 |
| Правая.Ru | Александр Елисеев | 27.09.2007 |
Обожествление труда
В советское время труд рассматривался как некоторый заменитель Благодати. Поэтому ему, ничтоже сумнящеся, приписывали атрибуты Божества. Так, постоянно указывалось на положение Ф. Энгельса о том, что именно труд создал человека. Одним из главных советских праздников был Первомай, формально объявленный Днем солидарности трудящихся. Фактически же это был День труда, воспринимаемого как своего рода языческое божество весны и плодородия. Любопытно, что у древних славян первое мая праздновалось как начало аграрного трудового цикла. Параллели, как говорится, налицо.Так же показательно, что в СССР не был выходным День армии (23 февраля) и День образования самого СССР (30 декабря). Зато отмечался День труда и Международный женский день. Тем самым вооруженная до зубов советская цивилизация как бы подчеркивала на ритуальном уровне, что в сущности своей она есть цивилизация сугубо хозяйственная и даже женственная. На это была направлена и пацифистская по своей сути пропаганда «мира во всем мире».
Западная цивилизация, которая вроде бы являлась антагонистом советской, тоже выросла из абсолютизации труда. Только здесь труд рассматривался как сакральный процесс накопления ресурсов (в первую очередь денег). В рамках так называемой «протестантской этики капитализма» возрастание богатства считалось ясным свидетельством богоизбранности человека. И сам процесс накопления воспринимался как нечто трудное, изматывающее, требующее определенного самоотречения. Идеалом стал богобоязненный пуританин-буржуа, для которого труд и обогащение являлись синонимами аскезы.
Позднее капитализм выдвинет уже иной идеал — человека-потребителя, который своим трудом постоянно удовлетворяет вновь возникающие потребности. При этом полного удовлетворения не происходит, но имеет место быть нескончаемая гонка за новыми товарами, услугами и наслаждениями. В то же время вне этой гонки находятся безработные, которые как бы выпадают из световой сферы накопления и потребительства. Вот почему на Западе безработные так остро переживают свое положение, хотя современное западное общество, казалось бы, и предоставляет им все необходимое для безбедной жизни. (Этого в свое время никак не могли понять советские граждане, многие из которых жили в материальном плане хуже среднестатистического западного безработного.) Речь идет не столько о материальном, сколько о духовном, ибо труд на Западе был и является своеобразной религией, как был и в СССР. Между тем с точки зрения самой религии все обстоит иначе.
Религия и труд
Труд — энергия человека по преобразованию окружающей его среды и себя же самого. То есть, если взглянуть на него с точки зрения теологии, он будет символизировать творение, возникновение различных вещей и состояний, происходящее под воздействием энергий (логосов, идей-волений) Божественной сущности. Иначе говоря — труд есть образ Благодати Господней, ибо Благодать суть те же самые творящие энергии.Но вот тут-то и необходимо сделать две существеннейшие оговорки. Во-первых, следует разделить «изначальный», «чистый» труд, данный как задание Адаму в Раю: «И взял Господь Бог человека, которого создал, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его» (Быт. 2, 15). Речь здесь конечно же идет о некоем особом виде труда, о виде, который соответствовал духовно-метафизическим условиям Рая и который очень сложно представить сегодня. И только после грехопадения Адама и изгнания его с небес труд приобрел двоякий характер, став и благом, и проклятьем: «…Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…» (Быт. 3, 17−19). По мысли митрополита Владимира (Богоявленского), грех добавил к труду работу, понимаемую как нечто грубое и подневольное, имеющее сотериологический характер и призванное искупить грехи человека. И уже это одно не позволяет говорить о святости труда — он имеет и светлую, и темную стороны.
Эта мысль была высказана еще в начале прошлого века — до революции. Но и сегодня мы находим подобное положение в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви»: «Труд является органичным элементом человеческой жизни. В книге Бытия говорится, что вначале „не было человека для возделывания земли“ (Быт. 2. 5); создав райский сад, Бог поселяет в нем человека, „чтобы возделывать и хранить его“ (Быт. 2. 15). Труд — это творческое раскрытие человека, которому в силу изначального богоподобия дано быть сотворцом и соработником Господа. Однако после отпадения человека от Творца изменился характер труда… Творческая составляющая труда ослабла; он стал для падшего человека преимущественно способом добывания средств к жизни».
Работа и рабство
Работа таким образом выступает как своеобразная оппозиция труду. Она как бы гасит творческий потенциал человека, делая его несвободным — «рабочим», «рабом». (Одновременно сам процесс труда воспринимается как постоянная мука — ср. «страда» и «страдание».) Апогеем такого порабощения стало возникновение индустриального пролетариата на Западе. В период так называемого феодализма социальные низы не были отчужденны от собственности на средства производства. Крестьянин имел свой участок земли с животными и орудиями труда, ремесленник — свой инвентарь. Сам процесс труда протекал либо дома, либо в поле, которое находилось рядом с домом. Здесь труженик выступал и как работник, и как собственник. Особенно это было характерно для крестьян. (В свое время теоретики марксизма приходили от такого «дуализма» в ярость, частенько рассуждая о реакционной природе крестьянства.) Однако капитализация привела к тому, что основная масса работников оказалась отчуждена от средств производства и выброшена на рынок наемного труда. И во многих случаях это отчуждение происходило насильственным путем. Ярчайший пример — Англия XVI в., эпохи первоначального накопления капитала, которая обернулась самым настоящим террором в отношении английского народа. Тамошние предприимчивые помещики-лендлорды согнали с земли все крестьянское население. Это было сделано с тем, чтобы заставить крестьян работать на мануфактурах, которые принадлежали обуржуазившимся «новым дворянам». За сопротивление сгону с земли полагалась смертная казнь. И английские реформаторы-прогрессисты не стеснялись. При одном только Генрихе Восьмом казнили 70 тысяч, 90 тысяч — при его внучке Елизавете (все население Англии — три миллиона!). Смертная казнь полагалась за 6000 видов преступлений — например за кражу курицы.Вообще развитие капитализма в Европе всегда сопровождалось жесточайшим уголовным террором, который был призван навязать людям религиозное отношение к священной частной собственности. Еще и в XIX в. подростка в Англии могли повесить за кражу в лавке. Щедро в Европе раздавалась и каторга. Вспомним хотя бы Жана Вальжана из «Отверженных» Гюго — этот бедняк получил пять лет каторжных работ за кражу из булочной каравая хлеба!
В том же самом XIX в. в САСШ законы разрешали фермеру безнаказанно убить человека, подошедшего к ферме менее чем за сто шагов, а безбилетных людей могли сталкивать прямо с поезда. А законодательство буржуазной Франции предписывало сажать в тюрьму рабочего, не нашедшего применения своему труду в течение трех месяцев.
Такой трехсотлетний прессинг создал прослойку наемных рабочих, для которых творческая сторона труда имеет небольшое значение. Если крестьянин традиционного общества получал наслаждение от труда на своем участке (конечно, когда он работал на себя), то современный рабочий — заводской или офисный — отбывает некую повинность. Он и работать-то вынужден в некоем особом месте, отдаленном от места жительства, что только подчеркивает его несвободное, «рабское» положение. Конечно, в отличие от рабочего XVIII—XIX вв., нынешний работник живет весьма зажиточно. Более того, частенько ему принадлежит некоторое количество акций, что создает иллюзию сопричастности к владению предприятиями (на самом же деле все решают немногие держатели контрольного пакета акций). Материальная проблема во многом (не во всем) решена, однако на духовном уровне все продолжает оставаться довольно-таки мрачным. Как и сто, и двести лет назад, работник отчужден от средств производства, а это ни в малейшей степени не способствует реальному творчеству. Труд продолжает оставаться работой — по преимуществу.
Таково положение дел на Западе, но и в России имеет место быть нечто подобное. Пролетаризация прошлась и по нашей стране. Хотя долгое время наша промышленность активно развивалась при крайне низком проценте пролетаризации. Так, в начале XX в. Россия занимала пятое место по уровню пролетаризации и первое место по темпу промышленного развития. И при всем при том промышленные рабочие составляли всего одну десятую часть населения. Выходило, что индустриализацию можно было проводить сравнительно небольшими силами работников. Это было меньшинство крестьян, которому просто не хотелось заниматься аграрным трудом. Революция 1917 г. резко изменила ход развития страны. Либерал-прогрессисты свергли монархию, но власть удержать так и не смогли. К ней пришли большевики, взявшие курс на форсированную индустриализацию. (Ее сегодня критикуют, но после безумия Февраля 1917 г. и последующих за ним потрясений более мягкий способ был практически невозможен.) Миллионы крестьян были с воистину западной жестокостью пролетаризированы и отправлены в города. В жизни России началась «пролетарская эра» — с Первомаем, трудовыми династиями и т. д.
Жрецы капитала
Для многих работников труд стал «проклятьем», которым клеймили «весь мир голодных и рабов». Но нашлись и те, кто воспринял его как «благословение» и даже как некоторое проявление высшего начала.Тут важно заметить, что труд, как и любой символ, может попытаться заместить символизируемое. Вернее, конкретные люди могут отождествить энергию труда и энергию Господа, поставить труд (шире — хозяйственную активность вообще) на место Благодати. Когда человек забывает об аспекте «проклятия» в труде, он идеализирует и даже абсолютизирует его. Это происходит в том случае, если сам человек не готов или не желает осознать реальное присутствие Благодати в мире, если он отчужден от нее. Здесь уже возникает потребность в заменителе, в чем-то мощном и активном, в чем-то, что можно сопоставить с преобразовательной энергией Господа.
На протяжении многих веков (и даже тысячелетий) в мире формировалась прослойка людей, которые обожествляли труд, понимаемый как хозяйственную практику. Тем самым они как бы пытались умилостивить его «темную сторону» — работу, избавиться от рабского ей подчинения. Причем избавиться предполагалось ценой порабощения большинства, приносящегося в жертву работе.
Эта прослойка сумела занять многие командные позиции в предпринимательских кругах. Однако же сама она больше напоминала не купечество, но карфагенское жречество, поклоняющееся какому-то жестокому и кровавому божеству. Работа воспринималась этими жрецами как один из ликов указанного «божества». (Генезис данного жречества заслуживает особого разговора. Отметим только, что он вырос из древних, оккультных учений.)
В реальности жрецы работы никакого освобождения не получили. Да, их труд не носит такого тяжелого характера, как труд рабочих. Да, они не подчиняются никакой иной «инстанции» человеческого мира. Но в то же время эти люди находятся в подчинении у абстракции — капитала. Средства к жизни они превратили в цель жизни, вот почему им необходимо постоянно увеличивать капитал ради самого увеличения. (Низам же навязывают потребление ради потребления.) Это уже, по преимуществу, «идеальный» процесс, представляющий собой нечто вроде квазирелигии. Материальная работа здесь подвергнута некоему «утончению», а капитал рассматривается как некая духовная сущность, которую следует проявлять и проявлять в нашем материальном мире.
Что делать?
Безусловно, нынешний социально-экономический порядок нуждается в серьезной реорганизации. Труженик снова должен быть соединен с собственностью. И для этого уже есть предпосылки, которые вызревают в недрах индустриальной цивилизации. Сегодня возникает новый, постиндустриальный мир, предоставляющий уникальную возможность восстановления традиционного миропорядка на новом технико-экономическом уровне. Постиндустриальное общество рождает особый спрос на артельность, микрокорпоративность, на способы гибкой самоорганизации, которые соответствуют условиям «производства знаний». Завтра в выигрыше окажется та сила, которая выступит за преобладание общественной собственности в виде малой, самоуправляемой корпорации. На смену крупным коллективам идут микрокорпорации (их называют креативными или виртуальными). Эти микрокорпорации возникли еще в 1960-е гг. Их формируют интеллектуальные работники, решающие самый широкий диапазон задач. Это свободные творческие союзы, которые действуют настолько гибко, что не подстраиваются под рыночную конъюнктуру, но сами формируют ее.Вот здесь и произойдет пресловутое освобождение труда, которое станет и его возрождением. (В то же время «темный» аспект труда не исчезнет, просто он будет подчинен «светлому».) Ведь в прошлом — именно нашем, русском прошлом — уже были свои «микрокорпорации» вольных тружеников. И назывались они артелями.
Артель представляла собой высокоэффективную хозяйственную организацию, члены которой всегда получали огромный материальный стимул к хорошей работе — великолепные заработки. Они во много раз превышали заработки наемных рабочих — и государственных, и частных. Общественная собственность отрицает присвоение прибавочной стоимости одним лицом, частью хозяйственного коллектива или государством. Доходы распределяются между всеми его представителями, но не уравнительно, а, так сказать, иерархически, в соответствии с конкретным положением работника. Следовательно, заработок работника коллективного предприятия намного выше заработка наемника — к обычной заработной плате добавляется еще и часть предполагаемой прибавочной стоимости, благодаря чему и возникает мощный стимул к труду.
Дореволюционные артельные рабочие всегда выигрывали по сравнению с работниками частных и государственных предприятий. Например, зарплата ярославских строителей, артельно работавших в Петербурге, составляла примерно 400−500 руб. в год (вторая половина XIX в.), тогда как работавшие по найму зарабатывали не более 80 руб. Подобная оплата труда способствовала значительному снижению себестоимости. Так, артель Нижнетурьинского завода поставляла казне ударные трубки по 38 коп. — ранее государство было вынуждено платить за них по рублю. Другая артель взяла подряд на 25 тыс. руб., за который частные собственники просили 80 тыс. руб.
Артель достигала эффективности сугубо материальных отношений, но не предавала забвению и отношения духовные, особо акцентируя внимание на трудовой солидарности и братолюбии. Замечательный русский экономист М. Берви-Флеровский писал: «Русский работник не может жить без артели, везде, где работает несколько человек, составляется и артель: причем они не преследуют цель наживы. Главное — потребность общения <…> Отношение между капиталистом и работником холодное, оно основано на одном расчете<…> Артельная жизнь не слишком строгий расчет, где иногда место денежного вознаграждения занимает уважение — вот его настоящая сфера; работник при этом не теряет ни своей индивидуальности, ни достоинства, заслугу трудно оценить на деньги — он для артели сделает из уважения, артель ему за это отплатит почетом».
Артельная этика побуждала каждого рабочего считать свое предприятие действительно своим, чувствовать себя полноценным хозяином, жизненно важной частью единого организма.
Вообще настоящие артели были своеобразными священными общинами, ибо их деятельность строилась на основе православного отношения к окружающему миру. Такая артель имела особое место для решения всех общих вопросов — оно располагалось у иконы (у образа). Неявка считалась прогулом, даже если работник не терял ни минуты собственно рабочего времени.
Так что нам есть что брать с собой в постиндустриальное завтра, которое должно стать и возрождением старого, и рождением нового. Будущее России — за артелью, за объединением свободных тружеников и собственников, чей труд будет символизировать Творение.
