 |
| Правая.Ru | Вадим Нифонтов | 28.02.2007 |
Турецкая газета «Хюрриет» 25 февраля неожиданно посвятила целый разворот в воскресном приложении не менее неожиданной теме: «Что произошло с великой русской литературой?». Казалось бы, какое дело туркам до русской литературы? Тем более, что местные книжные магазины забиты нашей переводной классикой (чаще всего попадаются Пушкин, Достоевский, Чехов, Толстой и Тургенев). А со своей великой литературой в Турции дела обстоят неважно — местные писатели, даже крупные, за пределами страны известны разве что очень большим ценителями или специалистам-страноведам. Вот и читали бы то, что признано культурной ценностью во всём мире…
Однако выясняется, что наш южный сосед заинтересованно следит за литературным процессом в России. Вообще-то, интерес к литературе в Турции проявляет от силы 12−15% населения, причём половина из них считает таковой газетные фельетоны (которые, надо сказать, здесь писать умеют — это совершенно оригинальный жанр, напоминающий беседы обо всём на свете за чашкой чая, и мне лично очень хотелось бы, чтобы у нас возникло нечто подобное). Остальные удовлетворяются телевидением, отрывными календарями и Кораном, не испытывая из-за этого никаких особых неудобств или угрызений совести.
Но вот как раз эта ситуация и интересна. Если проводить исторические параллели, то выходит, что «читательский класс» турецкого общества близок к тому, который существовал в России на рубеже 19 и 20 веков. А у нас тогда, как известно, потребителями художественной и философской литературы было, по разным оценкам, от 3% до 8% населения. По секрету скажу — мне кажется, что этот процент всегда и во всех обществах примерно одинаков. А то, что в России советского периода он казался огромным и чуть ли не охватывающим всё общество, произошло действительно из-за его мощного роста.
Вот только каким он был, этот рост, в относительных показателях? Убеждён, что в самые лучшие времена для советской литературы (с начала 50-х гг. до самого начала «перестройки») «читательский класс» не превышал 20% всего общества. Это, кстати, громадная, почти запредельная цифра. Она давала объективную возможность называть Советский Союз «самой читающей страной в мире». Надо ещё понимать, что советские газеты читать можно было только с очень большого горя, ну, или по служебной необходимости. Так что ситуация прямо-таки толкала людей к беллетристике — возможно, она была не самого лучшего качества, но всё же уровень её в целом был средним и немного выше.
Короче говоря, у турецкого издателя раньше всегда была возможность выловить из потока советской беллетристической макулатуры почти любую книгу, и с большой вероятностью оказывалось, что она будет получше местных аналогов на ту же самую тему. В 1991 году, как написали в упомянутом мной номере «Хюрриет», что-то произошло, и фонтан великой русской литературы иссяк. Затем из него снова что-то потекло, но качество этого «чего-то» оказалось ниже всякой критики. Теперь, жалуются турецкие обозреватели, какую русскую книгу ни возьми — всё оказывается «макулатурное чтиво», причём в лучшем случае едва дотягивающее до общего среднего уровня. В основном в русской литературе правят бал «полицейский роман» (сюда попадает весь Б. Акунин), книги для домохозяек в стиле телесериалов, а также беллетристика, понятная и интересная только русским (вроде какого-нибудь «Волкодава» или сочинений Пелевина). Нужно сказать, что последняя в переводе на иностранные языки оказывается скучнейшей однообразной жвачкой на всё те же надоевшие темы: «гоблины, эльфы, колдуны, борьба светлых и тёмных сил, нирвана и просветление», причём ещё более примитивной, чем западные образцы.
Так что же произошло с русской литературой? Авторы статей какого-то единого диагноза поставить не смогли. Профессор русского языка и литературы из Стамбульского университета Атаол Бехрамоглу констатирует некий «крах гуманизма», который пережила наша беллетристика на рубеже столетий (надо отметить, что слово «гуманизм» в Турции ещё не стало ругательным). Имеется в виду вот что — когда-то русская литература мастерски ставила вопросы, касающиеся всех людей, и пыталась найти их решения. Так было в 19 веке, так было, с некоторыми оговорками, и в прошлом столетии. Какой бы модернистской ни оказывалась советская литература, каким бы авангардом не отдавала, всё же она продолжала гуманистические традиции. В центре её анализа оставался обычный человек со всеми его слабостями, мещанскими страстями и геройскими порывами. И такой человек был интересен всем, а не только одним русским.
Новая литература России оказалась до безобразия штампованной. Нет ни одного западного образца, включая самые худшие, которые она бы не повторила. Она оказалась попросту неинтересной — всё это, причём намного лучше, уже было написано англосаксами несколькими десятилетиями ранее. В своих оценках происходящего в русской литературе турецкие критики, в общем, едины — «русским надоела литература гуманистического пафоса», «русские захотели получить потребительское, мягкое чтиво, которое не решает никаких жизненных вопросов, а только развлекает», «издательское дело пытается угодить среднему классу с его неприхотливыми вкусами». У иностранных наблюдателей создаётся впечатление, что русские уже всё сказали и теперь живут, повторяя старые сюжеты (в «Хюрриет» начало 90-х гг. названо эпохой «Собачьего сердца», период до 1997 г. — эпохой «Двенадцати стульев», а нынешние времена — эпохой «Ревизора» и «Мёртвых душ»). Окончательный вердикт, вынесенный турками, напоминает строки некролога: «мы навсегда запомним великую русскую гуманистическую литературу, которой уже нет и никогда больше не будет».
Тут интересна именно сама ситуация. Общество, в котором состояние «читательского класса» напоминает о царской России, даёт оценки другому обществу, пережившему за столетие все возможные великие потрясения, «читательский класс» которого, судя по всему, переживает период своего рода естественной деградации. К тому же последний в самом ближайшем времени сожмётся до общечеловеческих 3−8%. Нельзя исключать, что в этих новых условиях «гуманистическая русская литература» вновь начнёт набирать обороты. Если, конечно, дотянет до таких времён.
Тем не менее, случившаяся в 90-е гг. сдача позиций со стороны выглядит трагично и отчасти даже позорно. Конечно, можно радоваться тому, что победили естественные тенденции, и русская литература стала превращаться в «жвачку для масс». Но… Если угодно, тут допустима аналогия с обычной жизнью — неплохой музыкант, претендовавший на победы в международных конкурсах, вдруг в один прекрасный день ни с того ни с сего превращается в скучного, туповатого, умеренного пьющего мещанина, которого интересует разве что футбол. Такие истории происходят сплошь и рядом, причём, возможно, их герои возвращаются в естественное для них состояние. Однако нормальных людей почему-то не радует такая капитуляция. Мы говорим — «вот, человек подавал надежды, да быт заел, жалко…»
Нечто подобное произошло с русской литературой, и наши соседи этим фактом немало удивлены. Она вдруг стала, «как все». Можно было бы порадоваться за то, что мы, наконец, «вписались в цивилизацию». Да есть одна незадача — возникает резонный вопрос «а зачем она тогда вообще нужна, русская литература?». Может быть, лучше развивать школу литературного перевода?
Очень часто задают такой вопрос: каков вклад русских в сокровищницу мировой цивилизации? В самом деле, он, говоря объективно, невелик — мы почти ничего не изобрели и не открыли и даже на такую очевидную вещь, как таблица Менделеева, есть западный претендент. Но пресловутые «Толстой и Достоевский» — это русская марка, нравится нам это или нет. У нас это получалось. И получалось отлично. Тем печальнее слышать поминальные тосты из уст тех, кто это всегда хорошо понимал.
