1612: героический миф или «байки из склепа»?

Историческое кино в поисках жанра

СПРАВКА
Дмитрий ВОЛОДИХИН родился в 1969 году. В 1993-м окончил исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова, где и работает по сей день. Кандидат исторических наук, доцент. Автор 25 научных, учебных и художественных книг, член Союза писателей России. Лауреат премии президента РФ в области образования.

— Чтобы любить историю, надо ее знать, а читать Соловьева и Ключевского с увлечением не все способны. Сегодня самым популярным жанром становится микс из фантастики, истории и мистики. Где грань между добротной мифологизацией и творческим произволом?

— Традиционный исторический роман, большим поклонником которого я являюсь, предполагает историческую точность. Существует вариация исторического романа с хорошим грузом мистического элемента. Прекрасно, когда мистический элемент является христианским. Я также считаю, что возможна определенная романтизация исторического материала, когда из реальности делается прекрасная сказка.

— В ущерб исторической правде?

— Автор всегда может дать комментарий, сказать в послесловии: я, скажем, поменял местами какие-то события, чтобы это не вступало в противоречие с развитием сюжета. Помнится, так делали Вальтер Скотт и Дюма. Прекрасная вещь Алексея Константиновича Толстого «Князь Серебряный» — это в значительной степени романтическая сказка. Произведения Загоскина или другого замечательного писателя XIX века Масальского — это романтические истории: приключения, сражения, любовь, где основной упор сделан не на фактуре, а на характерах и эмоциях. Если вы делаете строго историческое полотно, эпопею, здесь важна фактическая дотошность. Если вы делаете историческую сказку, романтическое произведение — факт отходит на второй план, в этом случае важнее воссоздать поэзию эпохи, ее дух. Главное — четко заявить жанр, тогда вы можете пойти на определенную, скажем так, адаптацию фактического материала к требованиям сюжета и антуража.

— Новый фильм режиссера Владимира Хотиненко «1612», с вашей точки зрения, удачная адаптация нашей истории?

— К сожалению, здесь минусов больше, чем плюсов. У меня к этому фильму претензии и художественные, и идейные. Первое: очень глупо пытаться соединить укроп со штопором. Они хороши сами по себе. Гибкий зеленый штопор никому не нужен, а твердый металлический, с мощным запахом укропа самого укропа никогда не заменит… да и его съесть нельзя. Хотиненко пошел против этого правила. Режиссер попытался соединить эпическое историческое полотно с элементами фэнтези. Может быть, он хотел сделать современную сказку — русский Гондор, который атакуют польские «орки», — чтобы поговорить с современной молодежью на ее языке. Это было бы неплохо, если бы с самого начала было понятно, что историческая реальность фильма не соответствует действительной России начала XVII века, что это реальность фэнтезийная. Тогда понятно, почему в ней бродят единороги, а мертвецы обучают фехтованию и танцам. Сказка — так уж сказка. Но соединять все это с четко прописанными и заявленными в титрах историческими событиями 1612 года и более ранних периодов смуты, делать событийный и эстетический винегрет — ошибочно. В художественном отношении фильм крайне эклектичен.

Но и фэнтезийная сторона подана примитивно. Мне довелось прочесть огромное количество фэнтези, просмотреть много соответствующих фильмов, поскольку в течение последнего десятилетия я сотрудничаю с журналами фантастики как критик и рецензент. И то, что выдал Хотиненко, это, к сожалению, глубоко вторичный продукт. Его сказка — седьмая вода на киселе от фэнтези традиционного.

На мой взгляд, не очень правильно было соединять в ленте о героических делах наших предков эпическую тему, наполненную болью, страданиями, подвижническими усилиями, с какими-то «байками из склепа». Один из самых важных и страшных периодов нашей истории — процесс восстановления русской православной цивилизации из руин слишком важен, чтобы в нем основную роль играли какие-то ряженые наемники. Вот что, на мой взгляд, Хотиненко сделал очень некрасиво.

Чувствуется элемент заказа, политизация фильма. Так, например, настойчиво прослеживается мотив «государственного интернационализма». Сделан глубокий и не особенно уместный поклон мусульманам, когда один из героев фильма, паля по интервентам, кричит: «Аллах акбар!» Еще один поклон социальной солидарности: чуть не становится государем главный герой, холоп Андрейка. Очень лобовое решение: дескать, у нас в стране и холоп может подняться до царского положения — намек на социальную мобильность современного общества.

Не менее прямолинейно подан мотив восстановления монархии. Да кто ж против? Прекрасно! Пускай будет монархия. Я, во всяком случае, активный сторонник того, чтобы монархия была восстановлена, но опять-таки — как в фильме представлена эта проблема? С одной стороны, многажды показывают пустующий трон, персонажи то и дело говорят: «Нам нужен царь!» И вместе с тем процесс выбора претендента на царство заляпан грязью от начала до конца: составление ложных родословных, какие-то корыстные боярские дрязги… Все показано с наихудшей стороны — а ведь в жизни Господь повернул дело к лучшему исходу.

— Но ведь художественное творчество — не наука. Возможно ли просто показать событие, не интерпретируя его?

— В историческом исследовании вы указываете на источники, из которых взяли информацию, реконструируете реальность так, чтобы каждое ваше слово можно было проверить. После этого вы делаете предположения относительно того, что не смогли реконструировать. Вы даете читателю понять, где тут ваше предположение, а где — твердое знание. И дело читателя — сделать выводы: какая реконструкция, какая интерпретация точнее и качественнее сделана.

Существует история мира, которую с помощью людей пишет Творец. Историк не в силах что-либо переписать, что-либо переделать, как события сложились — так и есть. И для историка, которому близки христианские ценности, совершенно правильный способ изучения истории — максимально точная реконструкция исторических событий по источникам, и только после этого — их интерпретация.

Но нужно разделять научную историю и исторические романы. В научной истории работают одни правила, в истории художественной и литературной — совершенно другие.

В истории как науке правила установились давно, здесь консервативный, антикварный подход является наиболее адекватным. Что же касается правил в художественной литературе, то здесь есть только писатель, Бог, да еще вера и совесть писателя. Если совесть и вера не подсказывают, как не соврать, — что ж, дело плохо… И вновь читатель делает выбор: какие, кем созданные образы правдивее, какая художественная реальность кажется ему наименее фальшивой.

Царевна Ксения Годунова, дочь царя Бориса, персонаж реальный. Отличалась красотой и умом, получила прекрасное образование, говорила на нескольких языках. Во время Смуты была насильно взята в наложницы Лжедмитрия I (а не Всеволода, как в «1612»), а позже отослана в монастырь, где постриглась с именем Ольга. В роли Ксении снялась актриса Виолетта Давыдовская

— Это важно для читателя исторических романов?

— Полагаю, писатель, если он в здравом уме, устанавливает с читателем диалог, а не пытается самовыразиться в пустоту. Можно выбрать себе разного собеседника — и в зависимости от того, какого ты собеседника выбираешь, так ты и пишешь. Я считаю возможным разнообразные интеллектуальные игры с историей внутри художественной литературы, а не внутри исторической науки. Помню известное выступление иерея Даниила Сысоева перед залом, почти на сто процентов заполненным писателями-фантастами. Это была конференция на тему «Христианство и фантастическая литература». По мнению отца Даниила, православный человек может быть фантастом, но при этом необходимо соблюдение определенных правил. Нельзя искажать (дописывать или переиначивать) историю евангельскую. Каждый верующий христианин знает, что Господь читает не только его поступки и слова, но и то, что написано у него в сердце — намерения, желания, мотивы его поведения. В том числе и мотивы, по которым написано каждое слово в его произведениях. Если в тексте художник нарушает заповеди сознательно, например, ради того, чтобы угодить читателю, или ради того, чтобы сделать книгу более продаваемой, то он совершает недопустимую вещь. Честно говоря, и я краснею за некоторые свои ранние тексты, и жалею о том, что написал так, как писать не следовало.

Думается, существование в тексте христианской мистики — абсолютно нормальное явление. И если писатель хочет в этой реальности показать отображение Господней воли, действующей в нашем мире, проявляющейся так, как видели ее святые прошлого, то есть со всеми чудесами, явлениями Богородицы или иных сил небесных, мне кажется, он может это делать. Я говорю о реальности не в физико-математическом и не химико-биологическом ключе, а о той реальности, которая отображает наш мир целостно, духовно, и, значит, это мир, в котором есть чудеса, ангелы и бесы. Существует христианский реализм. В литературе христианский реализм означает: реально все, что позволяет считать реальным наше вероучение. Скажем, наше вероучение позволяет считать реальными ангелов, чудеса, ухищрения лукавого. А вот, скажем, текст, в котором все это отсутствует, реален в гораздо меньшей степени. Условно говоря, «Бруски» Панферова и «Поднятая целина» Шолохова менее реальны, чем житие Сергия Радонежского.

— Вам не кажется, что изображение духовной реальности — задача не всегда по силам художнику. Как понять, духовную или псевдодуховную реальность ты рисуешь?

— Когда я сталкиваюсь с явлением, сути которого не понимаю, я читаю что-то из богословской, святоотеческой литературы или просто обращаюсь к священнику. Когда я писал роман «Доброволец», у меня была очень сложная ситуация: я не понимал отношения Церкви к белогвардейскому движению на простом, бытовом уровне. Не на уровне архиереев и генералов, а — рядовой белый доброволец и приходской священник… Тогда я пошел к батюшке и спросил его: вот к вам приходит доброволец, исповедуется в том, что он сражался и убивал, то есть преступил заповедь «не убий». Что вы скажете ему? Я выслушал священника, потом перенес его слова в роман, потому что от себя говорить в таком случае было бы нехорошо. Писатель живет не в безвоздушном пространстве, он может посоветоваться со своим духовным отцом, он может почитать христианскую литературу, он может опереться на традицию.

Если человек подчиняется одному лишь творческому хаосу, то он просто-напросто вынесет из своей души только темный раздрызг, и больше ничего. Но если он прилагает к своим текстам сознательное усилие духовной работы, тогда творческий хаос подчиняется определенным формам. Он воздвигается в душе горячей, но все-таки после долгой, трудной и очевидной для читателей духовной работы писателя над собой.

Существует богемная легенда, что лучше всего пишется нищим бомжам, «очистившим» себя от любых культурных ограничений. Вот бомж поселился в Латинском квартале, где-нибудь в мансарде. Вот он берется за перо, сидя за чашкой дешевого кофе, — после того как достиг определенного эмоционального накала, наглядевшись из окна на красивых барышень и не имея возможности с ними познакомиться. Бездна души начинает изливаться на бумагу гениальными стихами… Но это неправда.

— Что, на ваш взгляд, необходимо, чтобы сделать качественную популярную версию исторических событий? Ведь миф нужен — нормальный героический миф. Мы же должны любить свою историю, страну, верить в ее будущее. Или, может быть, наша история рваная для того, чтобы сложиться в единый красивый миф?

— Кого ни возьми, у всех рваная история. Русский исторический материал — великолепен, всем на зависть. Только работай! «Героический миф, красивый и позитивный», может актуализироваться в русской литературе наших дней по одному из трех векторов. Либо это миф «строителя Империи», освоителя, колонизатора. Либо это образ святого подвижника: преподобные Сергий Радонежский, Нил Столобенский, Серафим Саровский… вот и Хотиненко почувствовал, до какой степени подобный образ разлит в воздухе России: у него в фильме появился столпник-чудотворец, и этот персонаж наверное, оказался лучшей находкой во всей картине. Но, скорее всего, реализуется третий вариант: миф будет расти из образа вечного защитника, то есть человека, стоящего на стене, за которой не только хаты и палаты, за которой чувствуется пребывание чего-то большего — чаши с благодатью.

— Какие современные исторические романы вам кажутся наиболее удачными?

— Я люблю и уважаю покойного Дмитрия Балашова. Чрезвычайно хороши исторические романы Ольги Елисеевой, связанные с XVIII и первой половиной XIX века, с эпохой Екатерины II и Николая I. Это очень умный и очень богатый эмоциями писатель. Еще Дарья Трускиновская и особенно — Елена Хаецкая.

— Есть ли у нас, на ваш взгляд, национальный исторический герой? Какой-нибудь молодец, орел, смелый и удалой? Вот есть король Артур в Европе, его любят, помнят, а у нас?

— У нас это Александр Невский. Святой благоверный князь, глава православного воинства и защитник нашей земли. И еще — Илья Муромец. Не зря Олег Дивов недавно выпустил о нем книгу… Вообще, наш народ любит отважных и справедливых защитников.

http://www.nsad.ru/index.php?issue=44§ ion=14&article=811