конец 80-х). Батюшка ходил к храму и теперь спускается с горки к дому. Вдруг — мощные позывные окончания новостей на Би-би-си и голос из транзистора, с которым идёт батюшка: «Сева-Сева Новгородцев, город Лондон, Би-бя-си».
Патриархи
Батюшка очень почитал наших патриархов, кроме Сергия (Страгородского). Портреты всех патриархов висели у него дома, кроме портрета Сергия. Не любил его и отзывался всегда очень плохо. Рассказывал: «Большинство паствы всё прекрасно понимали и были „тихоновцами“. Бывало, сидит старая бабулька и всё бормочет: „Тихон, Тихон…“»
Московское духовенство
Вообще, к московскому духовенству он относился с нескрываемой иронией. Помню, пришёл батюшка к концу литургии в храм Воскресения Словущего в Брюсов переулок. Все видят — старец, непростой человек, и стали подходить к нему за благословением, в том числе и духовенство. А он так стоял и несколько иронично улыбался. Потом вышел из храма и говорит: «Прибежал за пять минут до начала, поручи надел и давай служить литургию». И так руками показывает, как священник это делает. Эти упрёки были, безусловно, не всегда справедливы, но они очень хорошо отражали, во-первых, ситуацию конца 80-х годов, а во-вторых, мировоззрение, если так можно выразиться, самого батюшки. Ситуацию они отражали, потому что между московским духовенством и деревенским (особенно из северных районов России) в то время пролегала непроходимая пропасть. Московское священство жило сравнительно благополучно, а деревенские священники часто в буквальном смысле голодали.Что же касается мировоззрения… Самым главным в жизни отца Иосифа был храм, богослужение, благолепие. Ведь помощников тогда не было в глухой деревне, и всё-всё держалось только на нём. И хозяйство, и церковное пение. Ему самому приходилось делать и ремонт храма. Когда в середине 80-х, будучи уже 80-летним стариком, он упал с крыши, то думал, что уже не выживет. «Ну, всё, — говорил батюшка, — пришёл мой последний час». А потом полежал дома недельки две, покряхтел, и ничего, всё обошлось.
Помню, на какой-то праздник приехал к нему хор семинаристов из Питера. Боже, как же он был счастлив! Вышел в конце службы с крестом и говорит: «Мне ничего делать не надо было, хоть руки складывай на груди и так всю службу стой». Поэтому и любое непочтительное отношение к службе он не выносил и страшно раздражался. И здесь сказывалось, конечно, вообще отношение деревенского жителя к городскому. Все мы были в его глазах такие неумёхи, какие-то уроды, у которых не из того места растут руки. Отсюда и такое отношение к московскому священству.
Ново-Иерусалимский монастырь
В последний раз о. Иосиф был в Москве в конце 40-х годов. После возвращения в Советский Союз он при первой же возможности поехал в Москву, чтобы посетить Ново-Иерусалимский монастырь. Приехал, но как дошёл до того места, откуда виден монастырь, и увидел, что нет ни колокольни, ни собора, так развернулся и уехал обратно.И вот в 1988 году, через шестьдесят без малого лет мы приехали с отцом Иосифом вновь в Ново-Иерусалимский монастырь. Надо сказать, что батюшка был совершенно спокоен и вёл себя как-то по-хозяйски. Мы обошли весь монастырь. Он показал окошко, где была его келья, рассказывал, как мёрзли все на Светлое Воскресение в неотапливаемом Воскресенском соборе, погуляли в Гефсиманском саду, сходили на Иордан. За монастырской стеной батюшка помолился у места, где большевики расстреливали монахов. Когда мы осматривали собор, к нам подошёл молодой музейный служитель, послушал наши разговоры и говорит: «Я слышал, что где-то на Севере ещё живёт последний из оставшихся в живых монахов Ново-Иерусалимского монастыря». Потом он пошёл по делам, а мы продолжили прогулку. Когда мы уже садились в машину, чтобы возвращаться в Москву, смотрим — бежит этот служитель и ещё издалека кричит: «Стойте, стойте! Батюшка, я понял, вы и есть тот самый монах!»
Сила благословения
Мы все, посещающие достаточно регулярно батюшку и, казалось, хорошо его знающие, тем не менее, перед ним трепетали. Иной раз и уехать спешишь побыстрее, чтобы не длить больше эту муку. Но были среди нас и особо стойкие. И такой особо стойкий остался, когда все уехали, с батюшкой один на один. И сразу же запросился на рыбалку. Батюшка благословил. Надо сказать, что озёр вокруг много, есть большие и маленькие, но рыбы в них что-то было не видать. А он пошёл на самое маленькое, лесное, полностью безнадёжное озерцо. Поплевал, закинул спиннинг — и сразу вытащил щуку. Ещё раз закинул и вытащил ещё рыбину. Принёс батюшке, а уж тот его хвалил да нахваливал, мол, давно ушицы хотел поесть.Но история на этом не закончилась. Батюшку сморил послеобеденный сон, а наш знакомец решил уж отличиться по полной — сварить на вечер уху. И так всё хорошо пошло, и уха сварилась отличная, и сели они её кушать вечером в отличном расположении духа. А когда, поев, стали добирать остатки рыбы из кастрюли, тут батюшка и спрашивает: «Рыбу-то я вижу, а головы-то от неё где?» И тут рыбак понял, что наступила катастрофа. Головы-то он выбросил, прежде чем варить уху. Ну, тут ему было всё сказано: и про наши головы, которые растут неизвестно откуда, и т. д.
Но и этим наука не кончилась. Накануне в храме стало кончаться лампадное масло и батюшка попросил моего знакомого, Александр его зовут, помочь ему докатить бочку с маслом в храм. У батюшки дома стояло несколько огромных железных бочек с маслом, и вот одну из них они вместе, с огромным трудом, докатили в гору, в храм. Затем прошло время и они легли отдохнуть. И тут Александр представляет: встаёт батюшка после сна, а не только эта одна, но и все бочки уже на горе, в храме. Сказано — сделано. Надрывая живот и представляя во всех красках картину батюшкиного удовольствия, он таки дотаскивает бочки до вершины горы. Дальше встаёт батюшка, идёт в храм, видит бочки… «Это что такое? А кто велел?! Немедленно бочки назад, в дом!» Вы когда-нибудь тащили тяжёлые бочки не в гору, а с горы?!
«Батюшка, вы монах, а мясо едите»
Приезжали к батюшке разные люди, он всех принимал, но особенно никого не выделял. Но была особенная порода прихожан, молодых, ретивых, которые начинали немедленно батюшку учить: это вы, батюшка, делаете не так, и то неправильно.«А почему это, батюшка, вы, монах, а мясо едите?» Батюшка аж взвивался: «А что я тебе должен здесь есть? Здесь и магазина на пятьдесят километров нет, да и если бы и был, в нём всё равно хоть шаром покати. Это если бы я в монастыре жил, там бы харчевался, а здесь я один, на приходе. Да и в монастыре, в Валаамском, во время голода монахи коров всех съели».
«Батюшка, а почему вы, монах, а в доме держите собаку, разве монаху так можно делать?» Батюшка действительно держал здоровенных собак для охраны и всегда очень нежно к ним относился: они свободно бегали по дому, а батюшка делился с ними последним куском. Но собаки были злые, и прежде чем попасть к батюшке в дом, любой посетитель должен был сначала докричаться до него из-за забора, а потом пережить несколько неприятных минут, пока батюшка привязывал собак.
Батюшка признавался, что хоть он и монах, но никогда не хотел жить в монастыре, а всегда, с самой молодости, мечтал об отдалённом приходе. Но надо сказать, что служба во Внуто у него поначалу не заладилась. Здесь в 50-х — начале 60-х годов правила старостиха. И какая старостиха! — кушала настоятелей, как хотела. «Дьявол в юбке! Прости, Господи», — говорил батюшка. Начал отец Иосиф с ней бороться. Долго это продолжалось, с переменным успехом, но всё-таки он её одолел.
Исповедь
Батюшка очень раздражался, когда его почитали за старца или называли старцем. Он считал, что старцев ныне на земле Русской нет. Но и вправду, отец Иосиф старцем называться не может. Он, например, никогда не исповедовал (многие, я знаю, считали эту практику крайне неправильной и категорически отказывались к нему из-за этого ездить). Исповедь в его храме была общей — без произнесения каждым слов. Но… Перед началом исповеди батюшка говорил проповедь. И как говорил! Никогда в жизни я не достигал большей силы покаяния, большего осознания собственной греховности, чем в те минуты, когда после батюшкиных слов преклонял голову под его епитрахиль. Конечно, некоторые добивались того, чтобы батюшка выслушивал их исповедь в приватной обстановке, но, по-моему, эти исповеди оставляли его равнодушным.Когда начали восстанавливать Валаамский монастырь, Патриарх Алексий II предложил отцу Иосифу ехать туда духовником. Определённый резон был — уехать на всё готовое и самому не заниматься этим огромным хозяйством, не заботиться о своём пропитании. Но батюшка отказался. Потом, рассказывая об этом, он говорил: «Ну да, знаю я это: будут целый день монахи бегать и на ухо: шу-шу, шу-шу. Нет, уж лучше здесь!»
Один на колокольне
Сейчас, по прошествии нескольких лет со дня его смерти, меня преследует всё чаще и чаще одно воспоминание.Вы знаете, в 60−80-е годы мы всё делали коллективами. Ходили в походы, пели песни, ругали на кухнях советскую власть, потом коллективами приходили в церковь. А он был один. Представьте себе на секунду: Валдай — русская Швейцария. Глубокая зима. Гора, с которой во все стороны видно на десятки километров. Вокруг горы и впадины, большие и маленькие, и в них покрытые льдом озёра. И леса, леса, бесконечные леса вокруг. Сколько бы ты ни всматривался, ты не увидишь кругом жилья, горящего огонька. Нет никого и в храме, который стоит на горе, хотя сегодня двунадесятый праздник. Только седой маленький старичок в рясе и полушубке забирается на колокольню и начинает звонить. Звонит очень долго. Потом идёт в храм, в котором растоплены две огромные печи, и начинает служить. Один. Он и Бог.
