 |
| Правая.Ru | Владимир Карпец | 06.12.2007 |
Размышления над книгами Александра Байгушева
Издательство «Алгоритм» выпустило две книги бывшего помощника Л.И.Брежнева и М.А.Суслова Александра Иннокентьевича Байгушева «Русская партия внутри КПСС» (2005) и «Русский орден внутри КПСС», заставляющие — тех, кто не знал об этих вещах ранее, — по-новому взглянуть на историческую роль «партии, которая у нас одна», как любили говорить в советские времена.Александр Байгушев — из тех, кто был самым прямым образом включен в деятельность высших органов КПСС «по линии контрпропаганды», а также в «партийное руководство литературным процессом», которому со времен Ленина и вплоть до отстранения КПСС от власти в 1991 году коммунистическое руководство уделяло внимания не меньше, если не больше, чем вопросам обороны и промышленности, чем и объясняется привилегированное положение «инженеров человеческих душ» в СССР, что было фактической легализацией сложившегося еще после раскола XVII века «особой миссии» внецерковного наставничества, парадоксально сыгравшего важнейшую роль как в установлении коммунизма, так и в его крушении (пестуя интеллигенцию, коммунисты выпестовали своих могильщиков).
Можно любить или не любить Байгушева, считать его носителем идеи внутреннего сопротивления, как он представляет себя сам, или, наоборот, последовательным конформистом, специально «поставленным» ЦК на «русскую идею», но воспоминания его представляют огромную ценность как исторический документ, и, если вообще что-то еще продолжится, именно по ним через много лет будут изучать историю конца советской эпохи. Ибо Байгушев — пусть даже кто-то скажет, что чрезмерно односторонне — объясняет природы и механизмы движущих сил советской политики и идеологии.
Чрезмерно односторонне? Так или иначе человеку, проведшего почти всю сознательную жизнь в самых недрах закрытых структур политического режима, виднее.
Для Александра Байгушева — не будем забывать, что он еще и автор долгие годы лежавшего «в столе», хотя и получившего благоприятные отзывы от виднейших «хазароведов» от Михаила Артамонова до Льва Гумилева, что говорит только в пользу несколько «нестандартного» работника ЦК, романа «Хазары» (в других редакциях «Плач по неразумным хазарам») — тысячелетняя история России — включая СССР и РФ — есть продолжение древнего противостояния Руси и Хазарского каганата, с чем отчасти согласен и автор этих строк, хотя — оговоримся! — мы полагаем, что сам по себе «хазарский фактор» намного древнее исторического «еврейства» и «иудейства» и уходит корнями в историю шумерской и прашумерской цивилизации и там — в последних пределах! — совпадает с фактором «русским». Для Байгушева — в большей степени еще и практического политика — «хазарское» и «иудейское» сущностно совпадают.
Следует подчеркнуть — вне зависимости от книг Байгушева — что хазары не были этническими евреями. Согласно общераспространенной научной позиции, это был народ тюркского происхождения (или потомки гуннов), а современный американский исследователь (и один из самых последовательных в Западном полушарии противников «Нового мирового порядка») Дэвид Айк вообще полагает их ариями, что, впрочем, совпадает с символическим упоминанием «Хроники Фредегара» о происхождении франков и турок из одного троянского (арийского или русо-арийского) корня. Так или иначе восприятие верхушкой Хазарского каганата иудаизма, а затем отчасти и ислама связано было у них, по-видимому, с наложением библейского единобожия на древнее единобожие тенгризма, а восприятие Русью Православия облегчалось троической ведической верой древних русов (Триглав). Так или иначе сложные отношения Трибожия (Евхаристического исповедания Мелхиседека) и вторичного по отношению к нему Единобожия Авраама (в исламском версии Ибрагима) и пророков, преобразовательно, впрочем, указавших на явление Троицы, — причем, если второе чистое Единобожие постижимо вполне рационально, то вера Троическая вообще «иудеом соблазм, а еллинам безумие» и «странны глаголы», «странные веления» — и легли в основу — метафизическую — чрезвычайно сложных русско-хазарских отношений на территории Евразии, сохраняющихся до сего дня как в отношениях русско-еврейских, так и русско-кавказских. Байгушев это осознает: «Наш первейший постулат именно в том, что нынешнее русско-еврейское противостояние стоит на уровне философии, а не на уровне физического мордобития». Если быть точным — в отличие от самого Байгушева, частью небрежного в определениях, — то скорее приходится говорить не о «философском», и даже не «религиозном», а о метафизическом противостоянии, проявляющемся как в рамках одной философии (как это было в советское время с официальным «марксизмом-ленинизмом»), так и даже в рамках одной религии (как это сегодня происходит внутри Православия, а в Европе, видимо, и внутри Католицизма). Метафизика — религия — философия — идеология — политика: вот, видимо, иерархическая лестница нисхождения одного и того же противостояния, конечно, не сводимого к тому или иному «национализму». На территории «русского месторазвития» оно исторически может быть сведено к взаимоотношениям Руси и Хазарии.
Александр Байгушев: «Во всяком случае, чем иначе, если только не предопределением, можно объяснить, что именно в пределах нашей земли <…> к Х веку оформились две совершенно противоположные по духу цивилизации. Одна — „ветхозаветная“ в низовье Волги, получившая по тому имени весьма громкое имя Иудейский Великий Хазарский Каганат и считавшаяся по тем временам третьей державой мира (после христианской Византии и мусульманского Халифата). А другая — „новозаветная“, расположившаяся по Днепру и Волхову, стремительно, как на дрожжах, растущая и перехватывавшая духовно-историческую инициативу у Второго Рима — Византии и вскоре заявившая о себе как о „Третьем Риме“ православная Золотая Русь. Все остальное и последующее — а под остальным и последующим я имею в виду заставившее содрогнуться весь мир глобальное русско-еврейское противостояние — уже лишь вытекало из духовной войны, начатой тысячу лет назад в Х веке. Было попросту лишь как бы опущенным на землю небесным духовным противостоянием. Земной вульгарной проекцией чего-то высочайше трансцендентального и не объяснимого низменным бытовым разумом». (Русский орден внутри КПСС, стр. 77−78).
И еще: «Подчеркну сразу, что в новейшей истории ключевая внутренняя дата, для нашей темы чрезвычайно важная, — 1948-й год. Решающая борьба Сталина с космополитизмом (по своей сути, с иудейскими, антирусскими установками Октябрьского переворота) в тот знаменательный год провиденциальным образом соединяется с тем парадоксом, что именно Сталин создает Израиль — самостоятельной еврейское государство. Тем самым Сталин как бы подводит черту под русско-хазарской тысячелетней войной <…> Но, как ни парадоксально, а именно после этого сталинского жеста евреи от СССР и отвернулись. До создания Израиля их „свое“ — это был Советский Союз. Какой бы никакой, а с евреями, осуществившими „свою“ революцию, евреями на ведущих идеологических ролях. <…> После 1948-го мы для „них“ уже только „Империя Зла“ а — официальная доктрина американской контрпропаганды, в которой всегда задавали тон профессиональные „советологи“, преимущественно из русскоязычных евреев или с их кругами тесно связанных». (Там же, стр. 44).
Характерно, что о 1948 годе как решающей вехе в русско-еврейских — а, следовательно, и международных — отношениях в ХХ веке писали также Александр Дугин («Евреи и Евразия») и Лев Аннинский («Незабываемый 1948-й».
Нам, однако, представляется, что в конечном счете решающим в русско-еврейском аспекте советской истории (или, точнее, «объятии-противостоянии» русского «национал-большевизма» и мировой коммунистической революции) был еще 1924 год — год так называемого «ленинского призыва» в партию, когда в связи со смертью «первого вождя» по призыву «второго» в нее вступило около 20 тысяч крестьян и около 40 тысяч «рабочих от станка» (тех же вчерашних крестьян). Именно оттуда берет истоки т.н. «русская партия внутри КПСС» — тогда ВКП (б), нанесшая серьезные удары по интернациональному коммунизму сначала в ходе «борьбы с оппозицией», в каковую он сразу же и превратился, а затем и в организованном Сталиным контрреволюционном перевороте 1937−38 гг. Но в то же время именно в «ленинском призыве» лежали и органические, врожденные слабости «русской партии» — оторванность «сознательных рабочих» от прежней почвы и усвоенный ими атеизм, не позволившие ей развить послевоенное идеологическое наступление, а затем и безсилие перед уничтожавшими страну идеями «демократического социализма». Достаточно удивительно, что хорошо осведомленный Байгушев не говорит ничего о том, с чего все и начиналось, — о действительном переворачивании национальной опоры партии и СССР в целом уже на заре существования последнего (но никоим образом не в революции и не в «гражданской войне»).
Тем более, что сам Александр Байгушев называет себя членом тайного «Ордена Безмолвия», якобы сохранившегося как закрытая организация, руководимая иерархами Православной Церкви еще до событий 1917 года и имевшая целью сохранение Церкви в ходе революционных потрясений ХХ века. По словам Байгушева, к этому «тайному ордену» принадлежал Иосиф Сталин, подтверждением чего также являются материалы, продемонстрированные в документальном фильме Татьяны Мироновой и Анны Москвиной, а также… супруга Н.С.Хрущева Нина Петровна, не сумевшая остановить гонение начала 60-х и тем самым «предавшая орден». Оставим последнее утверждение на суд — скорее, истории, чем читателя, — но заметим и то, что Байгушев, бывший долгое время «своим человеком» в семействе Брежнева и даже поддерживавший тесные отношения с дочерью генсека Галиной, передает сведения о том, что Леонид Брежнев, состоявший в начале 50-х в «личной стратегической разведке» Сталина, а потому и ставший одним из первых, а затем и первым человеком в партии, получил в последний год жизни вождя указание сохранять Православную Церковь для будущего, что генсек, надо сказать, соблюл в строгости. От себя добавим, что именно при нем, а, значит, по прямому указанию, в 1971 году был проведен Поместный Собор РПЦ, снявший клятвы со старообрядцев и отменивший решения лжесобора 1666−67 гг. (Жан Парвулеско приводит сведения о том, что мать Л.И.Брежнева, всегда строго верующая православная, последние свои годы провела именно в старообрядческой общине). Можно, конечно, верить только учебникам, телевидению и газетам и отмысливать все подобные сведения как домыслы. Но история находится не на одном, а на множестве уровней и подуровней.
Александр Байгушев рассказывает, что в «стратегическую разведку ЦК» — характерно, что он определенном смысле противопоставляет ее собственно кадровой разведке, КГБ и ГРУ, — он попал еще на последних курсах историко-филологического отделения МГУ (романо-германское отделение) и утвердился там сразу же по окончании Университета, а попадание именно в «русское крыло», которое существовало наряду с «еврейским», определило прежде всего происхождение — дворянские и купеческие корни (в частности, его дедом был знаменитый заводчик Прохоров, числившийся, впрочем, также и «по масонской части»), но главным образом благодаря участию в историческом кружке при ГИМе во главе с академиком Б.А.Рыбаковым и дружескому сотрудничеству с архиепископом (затем митрополитом) Питиримом, безусловным главой «Русской партии» в структурах РПЦ (где, заметим от себя, всегда существовала и существует и «клерикально-интернациональная партия», мало заботящаяся о собственно русских интересах). Ко времени вхождения Байгушева в систему партийной контр-пропаганды позиции «Русской партии внутри КПСС» сильно ослабли после ХХ съезда, провозгласившего «возврат к Ленину» — а на самом деле, и к Троцкому — но виновен в этом был отчасти и сам Сталин, не обезпечивший после себя строгую систему политического преемства и даже сам разгромивший в значительной степени русские карды (т.г. «ленинградское дело», «уравновесившее», по-видимому, в глазах «мировой закулисы» «дело врачей», «космополитическую кампанию» и другие подобные шаги). Так или иначе, виной здесь — об этом Байгушев также не говорит — не столько субъективные, конспирологические и криминологические мотивы, сколько сама система диктатуры, оправданная лишь на период чрезвычайных обстоятельств и не переживающая, как правило, самого диктатора. Даже и «вождистское государство» с харизматическим «вождем из народа» со смертью этого вождя склоняется к распаду. В этом, кстати, один из сильнейших — с точки зрения чистого государствоведения — аргументов в пользу монархии. Конец 50-х и первая половина 60-х были, несмотря на воинственный и достаточно неумный «бытовой» антисемитизм Хрущева, сочетавшийся, впрочем, с очевидными криптотроцкистскими установками на «торжество коммунизма» (о котором в последние годы Сталина говорить перестали) и «мировую революцию» (отвергнутую сразу после смерти Ленина), очевидным отступлением «русской партии», причем, не столько перед «этническим еврейством», сколько перед «мировой левой» как таковой. С приходом к власти Л.И.Брежнева ситуация некоторым образом изменилась — в качестве союзников СССР стали рассматривать не только левых, но и правых, таких, как генерал де Голль или шах Ирана Мухаммед Реза Пехлеви, настроенных тогда резко антиамерикански и антибритански (с явными симпатиями к зороастризму). К Брежневу были приближены сторонники и руководители «геополитических групп» в руководстве Вооруженных Сил, такие, как маршал Н.В.Огарков, генерал армии С.М.Штеменко, адмирал С.Г.Горшков, в системе комсомола начал действовать т.н. «Университет молодого марксиста» (под руководством В.И.Скурлатова), фактически осуществивший пересмотр идеологии марксизма не слева, а справа, с позиций русского патриотизма. Об этих аспектах истории того времени Байгушев почти не говорит, и это не вполне ясно: если он занимался «системной разведкой», он не мог об этом не знать. Впрочем, возможно, все это входило в компетенцию иных лиц — но кого? Так или иначе, Байгушев утверждает:
«Практически за кулисой с брежневских времен мы уже вычисляли-строили всю глобальную конспирологическую линию КПСС на балансе двух голов российского державного орла и двух его могучих крыльев. На соперничестве-противостоянии двух теневых партий внутри Большого дома и по всей стране. Влиятельной, якобы „прогрессивной“, „демократической“, а на деле просто прозападной, интеллигентской, условно говоря, „Иудейской партии внутри КПСС“. И противостоящей ей — сдерживающей ее, быстро усиливавшейся, якобы „консервативной“, „имперской“, а на деле чисто „туземной“, равнодушной к „интернационализму“, а напротив, державно-почвенной, имперско-государственной, „черносотенной“, условно говоря, „Русской партии внутри КПСС“». (Там же, стр. 214).
Таким образом, в СССР со второй половины 60-х годов фактически уже существовала двухпартийная система, при том, что она институционально не была оформлена:
«Подчеркну, что понятия эти весьма и весьма конспирологические, то есть сугубо закулисные и кадрово размытые. Без оконтуренных четких кадровых границ. Случалось и нередко, что люди перебегали из одной теневой партии в другую, что „протрезвлялись“ и опять же меняли кулису. Состояли — и не были постами обижены! — внутри каждой из группировок и свои непременные прозелиты. Обрусевшие твердые государственники-иудеи, вроде блистательного публициста Анатолия Салуцкого, — иногда даже тайно крестившиеся, были среди нас. И напротив: свои активно, как „хромой бес“ Александр Николаевич Яковлев, „жидовствующие“, а — извините еще раз за вульгаризм, но именно так не только в грубом быту, но и на величавом церковном богословском языке говорят — „гнилые западники“ из русских были активны в кругах евреев». (Там же, стр. 215).
На самом деле в русской истории действительно эффективны и влиятельны были институты, не оформленные институционально и юридически. Начиная с того, что даже в XVII веке, даже в эпоху Соборного Уложения никак не была оформлена Царская власть: о ее самосознании и правовой природе мы узнаем только из летописей, публицистики или записок иноземцев, а собственно о функциях — из уголовно-правовых или административных статей. Никак юридически не были оформлены и важнейшие управительно-совещательные учрежедния — Боярская Дума и Земские Соборы: они, собственно, и названий таких не носили (Дума в летописи именовалась «Государевым верхом», а Земский Собор — «Советом всея земли»). Тем более не имели оформления такие истинно властные институты, как опричнина, что и позволяло тому же Ивану Грозному говорить иностранным послам совершенно искренне и честно на вопрос о том, что такое опричнина, — «опричнины у нас нет». Во многом все это связано с эпохой Орды, когда истинной властью была «незримая» для народа власть в Каракоруме, «ставившая» формально легитимных князей. Власть, которой нет, в русской политической традиции всегда выше власти, которая есть. Попытки оформления власти в романовскую эпоху, особенно после 1905 года, привели к ее падению, как и попытки создания правовой демократической республики в 1917 году. Советская власть целиком строилась на власти, которая есть («земщина») в виде Советов и истинной власти, которой нет — КПСС, расставлявшей в Советах свою «номенклатуру». Вскоре после того, как в Конституции 1977 года такая система была узаконена через 6-ю статью, она пала. В этом смысле и сегодняшний «конституционно-правовой» период, уже явно находящийся в стадии кризиса (чему свидетельствуют сегодня «операции» с «Единой Россией») неизбежно двигается к новой неконституционной — или внеконституционной при формальном сохранении Конституции — конфигурации власти, без чего, на самом деле, распад России неизбежен: вопрос стоит только так — или Конституция, или Россия. Всякое движение к легализации, юридической симметризации — буржуазно-демократическое по существу — в русских условиях и на русской почве есть залог гибели — в лучшем случае, поражения.
Но такой попыткой легализации и юридической симметризации — пусть даже в рамках принципиально не-, точнее, внеконституционного строя России-СССР были усилия «Русской партии» закрепить права русских в союзном государстве (по сути — Империи) в рамках создания самостоятельной «русской (российской) компартии», каковая по определению неделима, поскольку «юридически невидима», чем отчасти был оправдан гнев Сталина на «ленинградскую группу», равно как и позднейшие — уже в 70−80-е годы планы учреждения русской компартии вплоть до КПРФ до распада СССР. Александр Байгушев пишет об этом прямо: «Русские единственно, что хотели — уравнения в правах, потому что собственный ЦК и своя компартия, и своя столица были во всех союзных республиках, у всех националов, которые таким образом защищали свои интересы». Но все это связано с непониманием того, что русские как государствообразующий народ не могли иметь в СССР «своей компартии», ибо иначе пришлось бы отказаться от института вторых секретарей в республиках (ими всегда были русские, причем именно великороссы, а даже не мало- и белорусы), а это немедленно отбросило бы Союз к погибельной ленинской идее суверенизации. Равно как и учреждение столицы РСФСР, коей мыслился, как правило, Ленинград, увы, было предвосхищением современной «ингерманландской», сепаратистской, то есть, в конечном счете антирусской, проевропейской идеи.
К сожалению, в «русской партии внутри КПСС» хотя формально и отвергалась как буржуазно-либеральная, но некоторым образом экзистенциально переживалась «просвещенческая», порожденная французской революцией 1789 г. идея «государства-нации», nation-etat, каковую еще Константин Леонтьев считал «орудием всемирного разрушения». Кроме того, идея нации ставит вопрос лишь о количестве, но не о качестве, с которым связано понятие расы, до которого «русская партия внутри КПСС» уже в принципе не могла «добраться», и в силу не только марксистского воспитания, но и гораздо более глубоких, уже тысячелетних причин. А присутствовавшие в ней «новоязычники», такие, как В.Н.Емельянов, также не были способны постигнуть идею расы в силу чисто биологического, вульгарно-«антисемитского» (чего, конечно, нельзя сказать о православных — ни о Байгушеве, ни о С.Н.Семанове, ни, тем более, о В.В.Кожинове, кстати, в КПСС не состоявшем) понимания этого слова, исключавшего древнеарийское понимание расы-сословия, в ХХ веке отраженного, например, в учении Юлиуса Эволы о «внутренних расах». «Борцы с буржуазной идеологией», а именно такую маску в рамках партийного новояза надела на себя русская часть партийного аппарата контрпропаганды — versus сторонники «общечеловеческих», т. е. буржуазных ценностей, по словам Байгушева, «еврейская партия», но, конечно, отнюдь не только еврейская; в ней и «этнических русских» было достаточно — оказывались внутренне с ней связаны, от нее не свободны. Как пишет Байгушев об одном из последних представителей «Русской партии» Егоре Кузьмиче Лигачеве, «он остался слишком советским». Внесем поправку: он остался слишком позднесоветским, то есть буржуазным, неразрывно связанным с буржуазной идеологией в широком смысле, с «бытоулучшительной партией», как говорил преп. Серафим Саровский, «партией», ведущей в ничто. «Недорого ценю я громкие права» — эта пушкинская инвектива оказалась чуждой даже и «русской партии».
«Русская партия внутри КПСС» могла бы победить, только если бы добивалась всего или ничего (уже послесоветский лозунг ранней, еще дугинской, НБП «Россия все, остальное ничто!»), если бы прониклись той же силой духа, какой были одержимы нерусские комиссары гражданской, но — с противоположным знаком. Этого не произошло и не могло произойти у наследников «ленинского призыва», пришедших в города за беcплатной жилплощадью. Они готовы были теснить евреев (или тех, кого считали таковыми) в очереди у кремлевской кормушки, но даже толком не могли себе представить, что они будут делать, если вдруг все «космополиты» улетят на Луну. Но это была не вина «русских партийцев», а их беда. В.О.Ключевский когда-то написал статью под названием «Родословная Евгения Онегина», в которой говорил о том, что для формирования типа необходимы хотя бы семь поколений. Здесь часто не было и двух.
Чрезвычайно интересны в книгах Александра Байгушева воспоминания о Леониде Брежневе, Юрии Андропове, Михаиле Суслове. Характеристики этих деятелей, которые мы сегодня получаем, наконец, из первых рук, разительно отличаются как от «розовых» прижизненных, так и от «черных посмертных». А самое главное, они предстают не как фигуранты абстрактного и нежизнеспособного «марксизма-ленинизма», а как реальные политики и государственные деятели, при всех оговорках и скидках на идеологию связанные с Вечной Россией.
Вот, например, Леонид Ильич, «семейный портрет в интерьере»:
«Брежнев прекрасно отдавал себе отчет, что он по масштабу не Сталин. Прихода нового Сталина боялись. Да и сталинские „кавказские снимания скальпов“ то с евреев, то с русских были всем совершенно не по нутру. А Брежнев не скрывал, что был православным. Мать его была глубоко верующей и внучку Галочку крестила. Всем рассказывала, как в Днепропетровске юродивый предсказал ее Ленечке долгое правление, если не будет трогать церковь. „Ленечка“ ее рассказы „терпел“. Он лишь неизменно сглаживал (сглаживать было у него в крови!): добавлял, что никогда сам в церковь, как мама и Галя, все-таки в открытую не пойдет: — Партийное положение обязывает! в уставе у нас пункт об обязательном атеизме. Конечно, он устарел. Но сразу его как отменить? Приучаться к Богу снова нам постепенно надо! А пока — в душе Бога надо держать. Я за Бога в душе! Как же русскому без Бога?! Жена Виктория Петровна тоже у Брежнева была православная. Болтали, что из выкрестов. Но Галя мне говорила, что это брехня, и байку эту они сами распустили, чтобы завоевать симпатии иудейской элиты. Так, кстати, не один Брежнев тогда делал. С иудейской элитой наверху очень считались. Жена еврейка — вроде как для „отмазки“, чтобы „они“ прощали и не слишком агрессивно спихивали с поста. Брежнев даже и Кобзона демонстративно полюбил — заводил же „помлеть“, послушать для души Зыкину».
Портрет, кстати, типичный для целого «класса» (в широком смысле слова) людей. Такой же, например, и знаменитый «острослов» Черномырдин. Люди заката эпохи.
Продолжение следует.
http://www.pravaya.ru/look/14 527
