 |
| Русский дом | Владимир Жилкин | 16.10.2007 |
Лев Николаевич Гумилёв снискал широкую популярность как учёный-энциклопедист, работавший на грани истории, географии и этнопсихологии. Он родился 1 октября 1912 года в Царском Селе, и до смертного часа за ним шлейфом тянулась громкая слава его родителей, знаменитых поэтов русского Серебряного века Анны Ахматовой и Николая Гумилёва. Великие родители маленького Льва расстались, когда ему было два года, и его детство прошло в помещичьей усадьбе бабушки около города Бежецка (Тверская губерния).
Ещё в школе Лев Гумилёв решил, что его призвание — быть историком, изучать судьбы народов, их взлёты и падения. Рано задуматься об этом его заставили потрясения в жизни России. Уже в детстве ему пришлось понять, что в родной стране он изгой. Лицам непролетарского происхождения в рабоче-крестьянском государстве в лучшем случае дозволялось доживать свой век на задворках. Такую же судьбу наследовали и их дети. В «светлом будущем» им было не место. Против этого юноша Гумилёв был вооружён только жизнелюбием и врождённым человеческим достоинством. И он выжил, хотя и не без потерь. Лучшую часть жизни отняла «зона». «Золотое дитя» Серебряного века 14 лет провело в тюремных застенках, каторжных бараках и ссылках. Все эти годы были заполнены унижениями, голодом, отупляющим рабским трудом и всякой человеческой скверной. Он выжил и сохранил себя, но это не могло пройти бесследно…
Мытарства начались, когда из-за происхождения в 1930 году он не был принят в вуз. Но если «не повезло» с родителями, можно было стать пролетарием в первом поколении. После нескольких лет работы чернорабочим, коллектором, лаборантом, он получает право поступить на исторический факультет Ленинградского университета. Но он носил, как клеймо, фамилию отца — русского поэта, расстрелянного за участие в белогвардейском заговоре. Её можно было поменять хотя бы на фамилию матери, но Лев Гумилёв не делал этого с демонстративной гордостью (что, разумеется, от внимания «органов» не ускользало).
Гумилёва-младшего исключали из института, арестовывали, освобождали, восстанавливали в вузе и арестовывали снова. Однажды в аудитории он высказался вслух в защиту отца. Шёл 1938 год. Лев Гумилёв был арестован как «контрреволюционер» по политической 58-й статье Уголовного кодекса, прошёл через пыточное следствие и «признался» в принадлежности к «организации», которая стремилась уничтожить советскую власть и «вынашивала план убийства товарища Жданова». Не об этом ли вспомнил «товарищ Жданов», когда в 1946 году с высокой трибуны уничтожал Ахматову? Но до 1946 года оставалось восемь лет. Гумилёв был приговорен к принудительным работам. Беломорканал, Медвежьегорск… Его этапировали в Норильск, а в конце 1943 года Гумилёву удалось добиться отправки на фронт добровольцем.
Вернувшись с победой, он окончил исторический факультет и поступил в аспирантуру Института востоковедения. Он спешил пробиться в науку: ему уже за тридцать, а в затылок по-прежнему дышат «органы». Сам он вспоминал об этом периоде: «Занимался так, что, вернувшись в Ленинградский университет, смог сдать экзамены за 4-й и 5-й курсы, кандидатский минимум, защитил диплом и кандидатскую диссертацию, после чего вернулся под сень тюремных нар». Когда в опалу у советских властей попала Ахматова, немедленно нашлись охотники выслужиться за счёт её сына. Ведь он всегда был под рукой, «потомственный контрреволюционер"…
Осенью 1949 года он, научный сотрудник Музея этнографии народов СССР, был арестован и отправлен в Омский лагерь. Освобождён в 1956 году. В заключении он подготовил две научные монографии — «Хунны» и «Древние тюрки». Последняя стала его докторской диссертацией, защитив которую в 1961 году, Лев Николаевич становится старшим научным сотрудником Института географии при Ленинградском университете. На пороге 50-летия перед ним открылось, наконец, научное поприще, куда он ступил с новыми идеями.
В советской (и не только) исторической науке законным уважением пользовалась «узкая специализация». Учёный «глубоко копал» на относительно небольшом участке пространства и времени. Гумилёв же устремился в такую широкоохватность, на какую и корифеи-академики не дерзали. Его главным предметом стала Великая степь от предгорий Карпат до Великой Китайской стены, на этом гигантском пространстве — жизнь племён, народов и государств на протяжении веков и тысячелетий. В исследование этих глобальных процессов им был активно вовлечён природный фактор — накопленные естественно-научные данные от климатических колебаний до периодов солнечной активности. Он бесстрашно выдвинул еретическую для советской исторической науки идею о детерминированном природными условиями «человеческом факторе» как движущей силе в формировании и движении этносов. Это явление, обозначенное им как «пассионарность» — энергия отдельных незаурядных личностей, вождей-героев, которых в дальневосточной степи называли «людьми длинной воли». Разумеется, на Гумилёва посыпались обвинения в «географическом детерминизме», в том, что он пытается воскресить «порочную теорию о героях и толпе», но его огромная эрудиция, знание восточных языков, редкая осведомлённость о культуре и истории восточных народов не позволяли сделать его «мальчиком для битья», тем более, что объяснение Гумилёвым в «антинаучных» категориях истории Великой степи объективно обогащало историческую науку.
Пытаясь быть осторожным, он утверждал, что не интересуется в истории тем, что «ближе» XVIII века. Но современность приняла его в свои объятия как «последнего евразийца». В деятельности Льва Гумилёва возродилось полузабытое (а в Советском Союзе замалчиваемое) идейное течение, занимавшее видное место в общественной мысли русской эмиграции межвоенного периода — евразийство. Несколько русских интеллектуалов в эмиграции выдвинули концепцию особого исторического пути России на основе её этнокультурной связи с тюрко-монгольским миром. Евразийство изначально было явлением околонаучным, но Лев Гумилёв, будучи и в жизни, и в науке романтиком (за что и был любим молодёжью), ощутил в евразийстве биение родного сердца. Ведь с юных лет он был поглощён любовью к культуре и истории тюрко-монгольской Азии…
Евразийство, действительно, возникло «из чувств», и на них воздвигало свой идейный и интеллектуальный багаж. Было горькое переживание предательства Европы и горькое прозрение: «мы для Европы не свои». Открытие этой истины более переживалось, чем осознавалось.
Раз мы для вас не свои, тогда «мы повернёмся к вам своею азиатской рожей»! О пришествии евразийства возвестил великий русский поэт Александр Блок. Но ещё за сто лет до Блока другой (величайший) поэт Александр Пушкин заметил, что Европа в своём отношении к России всегда была невежественна и неблагодарна. Пушкин с его трезвым рассудком не мог на основании этого считать Россию Азией. Речь шла о геополитической ситуации, укоренённой в Средних веках, где была Европа романо-германская (католическая) и захваченная турками Европа греко-славянская (православная). Разделительная граница евразийского континента — историческая реальность и научная условность. Странно, что дилемма «Европа — Азия» могла стать поводом для душераздирающих переживаний. Евразийцы были не первыми русскими, которые наивно, как наживку, проглотили поговорку: «Поскребите русского — получите татарина». Эта острота (дразнилка для русского и прямое оскорбление для татарина) была при Николае I запущена в парижские салоны польскими эмигрантами. К сожалению, эта пошлость многими русскими воспринимается с неадекватной серьёзностью…
Евразийцы утверждали, что если революция и была для России исторической катастрофой, в Гражданской войне была одержана исторически справедливая победа «русской Азии» над «русской Европой», — и это был реванш русского народа за «западническую» империю, насильственно ему навязанную Царём Петром. Теперь, когда Россия «повернулась лицом к Востоку», ей открывается путь развития органичного и самобытного…
Выдающийся православный мыслитель XX века священник Георгий Флоровский замечал: «О родстве с Азией, и кровном, и духовном, евразийцы говорят всегда с подъёмом и даже упоением, и в этом подъёме тонут и русские, и православные черты». Сказано абсолютно верно, но, пожалуй, чересчур мягко. Свою национальность, высшей ценностью которой было Православие, русский народ отстаивал с киевских времён, а сбросив «поганое иго», вышел на просторы Великой степи и примирился с народами Азии, которые признали власть «Белого царя», проникнувшись уважением к её силе, благородству и справедливости. Такова была реальность, очевидная для всех, пока существовала Российская Империя.
Слабость научных позиций евразийства изначально была ясна самим его создателям, но неожиданным подарком стало для них «практическое евразийство» советской национальной политики. Государственный интернационализм советской страны решительно повернулся от Запада к Востоку. И чем, как не евразийством в действии, была советская «дружба народов», когда русский народ нёс почётное бремя донорства для всех нерусских, а зал Верховного Совета в Кремле пестрел тюбетейками? Люди, близкие Льву Николаевичу Гумилёву, рассказывают, что конец Советского Союза он переживал как личную драму. Жаль, что он не застал того, что происходит в наши дни на постсоветском пространстве, где евразийство вышло «на новый виток»! Сегодня Россия выплачивает молодому Казахстану многомиллиардную дань за разрешение пользоваться космодромом «Байконур», и это — лишь один пример из многих. Но главное — в другом: искусственно разделённые на протяжении десятков лет теория и практика евразийства сегодня воссоединились. Явилось «неоевразийство», в котором интеллектуальный багаж старого евразийства стал активно использоваться для идейного подкрепления национальной политики и теоретического обслуживания политических заказов. И здесь Л.Н. Гумилёв оказался востребован как ключевая фигура, воплотившая в себе связь между представителями классического евразийства и их наследниками в современной России. Мы видим, что ещё не наступило время для объективной оценки творчества и личности Л.Н. Гумилёва, и очевидно, ещё не скоро он будет «взвешен и сосчитан».
К празднованию 1500-летия Казани Россия готовилась принести ей в дар памятник Петру Великому. Против этого выступила мусульманская общественность под лозунгом: «Нет русскому колонизатору и угнетателю татарского народа!». Поднялась такая мощная волна протестного движения, что от первоначального проекта пришлось отказаться, и в результате Казань радушно приняла памятник Льву Гумилёву. Лев Гумилёв в Казани победил Петра Великого! Великий русский монголовед заслужил благодарность наследников державы Чингисхана и Золотой Орды, которым он славно служил. У азиатских народов не в чести неблагодарность. Это, как и многие другие их достоинства, Лев Гумилёв неустанно славил и продолжает славить за порогом жизни, увековеченный монументом в центре столицы Татарстана.
