Архипелаг Валаам

Как живется сегодня его обитателям?

Женщинам в монастырь следует с покрытою головою и в юбках ходить. В Спасо-Преображенском Валаамском ставропигиальном мужском монастыре если своего платочка и юбки нет — не беда, выдадут при входе во внутреннее каре. Кусок ткани, которым обернетесь поверх брюк, — цвета темно-синего ночного неба с яркими желтыми звездами.

Потолок в главном здешнем храме — Спасо-Преображенском соборе прежде был так же расписан — небо в звездочках. Уж не знаю, какая монастырская служба — паломническая ли, служба гостеприимства ли, а может, и келарская (келарь — эконом, вдруг материальная часть к нему относится?) — подбирала ткань. И подтвердить, что рисунок такой выбран сознательно, мне никто не смог. Совпало. В монастыре скажут иначе: на все воля Божия.

Проникнуть в жизнь обители человеку постороннему, невоцерковленному нечего и пытаться. Тем более такой, как Валаамская, — древней, богатой смыслами и чудесами, мощной в истории, активно развивающейся. А ведь кроме обители, есть еще архипелаг Валаам — его личная природа и характер, судьба населявших его людей, начиная с самых древних карелов.

Валаам допустил нас до себя на сутки. За это время можно лишь, встав посреди острова, разглядывать, изумляясь, окрестное. Каждый кусочек пространства таит рассказ не на пять минут, ручаюсь вам. Вот некоторые, самые гостевые впечатления.

Только давайте сразу договоримся: монастырь — не олицетворенная святость и не кладезь/рассадник лицемерия.

Монастырь — часть нашей страны. Такой, какова она сейчас.

Типаж

Последнее, что мы все — «мы все», но каждый наособицу — увидели/прочувствовали в связи с темой монашества, — фильм «Остров». Владыка Панкратий — епископ Троицкий, игумен Валаамского монастыря с 1993 года — картину видел. Говорит, что таких монахов, как сыгранный Петром Мамоновым, — «не именно вот так согрешившего человека, который вот так кается и имеет вот такие дары Божии, но как типаж, как характерный образ», — он встречал.

«У нас по-разному их называют — блаженный, юродствующий… они есть. Может, иного масштаба, попроще. В целом атмосфера авторами более или менее верно передана. На скитах подобную жизнь можно встретить. Другое дело, что в девяностые годы прошлого века, а не в семидесятые, как в фильме. Тогда в Советском Союзе насчитывалось всего четыре мужских монастыря: Троице-Сергиева лавра, огромный мужской монастырь, Псково-Печорский — тоже посещаемый, многолюдный, Одесский и еще Почаевский на Украине. Главной задачей монашества в те годы было сохраниться. О каких-то высотах духа — хотя они наличествовали — речь не шла…»

Как в зеркале

Герой Мамонова, вы помните, вылечивал больных.

На полпути от пристани к гранитной лестнице середины позапрошлого века, ведущей к монастырю, стоит прилавочек с навесом. Копченая форель — красивая, наверняка вкусная, — и пирожки в сумке, чтобы не быстро стыли. Женщина в платочке продает, вступает в разговор с пол-оборота:

-…а трава эта высокая с большими листьями — гречиха сахалинская. Декоративная. Она и в Киеве у меня растет. Я тридцать пять лет в Киеве живу, по распределению туда попала. А сюда на один день в июне приехала — и вот три месяца живу. Видите, делом занимаюсь. Пироги пеку. Это сегодня продаю — а вообще пеку. Двести штук в день… Просто так приехала, на экскурсию. Никого у меня здесь нет. А вот теперь «родня» появилась. Как меня зовут? Лариса Мансуровна. Я еще к тому же узбечка.

А вот табличку видите? (Вижу, написано «Григорьевский сад. Посажен в 2003 году в память о воинах, погибших в Чечне при исполнении служебного долга». — О. Ш.) Ее поставил Григорьев, это бывший мэр, или там глава администрации… не знаю, как тут называется (понятно, что я не отвечаю за достоверность слов Ларисы, передаю как молву. — О. Ш.). На самом деле монаха, который первым стал сады здесь разводить много-много лет назад, звали Григорием. Нынешние Григорьевы присвоили себе это имя как бы. Ну и выгнать-то их невозможно. Нет, никто выгнать и не хочет. Но они монастырскую землю занимают.

Подходят туристы, спрашивают цену рыбы, Лариса говорит сразу со всеми.

— Триста пятьдесят, четыреста, пятьсот рублей вот эта большая… Форель. Монастырь, средний сад коптит. Сейчас еще пирогов поднесут. Я их сто двадцать сегодня налепила. С рыбой, да. И тридцать сладких. С яблоками, с коричкой… У нас мало яблоки обрабатывают… ну пока падалицу собираем. Они спелые. Есть белый налив, малиновка… разных сортов. И что меня поражает — по сто пятьдесят лет стоят яблони. Спрашиваю: «Чего не убираете?». Яблоня же тридцать лет от силы на Украине живет. А они говорят: «Так каждое дерево — реликт». Это посажено таким-то монахом, это — таким-то. До последней возможности деревья берегут. Есть разломленные, расколотые… Конечно, их яблоки уже кое-какие, но все же…

А вообще Мичуринский институт есть такой сельскохозяйственный… или теперь плодоовощной, не знаю. В Тамбовской области. Приезжают два садовода оттуда, мать и дочь. Капитолина Владимировна и Ирина Владимировна. Помогают по саду. Все лето работали, вернутся на осеннюю обрезку, подкормку. Студенты тоже… Все безвозмездно. Потому что святое место. Здесь хорошо. Вот вы верите, что я после четырех инсультов? То-то и оно. Я не ходила еще в этом феврале. Да, за четыре года — четыре инсульта. Мне и лет-то немного… не шестьдесят еще. Но вот… так случилось.

Нет, горя никакого особенного. Живу на Украине. Воспитывала детей — два годика было одному ребенку и четыре месяца второму, я одна без мужа осталась… А Украина живет очень бедно. Я инженер, закончила вуз ленинградский с отличием, ЛЭТИ, и аспирантуру, а на какие копейки жила… очень проблематично все по сей день. В России сейчас лучше. Езжу в Ленинград, и в Иркутске у меня брат родной, я езжу туда зарабатывать денежку…

Дочь у меня с заболеванием крови после Чернобыля. Слава Богу, внучонка родила… два годика ему уже. Желудочно-кишечный тракт пораженный и печень. Запрещали рожать, она же на гормонах… другого нельзя было ожидать. Но она сказала — умру, а рожу. Или — рожу и умру. В общем, родила. С четырех дней мальчик на моих руках был, а у нее сепсис послеродовой… короче, хлебнули. Ну ничего, выдержали…

Ларису все же отвлекают следующие покупатели и кошки, которые вертятся вокруг рыбы (на острове куда ни глянь — кошки, им отсюда не выбраться, разве что проникнуть на теплоход — до Сортавалы по воде сорок километров). Пять минут рассказа — вся жизнь как на ладони: и человека, и страны/стран, и острова с монастырем.

Признаюсь, за сутки здесь очень хотелось почувствовать «что-то особенное», целительное, о чем говорят все в связи с Валаамом.

Бог, как говорится, не дал особенного. Здесь просто прекрасно. Как в жизни.

Испытания

Валаамский монастырь документально существует с XIV века, а в преданиях — с десятого. Это если не считать легенду об Андрее Первозванном, который пришел сюда и попрал святым крестом древние многочисленные языческие капища.

Между прочим, в лениздатовской книжечке «Кижи. Валаам» атеистического 1966 года капища называются мольбищами, собор именуется Преображенским, а скиты — Красным, Белым и Желтым (можно догадаться — Воскресенский, Всех Святых и Гефсиманский). Авторы добросовестны: «Названия скитов современные, ничего общего с прежними, монастырскими, не имеют и даны по цвету построек. Старое название сохранил Коневский скит, он находится в пяти километрах от пристани» — а более о нем ни слова. Сам монастырь — «бывший».

Итак, Андрей Первозванный попрал, а бесы места, откормленные столетними жертвоприношениями, остались. «Иногда искуситель с растрепанными волосами видимо являлся ему, выходящим из озера» — то есть отцу Дамаскину, впоследствии легендарному Валаамскому игумену. Он правил 42 года, начиная с 1839-го, и привел Валаам к расцвету во всех смыслах; одна лишь деталь: добился запрета строить здесь архитекторам без диплома. Бес являлся Дамаскину, когда тот почти шесть лет отшельничал в домике на берегу озерца: беспрестанно молился, носил железные вериги, спал в гробу, хлеб отмеривал безменом, для отдыха писал по уставу книги и резал деревянные ложки. Став игуменом, Дамаскин запретил отшельничество как самую строгую форму жизни монаха на Валааме (еще есть общежитская и скитская). Чтобы поменьше искушать братию.

Озерцо как озерцо с виду. Кто не верит в беса — может считать его порождением одиночества, физических мук, которые принимал на себя ищущий Света, необходимости бороться не только с телом своим, но и с мыслями своими. Необходимости, как выразился владыка Панкратий, «отсекать свою волю» — ничто не делается тут без благословения. Лишения усугубляются естественными напастями Севера: холод и мороз, ветер, непогода, тьма. Труднее тут, чем на Святом Афоне, надо полагать. Очень высокий дух требуется, чтобы выдержать такой подвиг ради своей веры. Очень высокая дисциплина.

С одной стороны, Валаам испытывал. Побудка в половине пятого утра под особый ритм колотушки о доску, служба по пять часов, без сокращений, как теперь в иных местах принято. Молитвы келейные и храмовые, тяжелая физическая работа, нередко неприятная; пост в понедельник, среду и пятницу, еда простая. (А вот нас кормили в монастырской гостинице вкуснейше; бесподобны соленая рыбка и гречневая каша на овощной подушке «по рецепту Тихона Задонского»; рецепт мне сообщили «для себя», к публикации следует испросить разрешения.) Не забудьте, монах отказывался и от всякой собственности. Кельи не знали замков.

С другой стороны, на Валаам стремились особо, зная строгость устава и условий: чем «хуже» — тем лучше, ближе к Богу. И потому во времена расцвета обители — на прошлом рубеже веков — здесь более тысячи насельников. Человеку не Церкви, но культуры, кажется, что этой суровости компенсация — спокойная уверенность в правильности выбранного пути. Не сомневаться позволяло здоровое забвение в труде, а еще более, я думаю, само устройство разнообразного хозяйства монастыря — поистине совершенное. Возможно, сравнимое с совершенством Божьего мира.

Труды

Что ж удивляться. Многие монахи были, во-первых, образованными людьми (и сейчас в обители есть, например, один француз — окончил Сорбонну, владеет двадцатью шестью языками). А во-вторых, путешествующими. В невоенные годы они собирали по миру да разносили по монастырям, городам и весям не только, простите, информацию (это и торговцы делали), но знания, книжные знания.

Вот и процветал Валаамский монастырь. Наладили регулярное пароходное сообщение с материком. Рыли каналы. Тянули дороги — не пылят до сих пор (правда, годятся под лошадей, а вот «мотороллер начинает кидать»; инока Георгия, начальника фермы, нелепо разбившегося на мотороллере, в августе отпели, увы; кстати, на острове есть и машина ГАИ — дорог-то сто километров).

Работали пекарни, больница, аптека, баня. Устройство печей и выгребов особо восхищает до сих пор. Завели хозяйства — полевое, огородное, садовое, лесное, рыбное. Стройка шла из кирпича своего обжига. Добывали гранит — смотрите на основание Атлантов Эрмитажа, фундамент Исаакиевского собора, многие наши набережные, мосты, цоколи зданий. Мастерские имелись — кожевенная, слесарная, шорная, портняжная, гончарная, бондарная, плотническая и прочие. Целую фотографическую мастерскую завели, одну из первых в России (светопись — богоугодна, точно; это искусство продолжается в обители, даже владыка позволяет себе удовольствие).

Делали для себя и на продажу. И все по самым передовым технологиям. Работали монахи и паломники — и невольно, и сознательно обучались.

Приходили и бедные, и богатые. Замаливать грехи, просить совета у знающих людей. За постой ни с кого денег монастырь не брал, бедным давал на обратную дорогу и подарки. Богатые жертвовали кто сколько мог и хотел.

Жертвуют и нынче. Корпорации, банки. Их руководители или уполномоченные составили Попечительский совет, инициированный святейшим. Спрашиваю владыку Панкратия, пять раз извинившись, о том, о чем в народе говорят: по разнарядке отдают — мол, велено у нас теперь самым богатым делиться — или по душе? Владыка уверяет, что не чувствует среди «наших уже многолетних друзей» никакой фальши. Впрочем, справедливо замечает: если и было такое указание — разве ж оно плохое?

Осмеливаюсь спросить еще более наивно, по-простому. Уверен народ, православные в том числе, что пытаются далеко не честные люди пожертвованиями откупиться от совести, смягчить кару небесную. Видим же мы, допустим, «старые» фотографии ныне осужденных за мошенничество и даже бандитизм — они рядом с отцами Церкви запечатлены. Встречал ли владыка в обители подозрительных в этом смысле дарителей?

В ответ слышу решительное: «Нет, нет… конечно, нарушения могут быть у всех, это дело совести каждого, мы о том не знаем». И все же, после полуминутной паузы: «Впрочем, появлялись в середине девяностых двое характерного вида… икону подарили монастырю — хорошую, старинную. И ушли. Нет, ничего не попросили, никакого отпущения грехов».

Противоречия

Пожертвования, как говорит владыка Панкратий, составляют три четверти расходов монастыря на реставрацию памятников и возрождение обители, остальное добавляет государство (по программе «Культура России»). Собственно, жизнь монахов — сейчас таковых около ста пятидесяти, на всех скитах, на ферме, со всеми подворьями в Сортавале, Приозерске, Петербурге, Москве — обеспечивается их трудом. И благодаря ста тысячам паломников и туристов, которые посещают Валаам ежегодно.

Сюда приезжают не только попробовать исцелиться и поработать во славу Божию, очнуться от городской суеты (в основном, мне показалось, среди таких трудников — среднего возраста люди с высшим образованием). Приезжают и обыкновенные туристы, собиратели впечатлений. Они делятся на организованных и «диких». Организованный туризм стремится к экспансии: уже сейчас есть услуги вроде лошадки с коляской и надписью «Валаамское такси», «Газель-такси», «Индивидуальные экскурсии по островам, бухтам и шхерам — по заповедным уголкам вашей души», имеется катер на подводных крыльях.

Есть специальные фототуры. Как сообщает сайт их устроителей, традицию ландшафтного фототуризма заложил Великий князь Константин Николаевич Романов: в 1844-м запечатлел валаамский вид; эту точку демонстрируют. Есть островная маршрутка. Недавно предложили регулярные рейсы гидросамолетов… И зимой хотят сюда народ засылать — лишить монахов покоя и в несезон? Владыка отказал. Обогатиться на Валааме желающих не меньше, чем использовать Дворцовую площадь, ей-богу.

И все-таки «организованные» ходят по дорожкам и проторенным тропкам, да с инструкторами. А вот «дикари» несут острову одни проблемы — от угрозы пожара на стоянке в лесу (вертолета, который сверху следил бы за несанкционированными кострами, на Валааме нет; есть обычные машины и помпы) и гор мусора до громкой музыки и сквернословия.

Но и те и другие стирают гору Елеон. В буквальном смысле — подошвами своими. И как ни всесилен Господь, он не может помочь природе выдержать такое количество людей. По расчетам еще советских ученых, допустимый максимум посетителей Валаама (архипелаг в полсотни островов имеет размеры всего-то примерно восемь на семь километров, площадь суши 36 квадратных километров, главный остров — 27, ибо изрезаны берега и есть внутренние озера-протоки) — 80 — 90 тысяч в сезон. Вы поняли: норма уже превышена.

Трудно и монахам. Они удаляются от мирской мишуры — а мир настигает их. Уединение делается призрачным. Турист времен глобализации часто нагл, во многом равнодушен, алчен и требует комфорта. На этих качествах строится, их культивирует бизнес, который повсюду относится к местным жителям в лучшем случае, как к живым диковинам посещаемого края; так называемый монастырский/храмовый российский туризм нередко продает «в пакете», кроме экзотики, и что-то вроде умиления отеческими святынями.

Парадокс в том, что монастырь в этом участвует. И ради дохода. И потому, что не может обособиться совершенно, не может этого даже хотеть. Он обязан всех привечать, всех страждущих утешать, сеять вокруг мир и благолепие. Иначе он уже не монастырь, а холдинг какой-нибудь по производству, простите кощунство, как бы духовных услуг.

XX век

Никому нынче не легко, Валаамскому монастырю также. «Бесы» его умножились прошлым веком многократно. Все сказалось. Поражение России в русско-японской войне, первая русская революция, первая мировая война, когда 260 послушников и иеромонахов ушли на фронт, ведь они подлежат воинской повинности. (Кстати, в островную православную воинскую часть — службу ПВО, уже более пяти лет, — по конкурсу попадают.)

Потом октябрьский переворот, безбожники у власти. Декрет Ленина о предоставлении независимости Финляндии — сразу граница сместилась, сюда пришли финский военный гарнизон и финская церковь. Монастырю надо воспринять новый стиль (новый календарь) и финский язык. Раскол, многие покидают обитель, и все же она сохраняется — вплоть до 1939 года, новой Северной войны, — и тут уже ясно, чем закончится дело. Монахи, подхватив самые ценные иконы да утварь, по льду Ладоги уходят в глубь Финляндии, где создают Новый Валаамский Спасо-Преображенский мужской православный монастырь.

А на разоренном месте — база военно-морского флота, при ней школа боцманов и рота юнг. Подростков учат военному делу, не брезгуя ставить иконы — мишенями. В 1941-м, как известно, ненадолго вернулись финны, через три года земля опять наша. В 1950-м в сохранившихся келейных корпусах среди огородов и садов устроен дом-интернат инвалидов войны: им хорошо — и светлое лицо победившего социализма не марают. Тысяча несчастных — нечеловеческие страдания, гигантские драмы. Семьсот человек персонала, они образуют поселок городского типа Валаам: власть, почта, школа, больница, детский сад.

Постепенно герои войны умирают, дом-интернат принимает «обычных» инвалидов, психохроников в том числе, но тихих. А в конце 1970-х сюда все больше и больше ссылают увечных с зон, лагерей и тюрем. Они заводят свои порядки.

Впрочем, и при игумене Дамаскине ссылали на Валаам за различные провинности — от нетрезвости до неумышленного убийства, а духовных лиц ссылали сюда начиная еще с XVI века… ничто не меняется.

Время шло, люди жили, как везде при советской власти в глубинке. Никакого монастыря де-факто, де-юре и в официальном помине. С начала шестидесятых пускают на Валаам первые теплоходы с туристами, очень медленно государство спохватывается — и наконец с 1981-го начинает создавать Государственный историко-архитектурный природный музей-заповедник, почти 130 человек в штате — во главе с директором Владимиром Высоцким (которого я здесь благодарю за рассказ о Валааме).

На заповедной территории дом-интернат, да еще такой, — нехорошо. В 1984-м правительство Карельской АССР переселяет инвалидов, сотни четыре их всего, в специально выстроенные корпуса под Видлицей в Олонецком районе. И оставался бы Валаам природным памятником с остатками монастырских строений и своими тяжелыми легендами, но в декабре перестроечного 1989-го шесть монахов сходят на берег с борта пришвартовавшегося судна.

При полном отсутствии телекамер, как вы понимаете.

Миссия

Теперь владыка Панкратий формулирует: «Хозяин вернулся». И он, не кипятитесь, прав. Архипелаг Валаам, хоть облетай его на вертолете, хоть обходи морем, хоть пересекай пешком, — природно-культурно-духовно-исторический и какой угодно еще памятник. Сохранить памятник, вернуть и приумножить его достоинства в интересах всего российского народа и всего цивилизованного мира, уж простите высокий слог, есть обязанность и доблесть государства. Государство само полноценно это сделать не может из-за специфики памятника. Оно делегировало свои полномочия монастырю.

Это не значит, разумеется, что камни валаамских скал и камни валаамских храмов важнее, чем население острова — а здесь живут около трехсот человек, из которых восемьдесят стариков и полсотни детей. Это значит, что архипелагу требуются мудрость и понимание, деликатность и терпимость. Со стороны местных жителей. Со стороны властей Республики Карелия.

И в первую очередь со стороны самого монастыря как наиболее сейчас сильного, поддерживаемого первым лицом государства и первым лицом Церкви. Надо ли напоминать, что в конце тридцатых из Эстонии приезжал на Валаам с отцом мальчик, который теперь в высоком чине. Настолько высоком, что здесь ему выстроена резиденция — может время от времени приехать отдохнуть. Можно предположить: когда-нибудь он захочет удалиться на покой именно в эту, извините, высокорейтинговую обитель.

Угроза

Безусловно, нерешенных проблем у Валаама — части городского поселения Сортавала и природного парка по статусу — много, и лишь природоохранные бесспорны, хотя и плоховато решаются, как везде. Государство сейчас в растерянности от иного: не знает, что делать с населением, как уберечься, в частности и например, от событий вроде кондопожских. В каком-то неявном смысле даже пытается припасть к церкви в поисках солидарной силы и защитницы.

Получается весьма скверно, но не о том сейчас речь. Любому трезвому обывателю, полагаю, очевидно: коли православное монашество не вымерло за полтысячи лет, претерпевая гонения и напасти, — значит сия институция необходима. Возможно, что и в целях самосохранения народа и общества. Соответственно, обществу и государству должно обеспечить наилучшее развитие монастыря (как и других своих частей и структур, оговорюсь специально — и связанных с иными вероисповеданиями).

Дисциплина и естественная экспансия монастыря служат к выгоде его, а потому укрепляются. Но они же противоречат обычной российской традиции жить абы как, с невнятными и малочисленными законами и уложениями. Потому и сходятся «на бранном поле» имущественные и неимущественные интересы трех сторон — местных жителей, монастыря и государства.

Сложное триединство. Монаху лично ничего не нужно, но обители нужно «все». Ее отношения с нынешним государством (читай: с чиновниками) я тут представлять себе не стану, ибо рискую впасть в грех излишней иронии. Или уныния.

Граждане наши с государством либо умеют, либо отчаялись наладить отношения. А что такое монастырь — непонятно. Кажется, что гарантий от него никаких не получишь, — хотя, по сути, монастырь гораздо государства надежнее…

О конфликте монастыря и некоторых жителей Валаама (островитяне, как я поняла, — в основном наследники эпохи дома-интерната и сотрудники ликвидированного музея-заповедника, а также бывшие островные управленцы) наслышаны многие; детали, как обычно, видны лишь на месте. И нагляден парадоксальный для воспитанника советской школы факт: чем богаче монастырь — тем лучше миру окрест. Убеждаешься и в обратной зависимости: сильнее Россия — лучше монастырю.

За последние годы государство успело много структур создать и еще больше разрушить. В частности, на Валааме прикрыли музей, сняли статус заповедности и… короче, наломали немало дров, попавших теперь в костер неприятностей и взаимных обид. И монастырь прошел разные стадии своего возвращения на пепелище, среди которых и период заносчивости (определение не мое, одного из местных служащих). Однако теперь набрал столько сил, что, кажется, начинает период ответственности не только за себя.

Ответственность не в устройстве им душевных праздников для валаамцев с отменным застольем и денежным вспомоществованием старикам, а также экскурсий для пенсионеров, хотя и это добрые дела (всегда найдутся циники, которые скажут: откуп. Но сами никогда ничего подобного не организуют). И даже не в ремонте школы и постройке дома культуры. Гораздо серьезнее приходится отвечать на обвинения в самоуправстве. В желании выселить с острова местных жителей.

Между прочим, первым стал копать против них — абсолютно логично — упомянутый директор музея-заповедника Владимир Высоцкий. В чем сам охотно и признается: «В Кижах ведь никто не живет. Ну уже музей стал неудобен поселковому народу, поскольку возникли ограничения…».

«Мы никого не гоним, это противозаконно, ибо люди прописаны здесь, — говорит владыка Панкратий, — хотя, безусловно, лучше бы постоянно на острове никто не жил. Работающие у нас могут иметь собственные квартиры в Сортавале и трудиться вахтовым методом, сезонным, как век назад. Что ж, исторически сложилось так, как сложилось. Однако приватизировать жилье на Валааме не позволим — нельзя по закону это делать на территории памятника федерального значения. Да и по жизни ясно: иначе Валаам растащат на куски. Примеры, увы, есть…»

Да уж. Только представьте себе веселенькие такие коттеджики за высокими кирпичными заборами в ста метрах от скита или даже просто на высоком скалистом берегу, надвигающемся на вас по мере приближения теплохода к Валааму… нет, сгинь, бесовская картина! Это уже и не Валаам будет.

Завтра

В самые последние месяцы вроде скандал утихает, хотя суды еще идут. До звезд на небе неблизко. Впрочем, валаамцы — патриоты с философским складом ума дают не более пяти лет на установление полного благолепия на архипелаге под началом монастыря. Еще говорят, что, если все начнут трудиться так, как здесь, и в России наступит правильная жизнь.

Владыка Панкратий мечтает о тысяче насельников, о славе Северного Афона, о «монашеской республике». А директор школы вдруг, в последний момент нашего здесь пребывания, успевает сказать о двух концепциях развития монастыря. Одна базируется на ключевом слове «моно» и сулит, понятно, известную замкнутость. Другая, наоборот, исходит из понятия «центр» — и предполагает центр православия.

Говорят, владыка Панкратий — за центр. Однако новый скит в честь святого равноапостольного князя Владимира, который сияет уже крестами и медной кровлей, но еще не достроен, — воплощение идеи «моно»: в одно строение соединены здесь храм, келейный корпус, трапезная с кухней, предусмотрены иконописная мастерская и музейная экспозиция. Крепость самодостаточная…

Между прочим, владыка — соавтор этого здания с элементами старорусского стиля, архитектурное образование позволило. Вероятно, в середине следующего лета, к празднику преподобных Сергия и Германа, основателей Валаамского монастыря, скит будет освящен.

Вернемся, чтобы увидеть. И больше понять. Все же на куске железа, прикрывающем лесенку на верхотуре колокольни, где в миру пишут свои имена в лучшем случае, — тут кто-то вывел краской «Слава Богу!».

http://www.spbvedomosti.ru/article.htm?id=10 244 988@SV_Articles