 |
| Правая.Ru | Владимир Карпец | 31.07.2007 |
Виталий Гинзбург и Жорес Алферов — несомненно, крупные ученые-физики, представители советской школы, выведшей российскую науку на второе — а по ряду показателей и на первое — место в мире в 50−70-е гг. Как принадлежали к ней и академики Петр Капица, и Андрей Сахаров. Все они придерживались в политике либеральных или еврокоммунистических взглядов, выступали за «конвергенцию» политических систем и блоков и за мировое правительство, о чем прямо писал академик Андрей Сахаров.
Атеизм и рационализм западного типа оставался теоретической основой всех их научных поисков и особенно общественной позиции. В этом они были вполне едины с позицией хрущевского Президиума ЦК (позже Политбюро) и соответствующими «директивными органами». Политические разногласия и «научная фронда» выглядели на этом фоне как частность.
Однако далеко не все научное сообщество в СССР разделяло такие взгляды. Не говоря уже об ученых старой дореволюционной школы, таких, так академики А.П. Карпинский, А.А. Ухтомский, представители более молодого поколения — академики Лев Понтрягин, Игорь Шафаревич (последний из-за своего открытого неприятия марксизма долго оставался лишь членом-корреспондентом АН СССР) — были православными людьми и стояли на позициях русского патриотизма. В Академии Наук — как и во всех основных институтах и стратах советского общества — были две «партии», никак не соотносившиеся с официальным делением на членов КПСС и безпартийных.
С другой стороны, т.н. «советский атеизм» не имел ничего общего с атеизмом, основанным на идеях «Просвещения», хотя труды «классиков» последнего широко издавались и пропагандировались в СССР. «Народный атеизм, даже в его самых жестких, таких, как разрушение храмов, и самых юродско-идиотских формах — типа частушек «Мы не сеем и не пашем, мы валяем дурака, с колокольни… машем, разгоняем облака» — был в конечном счете следствием раскола XVII века и во многом — парадоксальным образом — является «апофатическим богословием Святой Руси», где именем Божиим было одно из его безчисленных имен — «Бога нет». «Богословием сокрытия».
В этом смысле атеизм советских «народных масс» и атеизм интеллигенции — как научной, так и «творческой» — вытекали из разных источников, и вербальная общность никак не снимала социальных и национальных противоречий между трудовой толщей и «тонким слоем», «малым народом» (по выражению И. Шафаревича). Как сказал бы Александр Дугин, «атеизм против атеизма».
Не случайно после 1991 года КПРФ Геннадия Зюганова, претендовавшая — крайне, правда, топорно и неудачно — на выражение настроений «советско-трудовой толщи», отбросила атеизм, а значительная часть партноменклатуры — та, которая была «рабоче-крестьянского», т. е. русского, происхождения, признавшая ельцинское правление и во многом «перехватившая» его, стала прямо поддерживать Православную Церковь, часто, впрочем, по привычке, «не веря в Бога». Как бы ни смеялись над чиновниками со свечками, но это неизбежная постсоветская реальность.
Сама по себе содержащаяся в «письме академиков» критика «клерикализации» современного российского общества оказывается именно с научной — я имею в виду государство- и правоведческую науку — свидетельствующей об их полной некомпетентности.
«Клерикализм», то есть, политическое течение, проповедующее руководство государством со стороны представителей клира, не соответствует православному учению как таковому. Правила Вселенских Соборов, Номоканон (Кормчая) и даже используемая сегодня в обиходе Русской Православной Церкви Книга Правил воспрещают занятие духовными лицами «градских» должностей. То же самое тем более касается и политического руководства государством со стороны Церкви в том виде, в каком это предполагается Римо-католической доктриной. «Православного клерикализма» вообще не бывает — это политологический нонсенс. Единственным последовательным клерикалом в России был Патриарх Никон, и хорошо известно, чем закончилась его история. И для него, и для Церкви, и для России.
Сегодня в стране происходит не «клерикализация», а воцерковление — очень незначительное, очень частное, часто даже пародийное. Воцерковление — это не признание над собой верховенства церковных институтов, а вхождение в Церковь. В личном плане — через крещение («аще не крещен»), покаяние, причащение Святых Христовых Тайн, церковный брак (или иночество). В государственном и общественном — в соотнесении государственного устроения в соответствии с учением Семи Вселенских Соборов, которое неизбежно должно завершиться установлением соответствующего государственного строя, основанного на «симфонии» Государства и Церкви (разумеется, с учетом всех современных научных и политических технологий и даже, возможно, с иными названиями и словоупотреблением). Повторяем, сегодня такое «соотнесение» бывает пародийно, даже предельно пародийно. К этому, впрочем, нужно относиться совершенно спокойно.
Тем не менее, даже сам по себе школьный курс «Основы православной культуры», против которого ополчились академики, следовало бы назвать, как это вначале и предполагалось, «Основами православного вероучения». За двумя названиями — пропасть: между Православием компромиссным, «обмирщенным», «окультуренным», и Православием подлинным. Уступка в этом вопросе свидетельствует о том, что «умиротворением» непримиримого противника не умастишь — сунь ему палец, он все равно будет намереваться откусить руку. Что и происходит.
Виталий Гинзбург и Жорес Алферов (о последнем это свидетельствует российский еврейский — светский сайт www.sem40.ru) — этнические (условно, поскольку такого единого этноса нет) евреи. Поэтому, несмотря на навязчивый атеизм и секуляристское — пусть по-разному — мировоззрение обоих, за текстом «Обращения» присутствует неизбежный и неотменимый библейский и исторический контекст.
При этом надо помнить, что далеко не все ученые еврейского происхождения разделяли и разделяют взгляды Гинзбурга и Алферова. Покойный искусствовед, старейший преподаватель Суриковского института Николай Николаевич Третьяков рассказывал автору этих строк о знаменитом советском физике академике Абраме Федоровиче Иоффе. О его пламенном православии почти никто не знает — «научное сообщество» наложило на это знание строгое табу. После войны в церкви, в Ленинграде, к Иоффе подошла старая инокиня и строго спросила: «А ты, жид, что здесь делаешь?» Тогда Иоффе упал перед ней на колени и сказал: «Да, я жид, и я прошу прощения за все, что мы натворили». Тогда инокиня тоже упала перед ним на колени и просила прощения. После этого она — к сожалению, Н.Н. тогда не назвал ее имени — настолько сдружилась с ученым, что до самой смерти ухаживала за ним, когда он болел. Их до конца связала неожиданная — внезапная — духовная близость.
Впрочем, проблема в целом упирается не столько в «еврейство» как таковое, сколько в либерально-просвещенческую концепцию «ассимиляции», которая породила ее, впрочем, как либеральное просвещенчество породило и проповедуемый Гинзбургом и Алферовым т.н. «антиклерикализм». Верность собственной традиции предполагает неприкосновенное отношение к иным традициям и принципиальную невозможность перехода из одной традиции в другую (хотя редчайшие исключения, как мы видели выше, бывают).
«Письмо академиков», помимо всего прочего, дало ответ и на чаяния диакона Андрея Кураева о рационалистической науке как «союзнице христианства» против «паранауки». Точно так же — замечательно, что хронологически одновременно, — как заявление Папы Римского Бенедикта XVI о «безблагодатности» Православия дало ответ на чаяния «единого христианства».
Никакой единой христианской цивилизации нет. Тем более, нет никакой единой иудеохристианской цивилизации. Это типичная химера — в гумилевском смысле слова.
Но надо обратить внимание и на следующее. Заместитель председателя Отдела внешних церковных связей Московского патриархата протоиерей Всеволод Чаплин назвал выступление Председателя комиссии Общественной палаты по региональному развитию и местному самоуправлению Вячеслава Глазычева в поддержку академиков «рудиментом идеологии политических пенсионеров» («Независимая газета», 25.07.07).
Очевидный антикоммунистический контекст выступления о. Всеволода должно все-таки расширить. На самом деле речь идет обо всем мировоззрении, всем уходящем — уже ушедшем — на «политико-историческую пенсию» строе и складе «модерна», включающему и коммунизм, и либерализм. Постмодерн, в рамках которого все призывы призвать академиков к ответственности, исходящие от «православной общественности», так же точно мыслящей в рамках «модерна» («белого» или «красно-коричневого», не важно) и видящей все в цветах модерна, тщетны, ибо весь его смысл, состоящий в «смешении всего» — само письмо, как и реакция на него, оказывается ничего не значащими зрелищами — неизбежно ведет не к «клерикализму», а к новому сверхрабовладению. Или Православному Царству. Одно не исключает другого? Возможно. Грядущее парадоксально и страшно.
