 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 11.10.2007 |
Заявление в суд подала его супруга. Как утверждает прокуратура, в марте, в присутствии детей, священник угрожал ей, после чего выгнал на улицу вместе с дочерью без верхней одежды и обуви. В августе в качестве наказания поместил своих детей, в том числе годовалого малыша, в траншею для водопроводных труб, где они находились два часа. В том же месяце поставил свою 10-летнюю дочь у ограды церкви, обложив её ноги камнями. В таком положении она находилась на солнце в течение двух часов. Кроме того, он неоднократно закрывал детей в доме, оставляя их на длительное время без еды.
На первый взгляд, всё ясно: муж изверг и пр. Однако мы не знаем, что там происходило на самом деле, неизвестна подоплёка случившегося. Поэтому воздержимся от вынесения приговора. Можно лишь предположить, что, утратив контроль над ситуацией, батюшка начал искать методы воздействия и нашёл их в «преданиях старины глубокой». «Да кто ж не сечёт детей розгой? девять десятых России сечёт», — писал в 1877 году Фёдор Михайлович Достоевский. О том, что священник был сторонником традиционных устоев, говорит хотя бы его многодетность, не говоря о роде деятельности.
В связи с этим вспомнилось, как один из моих друзей с восторгом зачитывал вслух то место из «Домостроя», где говорится, что жену нужно в случае чего отлупить, а потом пожалеть. Через какое-то время друг женился и испробовал совет на практике. Замечу: без этого наставления он бить жену никогда бы не решился. Супруга его, человек православный, стерпела раз, другой… «Патриархальная идиллия» закончилась, когда она вышла на работу и стала материально не зависима. Крушение семьи протекало очень болезненно, книжная премудрость напрочь разошлась с нынешними реалиями. Ведь «предания», как правило, рассчитаны на людей с железными нервами, живших в очень жёстком мире. Били тогда чаще без жалости, а «Домострой» призывал к снисхождению.
Но когда на рубеже девяностых миллионы людей в России пришли в Церковь, они это едва ли понимали. Мы начали, не имея опыта, восстанавливать «традицию», противопоставив её «западным ценностям», и несколько увлеклись. «Ради спасения души ближнего все средства допустимы, избави Бог нас от ложно понятого милосердия» — вот идея, которую исповедуют не какие-то крайние ревнители, а, пожалуй, большинство из нас. Недавно я стал участником дебатов в одном провинциальном городе, посвящённых так называемой ювенильной юстиции. Речь идёт о необходимости защиты детей от жестокого обращения. Однако в православной среде возникли серьёзные опасения, что дети начнут засуживать родителей за любую попытку наказать их. В нашем сумасшедшем мире эти сомнения не беспочвенны, но вот что поразило.
Выступает перед православными юрист вовсе не либерального склада. Поясняет, что есть много случаев действительно жестокого обращения с детьми, в детских домах подчас творятся ужасные вещи, в пьющих семьях и так далее. Тут поднимается какая-то дама, говорит: «Это всё западное, ювенильная юстиция — это превращение детей в павликов морозовых, это недопустимо». Никто не спорит насчёт «павликов», никто не возражает, что нельзя западные нормы, подчас безумные, к нам перетаскивать. Но скажи ты, сестра, хоть слово, как детям помочь, как их уберечь нашими, православными способами. Но об этом ни звука, ей это не интересно, и впечатление от слов самое тяжёлое. Просто воочию видишь путь, твердо ступая по которому, мы можем уйти в никуда под смешки либералов. Липецкий батюшка уже ушёл, ужасно представить, что будет с ним, его семьёй дальше. Вместо того чтобы сказать: да, ювенильная юстиция необходима, но давайте её приведём в божеский вид, придадим человеческие формы — одно отрицание.
Кстати, вопросы эти мучили русское общество и в прошлом. В «Дневниках писателя» Достоевского рассказывается о сценке в вагоне, когда мальчик 8 лет непрерывно стрелял у папаши — лощёного «западника» — папироски. В стране, где масса горожан страдала от чахотки, это было формой убийства. Приводятся примеры и другой крайности. Один за другим в Петербурге и Калуге состоялось два процесса против родителей, жестоко обращавшихся с детьми. Некто Кроненберг избивал маленькую дочь шпицрутенами, а в семье Джунковских били чем попало троих детей, запирая их то в холодной комнате, то в туалете без еды и прочее. В обоих случаях обвиняемые не были садистами, суды присяжных их оправдали, и Достоевского это вовсе не возмутило. «Спрашивается, что осталось бы у этой дочери, теперь ничего не смыслящего ребёнка, потом в душе на всю жизнь», если бы её отца (Кроненберга) сослали в Сибирь? — задается вопросом писатель.
Но, отказав государству в праве вмешиваться в семейные дела, Фёдор Михайлович не остановился на этом. Он попытался представить, что сказал бы родителям в качестве председателя суда:
«Подсудимые, вы оправданы, но вспомните, что, кроме этого суда, есть другой суд — суд вашей собственной совести…» И далее говорит: «Я вам скажу, что такое розга. Розга в семействе есть продукт лени родительской. Всё, что можно было сделать трудом и любовью, неустанной работой над детьми, всё, чего можно было достигнуть разъяснением, внушением, терпением, воспитанием и примером, — всего этого слабые, ленивые, но нетерпеливые отцы полагают всего чаще достигнуть розгой: не разъясню, а прикажу, не внушу, а заставлю. Каков же результат выходит? Ребёнок хитрый, скрытный непременно покорится и обманет вас, розга его только развратит. Ребёнка слабого, трусливого, нежного сердцем — вы забьёте. Наконец, ребёнка доброго, простодушного — вы сначала измучаете, потом ожесточите и потеряете его сердце».
Итак, мы сегодня уже сравнялись с Достоевским в области отрицания либерального воспитания и сомнений в ювенильной юстиции. Дело за малым, стать христианами, подобно ему, научиться соизмерять консервативные идеи с безыдейной любовью.
