 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 20.09.2007 |
Выбор
Это случилось в 1937 году. В НКВД вызвали двоих лучших церковных певцов Киева. Один из них, священник Симеон Гарькавцев, был одарён дивным, бархатным, как тогда говорили, баритоном, второй — протодиакон Максим Михайлов — обладал несравненным басом. Чекисты решили разыграть из себя ценителей искусства, предложили выбрать: тюрьма или театр. И здесь пути отцов разошлись. Старые москвичи и гости столицы до сих пор помнят солиста Большого театра Максима Дормидонтовича Михайлова. Слава его когда-то гремела. |
| Батюшка Симеон Гарькавцев |
О лагерном периоде жизни отца Симеона известно немного. Говорил, что спасло его то, что сидел с политическими, а не с уголовниками. Строил железную дорогу на Воркуту, потом оказался под Печорой. «Десять лет тянул, пока мертвецом не стал», — передаёт слова батюшки его духовная дочь Августа Валентиновна Култышева. Лишь об одном эпизоде своего пребывания в узах отец Симеон вспоминал сравнительно часто. Это было в 1947-м, когда силы его окончательно ушли. Оставалось лежать в ожидании конца, но, глядя на умирающего зэка, начальство придумало нехитрое развлечение. Ему было предложено пройти десять шагов. Получится — ступай на все четыре стороны, то есть помирай на стороне. Упадёшь — пристрелим. «Господи, если оставишь мне жизнь, все оставшиеся годы буду служить Тебе», — произнёс про себя умирающий и, шатаясь, сделал первый шаг…
Оказавшись на воле, он нашёл в мусорной куче две женские туфли — белую и тёмную. В них и побрёл через Коми. Чтобы как-то выжить и прокормиться, приходилось просить милостыню. Перебираясь из села в село, батюшка, по молитвам к Николаю Чудотворцу, дошёл до Кирова. Слабость в ногах искупалась тем, что он уже почти ничего не весил. Вспоминал потом: «Смотрю: бабы на рынке, глядя на меня, плачут. „Чего, — думаю, — ревут?“»
«Верую, ибо это нелепо», — сказал на заре христианства Тертуллиан, обращаясь к язычникам. Образ священника, бредущего в дамской обуви под небом своей великой родины, мешает мне с этим согласиться. Нелепо всё остальное.
«Народ тут — о-о…»
В вятском епархиальном управлении отца Симеона принял владыка Вениамин, сын священномученика Михаила Тихоницкого. При встрече дал батюшке твёрдое обетование: «Если выдержишь всё до конца, умрёшь в алтаре головой к престолу». Ради такой смерти стоило жить.Но храмов в ту пору было в Кировской области раз-два и обчёлся. Для отца Симеона места священника в них не нашлось, и тогда он, желая служить в полную силу, вернулся на Украину, в Овруч. Восстановил там собор, снискал большую славу: малороссы умеют чтить пастырей. Но сердце влекло батюшку обратно в Россию. Там он был нужнее, там трудно и страшно, но если выдержать всё, то есть надежда умереть головой к престолу.
«Народ тут — о-о!» — говорит об Уржуме протоиерей Геннадий Сухарев, известный вятский пастырь. Родом он из села Архангельского, лежащего неподалёку. В Уржуме мы встретились случайно, о. Геннадий заехал навестить храм, где молился в юности. Вспоминает, как был здесь принят поначалу отец Симеон. Плохо был принят.
- Помнишь? — обращается отец Геннадий к старушке, стоящей рядом.
- Я маленькая была, — теряется она.
- Будто я больно стар, — шутливо сердится священник. Поясняет: — Приход был недоволен тем, что сняли прежнего настоятеля — отца Иннокентия. У него был голос сбит, служить уже не мог. А отец Симеон оказался крайним. Спасала его, как могла, игуменья Есфирь. Бывало, встанет с посохом на амвон и пригрозит, и увещевать станет: «Разве он сам сюда приехал? Его владыка поставил». Пока была жива, батюшку клевать не смели, а потом понеслось. И жалобы пошли в епархию, и баб каких-то водить к нему пытались, видя, что холостой. Но он крепился, прощал.
Выживали его сноровисто и неотступно не один год. Но со временем начали подкупать уржумцев и безотказность батюшки, и бессребреничество. Спустя полвека с лишним вспоминают какую-то марийку, попросившую отслужить молебен о гусях. Батюшка стал служить ради неё одной, прежде такого не водилось. С умилением рассказывают о бабульке, кротко обратившейся к отцу Симеону: «Мне бы пособороваться, да денег нет». Пособоровал. Мзду он вообще никогда не просил.
Семья Култышевых
Помогало и то, что, помимо игуменьи Есфири, взял его под опеку старейший прихожанин храма Борис Семёнович Култышев. О нём стоит рассказать особо, равно как и о его семье, в доме которой отец Симеон прожил более четверти века.До революции Култышев имел два дома и сапожную лавку, был попечителем городского собора. Переписывался с отцом Иоанном Кронштадтским, был другом самого известного уржумского праведника иеродиакона Тихона (Кожевникова). Однажды, в начале 20-х годов, Борис Семёнович посетовал в беседе с отцом Тихоном: «Болею я сильно, видно, скоро умру». Монах улыбнулся и успокоил: «Поживё-ёшь». Так и вышло, Култышев прожил после этого лет сорок, преставившись в девяносто. О дне, когда это случится, прозорливец Тихон только-то и сказал в своё время: «У тебя сестра Анна в какой день умерла? Вот и ты в тот же отойдёшь». «С тех пор, — вспоминает внучка Бориса Семёновича Августа, — дедушка накануне годовщины смерти сестры каждый раз говел и причащался».
О трёх сёстрах Култышевых, включая Августу, отец Тихон предсказал: «Молитвенницами будут», но больше всего Борис Семёнович любил внука Колю. Мальчик был не от мира сего, благодаря деду выучил множество песнопений, но и без того смахивал на небесного жителя. В день возвращения с фронта родителя тихо произнёс: «Папа сегодня придёт, но у него правая ручка болит». Когда отец вошёл, все увидели, что одной руки у него нет. С детьми Коля не играл, искал уединения, а однажды сказал: «Мам, мне жить как-то не хочется». Та расстроилась: «Да что ты говоришь-то такое, Коленька». «Мама, я скоро умру». Когда его не стало, мать увидела сына во сне. Тот был радостный, каким в жизни его и не видели. Произнёс: «Мне здесь так хорошо, сколько ребят здесь, да как весело. И ты ко мне придёшь. Но не скоро».
К отцу Симеону Борис Семёнович Култышев сразу расположился, сообщил домашним: «К нам такой хороший священник приехал!» Как-то пригласил в дом крестить одну из внучек. Батюшка, увидев её, улыбнулся: «А наша Танечка не плачет». Слово «наша» всех поразило. Ах, «наша» — значит, и ты наш. Старик Култышев пригласил батюшку жить к себе, тот согласился. Августа вспоминает, как батюшка одно время разводил голубей, ещё любил ходить в саду среди ульев, источавших дивный аромат. Просил не собирать для него малину и смородину, поясняя, что самому нравится обрывать ягоды с кустов.
Августа смеётся:
- Такой весёлый был, как увидишь его, настроение поднимается. Когда маленькие были, в прятки с нами играл и в лошадки.
- На себе, что ли, возил?! — удивляюсь я.
- На себе, — смущается она. — Он тогда молодой ещё был.
Служение
Батюшка вставал с постели впотьмах и в темноте возвращался обратно. Постепенно люди прослышали, что в Уржуме какие-то особые богослужения, долгие, красивые, проводятся по полному чину. Иные ехали издалека, чтобы побывать на них. Дошло до того, что церковь едва вмещала всех желающих, но, несмотря на тесноту и духоту, народ был очень доволен. В какой-то момент службы отец Симеон мог призвать: «Пойте все, все мы грешные, пойте все!» Община с горящими свечами опускалась на колени, чтобы пропеть в память о страстях Христовых: «Иисусе, Сыне Божий, помяни нас, когда приидешь, во Царствии Твоём». Когда шли ко кресту, славили Божию Матерь. Даже неучёные легко запоминали слова. Владыка Хрисанф, приехав в Уржум в 70-е, был потрясён, услышав, как весь приход грянул «Многая лета» так, что, как утверждают очевидцы, задрожали стены.У самого батюшки, когда он пел, лицо сияло. Он и от природы был очень благообразен. Августа Култышева описывает: «Глаза голубые, большие, высокие тонкие брови, волосы пышные, с годами седеющие». Но когда это соединялось с духовной красотой, отец Симеон становился так прекрасен, что казалось, уже не принадлежит этому миру.
* * *
Это были времена, когда тепло постепенно уходило из народа. Спасаясь от одиночества, к отцу Симеону потянулись многие уржумцы. Одна из духовных дочерей вспоминает: «Он никогда не повышал голоса, не обличал, очень мягким был и брал любовью, интеллигентностью, второго столь образованного и культурного человека в городе не было. Даже в райкоме его очень уважали. Когда вызывали туда, душевно подтягивались, видно было, что рады, сообщая друг другу: „К нам сегодня отец Симеон придёт!“ Но когда он приходил, то виду не подавали, что встречали прежде. А ведь бегали, бывало, к нему. Ой, кто только не бегал».Августа Култышева рассказывает:
«Они все ночью приходили — коммунисты, советские работники. Днём нельзя было, специальный человек приходил в церковь следить. Но как стемнеет, начинаются хождения. Если отец Симеон задерживался в храме, то шли к нему через сад, со стороны реки, чтобы никто не видел. Тайно крестили детей, венчались. А когда батюшка был дома, то слышим, бывало, собачка лает, значит, кто-то через забор перелез. Спрашиваем: „Не воры ли?“ „Нет, — отвечают, — не воры“. Проходят через кухню и к батюшке в комнату. Он долго беседует, потом видим, человек довольный выходит, окрылённый — получил ответ. Иные были неверующие, но их жёны приводили, да и с кем ещё посоветуешься? Однажды пришла женщина, директор детского сада, далёкая от веры. Совершила большую растрату, говорит: „Отец Симеон, если не поможете, я покончу с собой“. И он отдал ей всё, что было.
Между прочим, у него был весёлый характер. Никогда не унывал. Придёт, бывало, задыхается, тяжело ему, но всё шутит. Любил поднимать настроение. К нему иной раз придёт озлобленная, нервная пара, оба буйные, с порога жалуются: муж меня не любит, жена меня не любит. Дверь в батюшкину комнату за ними закрывается, сначала крики доносятся, шум, потом наступает тишина. Через какое-то время выходят супруги и смотрят друг на друга иначе, с любовью. И так почти каждый вечер. И в летах приходили люди, и молодёжь. Батюшка много семей сохранил».
Среди таких ходоков был и коммунист Александров, работник местной газеты. Начались какие-то нестроения у него на работе, дошло до того, что он бросил партбилет на стол. Батюшка долго отогревал этого человека, выхаживал, как птенца, выпавшего из гнезда. Закончилось тем, что Александров решил и сам стать священником. Для власти это было вызовом, в семинарию поступить не дали, но где-то на юге нашёлся смелый епископ — рукоположил.
* * *
Постепенно начало открываться, что батюшка прозорлив. Одна женщина уже после смерти отца Симеона на его могилке рассказала, как пришла однажды на причастие неподготовленной. Когда добрела до Чаши, вся в сомнениях, батюшка протянул ей пустую лжицу. Другая прихожанка, соседка Култышевых Дарья, подготовиться-то подготовилась ко причастию, но вдруг испугалась, что может захлебнуться Святыми Дарами, смутил её диавол. «Не бойся, мать Дария, — тихонько произнёс отец Симеон, — причастием не захлебнёшься». У бедняжки волосы встали дыбом. Или вот был случай: в селе Рождественском, которое окормлял батюшка, пришла мать с дочкой, сказала, что недавно окрестила её. Отец Симеон принял девочку, чтобы приложить её к царским вратам, но, постояв в задумчивости, вернул родительнице. Оказалось, что ребёнок был ещё некрещёным. Кстати, перед тем как батюшка впервые приехал в это село, местный прозорливый Мишенька во всеуслышание объявил в Рождественском храме: «Скоро приедет священник к вам служить, вот благодать-то у вас будет».
Людмила Руслановна Грудцына — одна из духовных чад отца Симеона — вспоминает, как её мать обратилась к батюшке с мольбой что-нибудь сделать с мужем. Он, случалось, крепко выпивал. «Можно за него помолиться так, что он бросит пить, — ответил отец Симеон, — но после этого сильно заболеет. И как вы тогда будете жить?» Женщина подумала и ответила: «Нет, пусть всё остается как есть». «Ничего, — утешил её батюшка, — это ваш крест, донесёте его — спасётесь, а придёт время, и муж спасётся». Впоследствии отец Людмилы Руслановны действительно начал ходить в храм.
Ещё рассказывает, как одной из уржумских жительниц пришло время рожать. Начались схватки, но дитя чрево покинуть всё не могло. Акушеры промучились сутки — ничего не помогает. Кесарево сечение по какой-то причине делать было нельзя, так что дело могло закончиться очень плохо. И вот вбегает в храм свекровь роженицы, кричит, что это она во всём виновата. Была против рождения ребёнка, обратилась к колдунье… «Откройте, — просит, — царские врата». Батюшка ушёл в алтарь, долго молился, а потом распахнул врата со словами: «Ступайте, родился мальчик».
Я не совсем понял, какое отношение имели к родам царские врата. Спросил у Людмилы Руслановны:
- Обычай, что ли, такой?
- Так принято, чтобы ход ребёнку дать, — пояснила моя собеседница.
В другой раз в храм пришла женщина, совершившая аборт. Покаялась, стала ждать нравоучений, но вместо этого батюшка просто заплакал. Она потом вспоминала: «Ушёл в алтарь и там так плакал, так молился за меня… Он плачет — я плачу. Потом выходит, говорит: «Ты ведь убила кормильца, который о тебе заботился бы в старости».
Тайна прозорливости отца Симеона была в том, что сердце у него всех и всё вмещало. Немало слёз он пролил о своих уржумцах, говорил: «Мне ведь самое главное, чтобы вы спаслись». Всё скорбел, звал к покаянию. Августа Култышева написала для меня целую тетрадочку воспоминаний о батюшке. Там есть такие слова: «Многие из прихожан ощущали от батюшки благоухание миром, он был как кадило благовонное перед Господом».
Персики
Духовное чадо отца Симеона Лидия Петровна Завинова как-то спросила его: «Батюшка, отчего вы не женились?» «Лидочка, — улыбнулся он, — так вас ведь не было, не то обязательно бы женился». Ещё запомнились его слова: «Лидочка, как страшно жить без веры!»Она выросла сиротой, работала поваром. Батюшка всё смотрел, смотрел: девчушка худенькая, кастрюли таскать ей не под силу — и как-то сказал: «Поступай-ка в медучилище». «Куда мне? — ответила Лидия. — На печке голодной выросла, знаний не хватит». «Твоё дело — билет вытянуть, сдашь экзамен», — возразил отец Симеон. И верно, всё вышло по его слову.
Жили они оба «на квартире» у Култышевых. Случались забавные истории. Как-то Завинова с мамой Августы решили надушиться батюшкиным одеколоном. Лидия Петровна улыбается: «У него имущества-то было всего ничего: четыре-пять матерчатых рубах, штаны матерчатые, костюм. Всё раздавал, жил для людей. Но одеколон предпочитал хороший, „Кремль“ назывался. И вот мы ночью к нему прокрались, нащупали пузырёк, помазались. А как на свет вышли, оказалось, что в темноте одеколон с йодом перепутали — и смех и грех». Ещё помню, как в пасхальную ночь мы в храм ходили. Безбожники тогда напротив Вознесенского храма простыню натягивали, показывали фильмы. Молодых людей отлавливали, не давали в церковь пройти, и мы, девушки, одевались по-старушечьи, а батюшка нас с чёрного хода в храм запускал".
Батюшка не одной Лидии Завиновой помог выбиться в люди. Одной девушке даже стипендию платил, и о других не забывал. Лидия Петровна вспоминает: «Однажды батюшка понял, что я недоедаю. И отправил купить себе трёхлитровую банку персиков. Принесла я её, а он как бы осерчал: „Я тебе сказал, что купить? А ты что купила?“ „Батюшка, — лепечу я, — вы ведь персиков и просили“. „Нет, — отвечает, — забирай их себе“. Пришлось съесть. Меня это поддержало».
«За тридцать лет ни одного дня не прошло, чтобы не вспомнила батюшку», — говорит Лидия Завинова. У неё было семеро старших братьев, но такой любви не знала.
Путь
Это случилось в Киеве в ту пору, когда батюшка служил там протодиаконом. Однажды он отправился в Лавру к старцу, которого прежде не видел, но был наслышан о его прозорливости. По дороге встретил инока, вдруг спросившего: «Ты ко мне, отец Симеон?» Это и был старец. Проводив батюшку к себе в келью, он ответил на все вопросы. Их и задавать не пришлось — монах читал душу молодого священнослужителя, словно раскрытую книгу, а под конец напутствовал: «Иди своей дорогой».Смысл этих слов стал ещё более понятен, когда на обратном пути за отцом Симеоном увязалась какая-то старуха. Шла следом и плевала в него, но батюшка стерпел. И тогда она встала перед ним на колени со словами: «Прости меня, грешную, но на тебя всю жизнь будут плевать, а ты иди своей дорогой». И действительно, когда он был уже священником, его сопровождали по пути в храм насмешки и оскорбления. Даже ребятишки-несмышлёныши, когда отец Симеон проходил мимо детского сада, подбегали к заборчику и кричали: «Поп — толоконный лоб».
И так тридцать лет. Путь в храм был не близкий и не дальний, не труднее того, что прошёл рядом со Христом тезоименинник батюшки Симон Киринеянин. Этим путём ходили в безбожные десятилетия все священники, и не они одни. Вера считалась делом старушечьим, только им прощалась. Вспоминается рассказ одной немолодой христианки из Сольвычегодска. В её отца, церковного старосту, по дороге в собор мальчишки бросали камнями, а взрослые глядели на него, как на сумасшедшего. Они не знали, что в час смерти этого человека его тело благоухало так, словно распахнулась дверца в рай.
Это было, быть может, самым трудным — пройти сквозь ненавидящий, презирающий, испуганно отворачивающийся от тебя народ, твой народ, за который ты готов был умереть, и умирал, отвергнутый им.
Как-то уголовники проиграли отца Симеона в карты, но нашёлся среди них один, предупредивший: «Сегодня, когда вы пойдёте в церковь, вас будет ждать человек, чтобы убить». Неизвестно, насколько было страшно батюшке, но пропустить литургию он не мог. В 6 часов утра вышел, как обычно, из дома и увидел молодого нервного мужчину, державшего руку в кармане. Даже не зная о готовящемся злодействе, нетрудно было догадаться, что в руке незнакомец сжимал оружие. Отец Симеон вежливо поздоровался, и странная эта пара вместе пошла по улице. Батюшка читал молитву, а когда молчание стало слишком тягостным, сказал: «Что-то вы рано сегодня поднялись. А куда идёте?» Бандит в ответ промолчал. «А я вот в храм иду, — продолжал священник, — да нужно ещё одну старушку навестить». Зашёл в подъезд того дома, где жила эта старушка, — уголовник следом. Из квартиры батюшка вышел уже вместе с прихожанкой, которая после рассказывала: «Лицо у этого мужчины было больно нехорошее. Как зверь на нас зыркнул и отстал».
Так и жил потом отец Симеон, зная, что проигран. Августа Култышева вспоминает, как в один из вечеров вышли они с мамой из дома и увидели: стоит человек. Спрашивают: «Вы к батюшке?» Не отвечает. Потом он спросил: «А вы меня узнаете на лицо, если снова увидите?» «Да нет, — ответила мама, — мы чё, слепые совсем, ничё не узнаем». Тот постоял ещё немного и ушёл. По вечерам батюшку стал встречать из храма отец Августы, да ещё одна престарелая прихожанка, Марфа, обнаружила в себе дар телохранителя. Пешком ей трудно было ходить, и потому они ездили на автобусе, где Марфа задавала жару всем, кто пытался уязвить отца Симеона. Постепенно эта история с бандитами стала забываться, но путь батюшки никогда не был усеян розами.
Одна из жительниц Уржума до сих переживает, как прошла мимо отца Симеона, сделав вид, что не видит его, хотя они знали друг друга. Хотела потом догнать, попросить прощения, но так и не осмелилась. Поздороваться со священником считалось для комсомольца позором. С другой нынешней прихожанкой вышла в молодости история, пожалуй, забавная. Рассказывает: «Вижу: батюшка навстречу, и тут в голову лезет, что это плохая примета — попа встретить, надо за пуговицу ухватиться, чтобы пронесло. Ищу пуговку, не нахожу, а отец Симеон улыбается, говорит: „Хватай сразу две“».
В храм батюшка отправлялся опрятно одетый, на голове фетровая шляпа, костюм — неновый, но приличный, на ногах начищенные до зеркального блеска сапоги. Пьяненькие, самые добродушные из встречных, завидев батюшку, восхищённо кивали головами и начинали спорить между собой:
- Он офицером раньше был.
- Да нет, инженером.
Выправка у отца Симеона и правда была превосходная. Но как-то Августа увидела, как он снимает свои завидные сапоги, и отшатнулась. Оказалось, что батюшка сознательно носит их на босу ногу — на ступни было страшно смотреть.
«Тяни до праздника…»
Это случилось в последний год жизни о.Симеона. Одна прихожанка, которая шила для него одеяния, пришла рано утром в церковь. Батюшка её не заметил, а она не успела обратить на себя внимание, когда увидела, как сами собой распахнулись вдруг царские врата, а в алтаре разом зажглись все свечи. Отец Симеон молился. Увидев оторопевшую прихожанку, смутился, подошёл и сказал тихо: «Никому не говори». Она поведала об этом лишь после смерти батюшки.
* * *
С каждым годом отец Симеон чувствовал себя всё хуже. Терял зрение из-за того, что каждый день читал впотьмах поминальные записки. Один раз от перенапряжения произошло даже кровоизлияние в глаз. Что ещё хуже, обострилась застарелая болезнь сердца. Но заштат батюшка уходить не хотел, помня обетование, данное ему владыкой Вениамином (Тихоницким), о том, что если всё выдержит, — умрёт в алтаре. Да и как своих-то бросить, тех же сестёр Култышевых, которых катал маленькими на спине, всех, кого вымолил, отогрел, полюбил. Не мог он уехать. Сам терпел и другим советовал: «Трудно станет — тяни до поста. До поста дожил — тяни до праздника…»Первое время служения Уржуме стало для отца Симеона тяжёлым испытанием. На склоне жизни он вновь оказался гоним. Как-то приехал в Уржум послушник из Псково-Печерского монастыря. Поселился он в сторожке, которая однажды сама собой затряслась, заходили косяки двери. «Антихрист сюда идёт», — сказал бледный, насмерть перепуганный послушник, и в тот же день покинул город. А вскоре появился темноволосый, черноглазый человек с восточным разрезом глаз, представился Иваном. Дело церковное знал хорошо, о батюшке как бы даже пёкся, говорил на людях: «У отца Симеона астма сердца, его нельзя расстраивать». Но, оставшись наедине с самыми бойкими и бестолковыми прихожанками, добавлял: «Не пора ли батюшке на покой, совсем ветхий стал». Эта пропаганда имела успех: иные начали в глаза говорить отцу Симеону, что его время вышло, и наконец чужака под руки подвели к батюшке со словами:
- Ты старый, а нам молодой священник нужен. Хотим Ивана.
- Что вы делаете? Вы же меня убиваете, — с горечью произнёс батюшка.
В доверие втираться пришлец умел. Одевался с иголочки, всегда ходил в белой рубашке, импозантный был мужчина. Это многих подкупало, а потом начали пропадать нехитрые драгоценности у старушек, принимавших у себя Ивана — золотые серёжки, колечки… Несколько из них так и не смогли оправиться после этого, умерли, но за руку негодяя поймать так и не удалось. Из Уржума он исчез сразу после смерти отца Симеона. Все решили, что он заслан был. Вот только кем… И не колесит ли он по стране и сегодня, этот чёрный человек?
* * *
Незадолго до смерти отца Симеона старосте храма Павлу Ивановичу понадобилось зайти в алтарь. Он потом, понизив голос, вспоминал: «Вхожу, вижу батюшку. Молится. Но только не на полу стоит, а невысоко в воздухе». «Отец Симеон умел молиться», — поясняют старые прихожане. Других пастырей они, пока батюшка был жив, не знали. Многие от рождения у него окормлялись, думали, что, как яблоня цветёт, а пчёлы дают мёд, священник должен источать благодать. Отец Симеон это понимал и по-отцовски горевал о близящемся сиротстве уржумцев. Накануне его ухода слёзы потекли из глаз Спасителя на Распятии. Служащая Клавдия Андреевна вытерла было. Не помогло. Крикнула: «Батюшка, выходи, что-то не протирается». Отец Симеон вышел из алтаря, достал сухой платок, Христу слёзы вытер, а у самого они на глазах непрошенные навернулись. С болью сказал: «Ну, всё, лучшего не ждите», — и побрёл обратно.Холода в том декабре были лютыми. Для отца Симеона с его сердечной астмой они стали приговором. Можно было отсидеться дома, но его всё время куда-то звали, нужно было ехать, мёрзнуть в дороге. Можно было уехать на Украину, где его ждали тепло и спокойная старость. Но батюшка говорил об этом так, словно вновь оказался в киевском НКВД: «Я не могу отречься от Церкви». В середине Рождественского поста его вызвали в храм на отпевание. Там стоял гроб с человеком, который умер, подавившись в пьяном виде куском сала. Батюшка вошёл в алтарь, и дочь покойника вдруг увидела, как у священника подкосились ноги. Испугались — в храме никого больше не было, вызвала «скорую», но это уже не имело никакого значения. И тогда женщина бросила в сердцах мёртвому: «Вот как, папа, даже священника Бог забрал, чтобы только тебя не отпевать — богохульника». После этого заплакала и увезла отца хоронить неотпетым.
«Страшный мороз был в день похорон, градусов за сорок…»
Отец Симеон лежал головой к престолу, как мечтал. Пророчество владыки Вениамина всё-таки сбылось. Это случилось 20 декабря 1978 года.Людмила Руслановна вспоминает:
«Страшный мороз был в день похорон, градусов за сорок. Таких похорон не было в наших краях. Улицы были запружены народом, многие рыдали, и видно стало, как он, наш батюшка, людей любил и как они его любили. Ехали со всей страны, мы не знали, что у него так много духовных чад по России. Они говорили: «Вы не знали, что это был за человек». Мы и правда только на похоронах начали понимать, кого потеряли. Привыкли, что молится, что всех утешает, что пока он с нами, всё на своих местах. Подняли гроб и понесли. Идти было далеко, и люди жалели мужиков, несущих гроб, но те после сказали: «Мы не зябли».
«Они чувствовали, что и по кончине о. Симеон не оставляет их, одаряя своей любовью, потому что от гроба исходило тепло и согревало их», — сказала Августа Култышева. Потом добавила, что в день похорон над собором можно было различить три высоких белых столба, а в глазах ангелов на стенах храма стояли слёзы.
Живой
Такие, как он, не уходят насовсем.На могиле отца Симеона кого только не встретишь. Один раз пришёл молодой мужчина крепкого телосложения, рассказал, что, когда он был маленьким, у него болели ноги так, что не мог ходить. Как-то мать принесла его к о.Симеону. Батюшка помолился и, как рассказывал мужчина, дал ему поесть чернослива, после чего мальчик стал поправляться и вскоре уже бегал. На могилку он пришёл вместе со своей матерью, говорил, что вот какой большой и здоровый вырос благодаря батюшке.
К одной прихожанке отец Симеон пришёл во сне, велел с благодушием и терпением нести свой крест. А она и слова-то такого, «благодушие», не знала, начала всех расспрашивать. Другую прихожанку отец Симеон пожурил за то, что она, поехав в отпуск на юг, стала пропускать службы. «Ты что же это, литургии теряешь?» — спросил её батюшка. Людмиле Руслановне, страдавшей от нападений бесовских, посоветовал молиться мученику Трифону Сокольскому. Проснувшись, она отправилась выяснять, что это за святой такой — Трифон Сокольский.
К тому, что он рядом, продолжает окормлять Уржум, все привыкли. Особо печётся о продолжателях своего дела, об уржумском священстве. Августа Култышева с Людмилой Руслановной с улыбкой вспоминают молодого настоятеля Кирилла Палея, приехавшего с Украины: «Ему очень нравились проповеди отца Симеона, сохранившиеся в записях. Начнёт читать их в храме и плачет о страданиях Спасителя. И все плачут. Один раз позвонил посреди ночи архиепископу Хрисанфу, стал по телефону батюшкину проповедь зачитывать, приговаривая: „Вот послушайте, владыка, только послушайте, вы понимаете эти слова?“ „Я всё понимаю, — отвечает владыка, — но зачем ты меня ночью-то будишь?“ Горела душа у отца Кирилла, хотя имел и свои слабости, но чистый был человек, Царстие ему Небесное, рано умер отец Кирилл. Так же, как и отец Симеон, никогда не накричит, ко всем с любовью. Батюшка ему помогал. Как-то явился, объяснил, как правильнее совершать проскомидию, вынимать частицы из просфор…»
И последний рассказ, хотя говорить можно было бы ещё долго. Духовная дочь отца Симеона Лидия Завинова вспоминает: «В пору моей работы в Воркуте мы с дочкой Любой заехали в Уржум, взяли земельки с могилки батюшки. Обратно из отпуска летели через Сыктывкар. А там люди в очереди за билетами по неделе сидят, совершенно озлоблены, какие-то шахтёры с матом составляют списки». Но хуже всего то, что у Завиновых денег осталось только на проезд, булку хлеба и чашку чая. Горячо попросили батюшку о помощи, переночевали на чемоданах. А утром Лидия Завинова подошла к кассе, узнать, нет ли добрых вестей. Там попросили документы, и тут прибыл самолёт, которого никто не ждал… С тех пор чуть что случится — «Отец Симеон, помоги!»"
Эта история с Завиновыми приключилась в 1980-м. В том самом году, когда, согласно обещанию Хрущёва, должны были показать по телевизору последнего живого попа. Но справиться не удалось даже с теми, кого сочли мёртвыми. Где-то там, в высоте, стоят они, с любовью склонившись над русскими селениями, те, кто выстрадал это право — остаться с нами навсегда.
