 |
| Правая.Ru | Владимир Карпец | 29.11.2007 |
«Единая Россия» — разумеется, не партия. Как не была партией КПСС — «партия нового типа», по Ленину, которая, действительно, оказалась прообразом «Единой России», если, конечно, последней будет суждено закрепиться у власти. И то, что именно «Единая Россия» заострена против всех остальных партий, — коммунистических, социалистических, либеральных и даже националистических — а все они против нее — свидетельствует о том, что только она сегодня может стать адекватной русской политической традиции — единой традиции, как в монархическом, так и в советском ее аспектах «Единой России» юридически не оформленным образом — а истинная власть в России никогда юридически оформленной не была, а если «оформлялась», как в 1905 или в 1977 (6-я статья Конституции с закреплением «руководящей роли КПСС») — вменяется, впрочем, как и прежде КПСС, политическая функция монархической власти Российской Империи и Московской Руси. При этом само название «партия» и ее символика (медведь, в средневековом бестиарии один из главных символов царя) свидетельствуют о том, что наличие этой «партии» у власти уже есть как бы преддверие восстановления полноты государственности. В отличие от ее предшественницы — КПСС — которая даже в «псевдоморфическом» виде, оформившемся после «контрреволюции 1937 г.», была на это все-таки не способна ввиду того, что «марксизм-ленинизм» и «пролетарский интернационализм» были не «родимыми ее пятнами», а глубинным стержнем. В то же время некий аналог КПСС, но без этого стержня может — потенциально! — превратиться в реальное «Предвыборное совещание на марше»: разумеется, конечно, Земский Собор, воз-обновляющий, ново-учреждающий при-звание (а не выборы!) Рюрика в 862 г. и Михаила Романова в 1613.
Входит ли это в «план Путина»? Именно это на самом деле не имеет никакого значения, поскольку сам «Путин» («Иванов», «Петров», «Зубков», «Медведев», «Гусев» — взаимозаменяемо) имеет в этом «плане», который, скорее, можно назвать не «План Путина», а План о Путине, сугубо подчиненное значение. Ибо План о Путине есть план о конце истории, точнее, об одном из этапов на пути (sic!) к этому концу.
Почему мы говорим о конце истории? Потому что практически все, описанное и предсказанное в священных — следовательно, метаисторических — книгах всех религий и народов уже или исполнилось, или реально близится к состоянию исполненности, находится на последней стадии пути к ней. Если даже на мгновение встать на атеистическую или агностическую позицию, то все равно очевидно, что мы стоим на грани смены исторического цикла (экклесиологического цикла, то есть цикла, связанного с действием религии в истории), за которым открывается бездна или нечто совершенно новое и иное. Этот переход, этот последний путь и ищет своего выражения в появившемся невесть откуда втором Президенте «Новой России», которая сама является месторазвитием «плана о Путине», невесть кем начертанная в области трансисторической. План о Путине и есть иная реальность «плана Путина», реальность, в которой Путин-человек не имеет значения. «Человека не имам». Сам Владимир Владимирович Путин в этом контексте может быть рассматриваем лишь как «человек-фигура», «человек-функция», а его имя и отчество — как проявление начала конца: если история христианской России начиналась со св. Владимира, то именно в годы правления Владимира Путина мы вступаем в краткую, но, по-видимому, постхристианскую — и антихристианскую! — эпоху, наступление которой может быть удержано только всплытием Православного Царства. Впрочем, это последнее как исполнение последнего смысла русской истории все равно неизбежно вне зависимости от наличия тех или иных лиц, в любом случае ведущих ее по этому пути, даже если он будет проходить не через каменистые пути «сгущения», но топями «растворения», распада. И здесь человек — любой отдельный человек! — не имеет значения, не несет в себе никакой онтологической нагрузки.
Сама идея конца истории была внедрена в историю, доселе мыслимую статично или в духе «вечного возвращения», вместе с линейной ее схемой: на Ближнем Востоке это был «авраамический заговор» вместе с историческими обетованиями «избранному народу», в античном мире — переход от досократиков к софистам и собственно Сократу, в начале христианского цикла — идея «двух градов» блаженного Августина. Дораскольная Московская Русь трагически удерживала этот конец, читая Символ Веры со словами «Егоже Царствию несть конца», но и сама не удержалась под его чарующей тягой и вступила вместе с никоновой реформой на путь конца — поэтому Патриарх Никон и строит свой «Новый Иеросалим». Для России путь к «концу истории» и есть никонианство на марше, как для Европы — католицизм. Что же до Китая, Индии, Японии, то они трагически вступили в конец истории только после Второй мировой войны, когда: 1) по указанию англичан была ликвидирована варновая система в Индии; 2) по указанию американцев Император Японии отрекся от своего «божественного происхождения» и признал себя обычным человеком (см. об этом фильм Александра Сокурова «Солнце»); 3) китайские коммунисты провозгласили себя движущей силой мировой революции в Азии — в дальнейшем этот концепт был трансформирован в «большой китайский проект», тоже ориентированный «по линии движения истории», то есть, к ее концу.
Однако если все-таки стоять на православно-христианских позициях в историсофии, то невозможно «отмыслить» слова св. Апостола Павла из его Послания к Солунянам об «удерживающем ныне». Поэтому изначальная «ненаполненность» «плана Путина», его отсутствие внутри самого себя, отсутствие отсутствия открывает его для обеих возможностей: быть локомотивом движения истории к ее концу или стать катехонической преградой этого конца, которая в этом случае должна быть достроена до конца и увенчана проявлением свого внутреннего царского смысла — вместе с Владимиром Путиным или уже без него. Однако в обоих случаях лично Владимир Путин как человек опять же не имеет к этому никакого отношения. «Человека не имам».
«Стоит ли снова говорить о том, — писал в работе „Множественные состояния бытия“ Рене Генон, — сколь незначительное место занимает индивидуальное „я“ в тотальности бытия, поскольку даже в том объеме, какой это „я“ может иметь, рассматриваемое в целокупности (а не просто в какой-либо особенной, например, телесной, модальности), оно составляет лишь одно из состояний бытия, наряду с другими и среди неопределенности других состояний — даже если взять одни только состояния проявления; и, кроме того, сами состояния проявления, с метафизической точки зрения, имеют, по вышеизложенным соображениям, наименьшее значение в тотальном бытии <…> Стало быть, можно сказать, что „я“ со всеми продолжениями, которые оно допускает, имеет несравненно меньшее значение, чем-то, которое ему придают современные западные психологи и философы, — и в то же время неопределенно более широкие возможности, чем думают и о чем даже могут догадываться эти люди» (пер. Ю. Темникова).
Само понятие «индивидуального я» — и связанного с ним внимания к «человеческому измерению» истории и политики связано на самом деле с представлениями о конечности человека, о том, что он происходит из ничто и в ничто уходит: в этом случае отдельная жизнь и земной «удел человеческий» имеет какую-то ценность, а, следовательно, имеет ценность и «права человека». Если же «удел человеческий» — лишь краткий — мгновенный! — эпизод бытия, то антропологический подход к истории вообще теряет смысл — она становится историей смыслов, а не историей людей. «Человека не имам».
Конец «человеческой» («слишком человеческой» — ?!) стадии истории предчувствовал Ницше с его «последними людьми» в «Заратустре», Блок в статье «Крушение гуманизма». Однако они писали об этом тогда, когда человеческое еще не завершилось. Вторая мировая война была все еще войной во имя сохранения «человеческого», причем с обеих сторон; конечно, каждая понимала его по-своему. «Человеческое» было добито — достреляно и добомблено — в Москве осенью 1993 и в Сербии в 1999. Причем и то, и другое было совершенно официально оформлено как расправа во имя «прав человека», то есть именно «чисто человеческое»: «человеческое» разделилось в себе и испустило дыхание, из-дохло, из-дхло. Новая эпоха открылась взрывами домов в Москве и взрывами торговых башен в Нью-Йорке.
Предпосылкой конца иллюзии о «человеческом измерении» истории на самом деле было изменение отношения к зачатию и рождению, исчезновение понимания того, что убийство родившегося относительно, а убийство неродившегося — абсолютно. Хотя бы потому, что при последнем убивают безконечность модусов становления человека.
Средневековый мир не только не знал понятия прав человека, в том числе и «права на жизнь», но и совершенно иначе соизмерял соотношение жизни и смерти. Ни в одной главе «Добротолюбия» мы не найдем морального осуждения не только рабского состояния, но и казней, и пыток. Более того — образы казней, пыток, заточения присутствуют в святоотеческой словесности повсеместно. В это «мрачное» с точки зрения «цивилизованного» человека время множество человеческих существ гибло от войн и эпидемий, но больше рождалось, а истребление младенцев во чреве почиталось более тяжким преступлением, нежели простое убийство. В XV—XVII вв.еках оно каралось смертной казнью, в то время как простое убийство — не всегда. Это было связано со знанием о том, что жизнь на земле лишь краткий изгиб жизни безконечной и вечной, что позволяло смотреть на нее в обратной перспективе, иконописно, или, если угодно, сверхреально, «сюрреально». Убитый взрослый человек, прошедший Крещение, не лишается общения ни с Богом, ни со своим убийцей, вступая с последним в своеобразные «брачные» отношения, молясь там об искуплении свершившегося. Душа же младенца, не прошедшая врата основного христианского таинства, может оказаться во тьме внешней, более того, пополнить собою нежить. Поэтому в средние века Церковь легче прощала разбойников, кровавых правителей и даже палачей, чем матерей-детоубийц. Сегодня все обстоит строго наоборот — пацифисты и либералы, как правило, выступают за «репродуктивную свободу», в отличие от «фашистов» или «сталинистов» (вообще не либералов), относящихся к этой свободе (как, впрочем, и ко всем остальным) резко отрицательно. И Гитлер, и Сталин массовым образом уничтожали взрослых, но и в Германии, и в СССР под страхом уголовного наказания было запрещено «иродово убийство». Поэтому ни гитлеризм, ни сталинизм, с какими катастрофами бы они ни были связаны, все же не обрушили человечество в последнюю и окончательную бездну. Торжество же либерально-гуманитарных ценностей привело к тому, что самый страшный вид убийства и в Европе, и в России стал признаваться за норму, более того, охраняется законом. Убивать, например, журналистов, нельзя, а младенцев во чреве можно — таков один из императивов «открытого общества». Сталин или Милошевич — палачи, а цивилизованный врач-гинеколог — нормальный профессионал. Можно (и нужно) по-разному относиться к Ватикану, и к покойному Иоанну Павлу II в особенности. Но под его словами о том, что в ХХ веке само женское тело превратилось в душегубку, такую же, какими пользовался Гитлер, невозможно не подписаться.
А существование абортивной контрацепции (так наз. ВМС), при которой убийство зачатого плода в результате вибрации или отравления происходит раз в месяц, вообще лишает отстаивающих право на ее использование либералов какого-либо права упрекать кого-либо в убийстве Политковской или Литвиненко. А судьи кто? Литвиненко один, а тут человек двенадцать в год как минимум… И тогда возникает вопрос: а дозволено ли убить одного, и даже десяток, и даже сотню, чтобы идея убийства миллионов — а либерализм это и есть в конечном счете идея убийства миллионов ради прав одного — не распространялась по миру, и миллионы не были умерщвляемы целенаправленно и планомерно?
Принципиальное обезценивание жизни человека, связанное с «невидимым геноцидом», открыло путь для уже и внешнего, то есть для родившихся, манипулирования жизнью и смертью множеств, без которого вообще невозможно управление миром постмодерна. Только в этом контексте понятны, например, «гуманитарные бомбардировки». В этом же контексте следует рассматривать и безпрерывные вскрытия могил, захоронения и перезахоронения как манипулирование самой историей.
В рамках такой постановки вопроса совершенно не имеет значения, кто конкретно убил того-то и того-то или тех-то и тех-то: механизм заведен, и он будет раскручиваться до тех пор, пока не дойдет до конца, до предела, до упора. Вопрос «Кто убил?» приобретает чисто карамазовское измерение, и ответ на него тоже чисто карамазовский: «Да никто».
Вся современная политика есть одно устремление — действие этого самого «никто» к своему собственному концу, а власть — везде и повсюду — лишь «убирает трупы». В России это происходит, как и в других местах — в Сербии, Ираке. Далее — везде. Похоже, что всеобщая модернизация оборачивается всеобщей архаизацией — после кратного исторического эпизода с «правами человека» на Западе и с «достоинством трудящихся» на Востоке конец истории окрашивается в ультрафиолетовые тона нового рабовладения и проявления смыслов, заложенных в праистории Шумера, Ассирии, Вавилона. «Новая элита», подавив «восстание масс», становится единственным субъектом истории.
В этом смысле «план о Путине» можно рассматривать как план встраивания того, что на сегодняшний момент стало — после имперского дворянства и советской номенклатуры — «российской элитой» в сценарий конца. «Сценарий конца» на современном политическом языке именуется глобализацией. Кровавая «иллюминация» в Москве и Нью-Йорке на рубеже тысячелетий есть знак того, что процесс этот, запущенный значительно ранее, вступил в решающую стадию. Не случайно начало это стадии совпало с публикацией своего рода «манифеста Новой России», каковым стала публикация статьи Генерального директора аналитического агентства при Управлении делами Президента РФ А.А.Игнатьева в «Независимой газете» от 7 сентября 2000 года. Автор — или условный автор, точнее, текст — констатирует, что сам по себе запуск «технологий конца» произошел давно, имеет религиозную природу и совпадает с библейским «авраамическим договором», давшим начало монотеизму в его современном виде: «Процесс религиозной глобализации начался с появлением первых монотеистических религий». В то же время — в статье об этом прямо не сказано, но, тем не менее, легко подразумевается — только с разрушением собственно «теистической» составляющей монотеизма, когда исчезает его содержание, но сохраняется ментальная структура, начинается глобализация в собственном смысле слова. «Даже самый поверхностный анализ дает нам полное право считать глобализацию основным процессом последних 500 лет истории человечества», — говорится в статье. При этом на место божественного начала становится специфическая мировая элита, представленная несколькими сотнями семейств. Отсюда положения статьи: «Ключевым фактором, влияющим на современные глобализационные процессы, является деятельность Мирового правительства. Не вдаваясь в душераздирающие подробности, рисуемые нам многочисленными теориями заговора, следует признать, что эта надгосударственная структура вполне эффективно исполняет роль штаба „Нового мирового порядка“. Однако в своей работе эта организация ориентируется на интересы малочисленной элиты, объединенной этническим родством и инициацией в ложах деструктивной направленности. Данное обстоятельство — узурпация власти в Мировом правительстве хасидско-парамасонской группой требует скорейшего исправления», — сказано в статье. При этом А. Игнатьев — или тот/те, кто скрыл себя за этим именем, — указывает на три возможных в этой связи варианта развития России: «1. Если попытаться в очередной раз идти вне глобализационных процессов современности, то в ближайшие 25 лет наша страна перестанет существовать как государство, народ, культурная общность. Вместе с Россией прекратит существование и ее элита. 2. Если Россия будет просто следовать глобализационным процессам, то существует высокий риск оказаться в качестве сырьевого элемента „Нового мирового порядка“. 3. Третья возможность заключается в том, чтобы Россия стала одним из лидеров „Нового мирового порядка“, обезпечив своему народу и своей элите достойное место в дальнейшей истории человечества. Как говорится, если нельзя бороться с движением, надо его возглавить». Поскольку появление данного текста совпало с приведением к власти Владимира Путина, легко понять, что вхождение «российской элиты в мировое правительство» и было целью плана о Путине, в отличие от плана о Ельцине, заключавшегося в разрушении прежних структур исторической России (СССР), не совместимых со структурами этого «Мирового правительства». Что же касается «новой России», то к началу нового тысячелетия предполагалась такая отстройка ее структур, которая была бы с «Мировым правительством» совместима. И вот тут-то и оказалось, что к 2000 году на «плане о Путине» сошлись два плана, точнее, оказалось возможным через осуществление плана о введении «новой российской элиты» в Мировое правительство начать и восстановление самой России, по крайней мере, в течение нескольких лет. В этом состоял «второй план», только временно совместимый с первым: о нем говорил сам Путин — тогда еще премьер-министр — как об «операции по внедрению в преступную группировку». На самом деле это был второй «план о Путине», причем на балансировании между обоими планами и держался Президент РФ в течение обоих сроков своего правления.
Участие «российской элиты» в «Мировом правительстве», на самом деле, было возможно — и даже скорее, чем что-либо иное — через договоренность ее с этим «правительством» о разделении России. Однако сегодня оказалось, что значительная часть этой «новой элиты», пришедшая вместе с Путиным во власть в ходе «операции по внедрению в преступную группировку», не хочет просто делить места, но стремится к тотальному контролю если не над миром, то хотя бы над самой Россией. Парадоксально, что именно это оказалось для России, уже подготовленной в ходе ельцинского правления к разделению между мировыми могуществами, шансом на спасение, выживание и восстановление. Речь идет, на самом деле, о восстановлении в виду конца всего и при вхождении в конец всего. И это стало ясно в ходе «второго срока» Путина, так же пытающегося балансировать между двумя планами о нем самом. В этих условиях именно стремление одной из групп «новой российской элиты» к тотальному господству не над миром, где она стала бы делить это господство очень со многими и, прежде всего, с не желающим ничем делиться «хасидско-парамасонским большинством», а хотя бы над самой Россией, сегодня есть непредусмотренный этим «большинством» «русский шанс». Мы присутствуем при почти полной аналогии нашего времени с 20−30-ми годами, когда «мировой социалистической революции» был противопоставлен «социализм в одной, отдельно взятой стране в условиях капиталистического окружения», спасший историческую Россию на несколько десятилетий. Сегодня «первому плану о Путине» уже реально противостоит «второй план о Путине» — о Путине ли? — и смысл этого противостояния таков: «глобализация» как таковая против «„глобализации“ в одной, отдельно взятой стране» с сохранением всех видимостей глобализации (как и «социализм» конца 30-х сохранял все видимости марксистского социализма, но им уже не был).
Запад — на самом деле его спецслужбы и особенно международные глобалистские структуры — с тревогой, граничащей с паникой, смотрят на то, что 78% должностных лиц нынешнего режима, по расчетам сотрудничающей с западными информационными центрами российского политолога Ольги Крыштановской, являются офицерами российских спецслужб. Характерно, что Ольга Крыштановская в интервью агентству «Рейтер» весной этого года с предпочтением говорит о позднесоветской эпохе, когда «всевластие КГБ» было ограничено Политбюро ЦК, имевшем, как подчеркивала Крыштановская, иное происхождение, нежели «силовики». Это не случайно: ведь вхождение в «глобальный мир» было действительно начато КПСС, а не КГБ, начато как советская реминисценция «пражской весны» 1968 года, как путь к «истинному социализму», обратно к Ленину, что и оказалось — к Ельцину. Запад это устраивало, и он открыл ворота для «первого плана о Путине», который был изложен в статье Игнатьева. Но за «первым планом» неожиданно всплыл «второй». И сегодня этот «второй план о Путине» действительно начинает вызывать панику в «мировой закулисе». Как сообщает американское частное международное агентство prisonplanet, «внутренний советник» Путина Татьяна Корягина недавно публично высказалась о существовании «группы крайне важных частных лиц с доходом около 300 триллионов долларов», стремящихся легализовать свою власть и стать новым мировым правительством. Понятно, что речь идет о тех же лицах и о том же самом «Мировом правительстве», которое готово ныне выйти из тени и установить открытую диктатуру, которая и будет концом и завершением мировой истории, концом всего, исполнением договора, с которого все и началось.
Россия сегодня открыто мешает исполнению этого договора. Хочет того или не хочет сам Владимир Путин, но его голос становится голосом иной, нежели предусмотренная, — а, стало быть, предусмотренной более высокими параисторическими инстанциями — реальности. В ноябре 2007 г. на т.н. «Санкт-Петербургском форуме» он, прикрываясь привычными положениями о «демократии для всех», заявил о необходимости «новой архитектуры международных экономических отношений» с привлечением иных, нежели в G-8, участников. Конечно, дело не в G-8, а в стоящих за G-8 тысячелетних элитах, на самом деле рабовладельческих в прямом смысле этого слова. А недавно — 4 ноября — выступая в Соборе Василия Блаженного на Красной Площади (это выступление полностью опубликовано в российских СМИ не было), Владимир Путин говорил о тех, кто желал бы «управлять всем человечеством» и стремится «поделить наши природные богатства». «Эти люди потеряли рассудок», — сказал Президент России.
С их же точки зрения «потерял рассудок» все более выходящий из-под контроля — если это, конечно, не взаимная маскировка — российский Президент. Впрочем, если он действительно начал выходить из-под их контроля, то тогда «первый» и «второй» «планы о Путине» оказываются элементами одного и того же сверхисторического плана по срыву «пакта о господстве», заключенного несколько тысячелетий назад, и предусматривающего «глобализацию» как последнюю стадию на пути установления этого окончательного господства. «Человеческого, слишком человеческого» же оба эти плана действительно лишены, поскольку касаются совершенно иной, чем человеческая, реальности.
