 |
| Православие и современность | Игумен Нектарий (Морозов) | 21.02.2007 |
Вместо предисловия
Для верующего русского человека Греция — страна с богатейшей религиозной традицией, страна, где жили, служили Богу и Его народу великие подвижники, святители и учители Церкви, страна, где покоятся мощи этих угодников Божиих, страна чудотворных икон, о которых мы читаем в книгах и списки с которых украшают наши храмы.Кроме того, и по сей день Православие является в Греции религией не просто «традиционной», а в полном смысле этого слова государственной: Церковь не отделена здесь от государства. Более того, человек, не являющийся хотя бы формально православным христианином, не может занимать в Греции более или менее значимую должность на государственной службе.
Кажется: вот оно то, что мы когда-то потеряли и что вновь хотим приобрести, что дается так мучительно, с таким великим трудом. И потому, когда по милости Божией у меня появилась возможность побывать с паломнической поездкой в Греции, я был очень рад.
Но совсем незадолго перед отъездом мне случилось побеседовать с девушкой-понтийкой, родители которой в свое время переехали из России в Грецию. В нашем разговоре я назвал ее вновь обретенную родину «страной великих святынь» и, конечно, очень удивился, когда ответом на эти слова стал недоуменный вопрос: «А о каких, собственно, святынях идет речь?». Нет смысла передавать беседу подробно. Один только факт: бывая на Эгине, девушка даже понятия не имела о том, что здесь покоятся мощи святителя Нектария, поклониться которому на этот небольшой островок приезжают верующие со всего мира.
Я, разумеется, подумал о том, что понтийка — это все-таки не коренная жительница Греции, что таковы они, плоды проведенного в СССР детства, но одновременно сделал для себя неожиданное, по-своему очень «наивное» открытие: оказывается, в Греции наряду с иноками-святогорцами, сестрами монастыря Ормилия и замечательными церковными псалтами (певчими) живут совершенно нецерковные, более того, может быть, даже враждебные по отношению к Церкви люди. И на протяжении всей поездки эти две «линии» то шли параллельно, то переплетались во что-то цельное: с одной стороны — радость от возможности поклониться великим святыням Православия, с другой — горечь от сознания того, что дух благочестия оставляет и эту Богом благословенную землю.
Мне приходилось бывать в Греции раньше. Но предыдущие поездки имели своей целью посещение Афона, и собственно по стране я почти не ездил. А на этот раз маршрут нашего паломничества охватывал практически всю территорию Греции. Кроме того, перемещались мы по стране не с группой, а самостоятельно. Естественно, что это обусловило необходимость то и дело обращаться к людям за помощью: как пройти к такому-то храму, как купить билет на автобус и т. п. С одной стороны, лишние хлопоты. С другой — возможность чуть-чуть поближе познакомиться со страной и ее жизнью.
Холодный город, в котором жарко
Первый пункт нашей программы — Эгина, а точнее, Свято-Троицкий женский монастырь, расположенный на этом острове. Добираться туда удобнее всего из Афин на пароме, который каждый день отходит из порта Пирей. Билеты на паром забронированы лишь на следующий день, и приходится задержаться в столице.Первое ощущение: Афины — тяжелый город. На сравнительно небольшом пространстве сгрудилось, прилепилось друг к другу огромное количество всевозможных зданий: здесь живет больше трети современной Греции, население которой немногим более 12 миллионов человек. Но здания все сравнительно невысокие: рельеф местности таков, что небоскребы строить опасно.
Город «занят самим собой». Это, наверное, особенность вообще любого современного мегаполиса, в котором кипит деловая жизнь. Однако трудно не подходить к Афинам с «особыми требованиями»: ведь это город, где живут «свои», православные люди. И вместе с тем мне, священнику, тут очень неуютно. Моя одежда, в отличие от России, ни у кого не вызывает удивления, к духовенству на улицах здесь все привыкли, но так же не чувствуется и какого-либо тепла, которого естественно было бы ожидать от православных жителей столицы православного государства. Напротив: обращаешься ли с каким-то вопросом, просишь ли о чем-то, ощущается удивительное равнодушие, холодность. Кажется порой, что на тебя смотрят даже с какой-то ленивой досадой, какой и в России не встретишь. У нас по большей части все полярно: либо к тебе относятся враждебно, либо — с почтением. А тут просто — привычно. Привычно и безразлично.
Вообще от похода по улицам ощущение горькое. Непроизвольно вспоминаешь апостола Павла, возмутившегося духом от самого вида этого города, наполненного идолами. Скорее всего, случись великому «учителю языков» пройтись по Афинам сегодня, возмущение его было бы еще большим: спустя две тысячи лет от Рождества Христова античное, языческое прошлое этой столицы бесконечно дорого ей. Более того, служит предметом гордости, основанием для «самоуважения». А между тем то, с чем приходится сталкиваться здесь буквально на каждом шагу, практически не несет на себе отпечатка культуры иной, нежели культура «современная» — далеко не в лучших ее проявлениях. Происходит процесс «вытеснения» этой новой культурой культуры традиционной. Наверное, этот процесс характерен едва ли не для любого современного государства. Но в том-то и дело, что к этой стране относишься не как к «любой».
* * *
Конечно, дело не в культуре как таковой. Важнее другое. Мы в России пережили семь десятилетий гонений на веру в XX столетии. Вера выбивалась, в полном смысле этого слова вытравлялась из человеческой жизни, из человеческих сердец. Здесь подобных гонений в минувшем веке не было. Но встречается огромное количество людей, практически незнакомых с Православием, не говорю уже — нецерковных.Всякий раз в среду и пятницу приходится объясняться с продавцом по поводу постных и непостных продуктов. Это знакомо. Но в России все больше и больше людей узнает, вновь открывает для себя Православие хотя бы на самом элементарном, бытовом уровне. А здесь — обратный процесс: его постепенно забывают.
Такое ощущение, что жизнь (в отношении к Православию) течет тут по инерции. Нет такой «драматичности выбора», как у нас сегодня. И потому, наверное, нет ощущения, что вера — высочайший дар. Она не выстрадана современными греками, а просто досталась в наследство от отцов и дедов. И пока так, она едва теплится, не дает жизни, ощущения ее полноты. Так, вероятно, было и в России до революции, только было лучше, теплее, потому что сегодня и сам мир вокруг стал очень холодным.
Эти ощущения, конечно, и субъективны, и до известной степени поверхностны. Но они, будучи ощущениями непосредственными, не уходят, не оставляют меня впоследствии, а наоборот, день за днем все более укрепляются, едва ли не каждый эпизод пребывания здесь «оправдывает» их. Хотя, безусловно: во многом происходящее здесь объясняется не только «внутренними процессами», но и воздействием извне — вхождение в Евросоюз, условия, которые это вхождение диктует… Кроме того, за последнее десятилетие Грецию буквально наводнили эмигранты: порядка 600−700 тысяч (если не ошибаюсь) греков-понтийцев из стран СНГ, албанцы. Для страны с 12-миллионным населением это огромное испытание, фактически угрожающее утратой государством своего собственного, неповторимого лица. Возможно, что именно это обусловило значительную часть проблем современной греческой жизни, в том числе — и духовных. И, разумеется, я ни в коем случае не хотел бы обидеть тех, кому Греция, ее культура, а главное Православие по-настоящему дороги. Думаю, что скорее я выражаю здесь те же чувства, которые знакомы и самим верующим грекам-патриотам.
У великого чудотворца последних времен
Чем замечательна Эгина? Тем, что именно здесь жил, наставлял православный народ, совершал удивительные чудеса святитель Нектарий, названный по имени острова «Эгинским» [1]. Здесь, в возрожденном им в начале XX века Троицком монастыре, первыми насельницами которого стали его ближайшие духовные чада, и доселе почивают святые мощи этого угодника Божия.Островок крошечный, здесь все связано с памятью великого чудотворца, он, если можно так сказать, «главная достопримечательность» Эгины. А для искренне верующих людей — ее заступник, ходатай о живущих на ней перед Богом.
Трудно пересказать житие этого достаточно близкого к нам по времени святого в немногих словах. Лучше просто прочитать его, тем более что на русском языке уже вышло несколько книг о нем. Но если говорить кратко, то вся его жизнь была примером удивительного, детского доверия Богу и столь же удивительной близости к Нему. Митрополит Пентапольский (Александрийский Патриархат), оклеветанный завистниками и изгнанный из пределов Египта, святитель Нектарий долго оставался бесприютным странником и в родной ему Греции, не имея ни средств для пропитания, ни постоянного крова над головой. Господь испытывал Своего угодника — и ни ропоту, ни малодушию не нашлось места в его сердце. Он смиренно удовольствовался должностью церковного проповедника в одной из греческих провинций (в Греции проповедовать, как и исповедовать, имеет право только специально назначенный епископом клирик), когда она наконец была ему предоставлена, затем занимал место директора богословской школы братьев Ризари в Афинах.
У праведности, как сказал однажды известный афонский старец Иосиф Исихаст, «нет колокольчиков, чтобы она позвонила в них и тем самым засвидетельствовала о себе». Но люди тянутся к тем, кто стал причастником Божественной благодати, чье сердце претворилось в нерукотворенный храм невидимого, но ведомого Бога. И вокруг святителя скоро собрался круг его духовных детей, нашедших в нем для себя наставника для жизни во Христе. Из девушек и женщин, исповедовавшихся у него, сложилась со временем монашеская по духу община, населившая по благословению святого Нектария пребывавший тогда в запустении Эгинский Троицкий монастырь. А через некоторое время и сам святитель избрал эту обитель местом своих подвигов, став одновременно ее настоятелем и духовником.
И здесь его жизнь не была свободна от испытаний и скорбей, и здесь ему пришлось столкнуться со злобой и клеветой ненавистников добра. Но при этом владыка Нектарий был любим и почитаем простым верующим народом и сам отличался удивительной любовью к каждому и ко всем. Еще при жизни Господь прославил его поразительными для сознания человека XX века чудесами. Но в еще большей степени явил Господь святость Своего угодника после его кончины.
Он умер в общей палате Афинской больницы «Аретэо». Когда, переоблачая, с него сняли старую рубашку и случайно положили ее на парализованного человека, лежавшего рядом, тот неожиданно встал и пошел, громко славя Бога. И можно сказать, что с этого первого посмертного чуда взял начало тот поток чудотворений, который не иссякает и по сей день, причем часто святитель является и помогает людям, никогда не знавшим его, живущим очень далеко и от Эгины, и от самой Греции. А особенно известен он как целитель различных тяжких недугов, не раз подававший небесную помощь безнадежным онкологическим больным.
* * *
Монастырь, как и сам остров, небольшой, с двумя крошечными храмами. Расположен он очень живописно, на горе, буквально утопает в зелени и аромате цветов. Подъем к нему начинается от так же освященного в честь святителя Нектария нового прекрасного храма («приходского»), просторного и величественного. Сестер в обители, кажется, совсем немного, во всяком случае, даже на архиерейской праздничной службе, в которой случилось принять участие, их было буквально несколько человек. Зато паломников, наоборот, множество. То и дело у «нижнего» храма останавливаются автобусы, и выходящие из них греки устремляются вверх к монастырю. Немало можно было видеть здесь и «детских» групп.Главная святыня обители — мощи святителя, точнее, его глава и рука, покоящиеся в старом монастырском храме, где он сам прежде так часто служил и проповедовал. Другая святыня — место, где был похоронен святой Нектарий. Сейчас над мраморным надгробием возведена небольшая часовенка. А прямо рядом с ней — святой источник, из которого паломники набирают воду в маленькие пластиковые бутылочки, которые можно попросить здесь же, в одном из магазинчиков, где продаются книги и иконы. Так же паломники всегда стараются увезти с собой хотя бы немного масла от мощей угодника Божия — им помазываются в болезни, его передают тем, кого посетил тот или иной тяжкий недуг. И часто по вере просящих помощи у святителя и по его молитвам Господь подает им Свою благодатную помощь и исцеление.
Показывают приезжающим сюда и келью, где жил святой Нектарий, — очень скромную, сохраненную сестрами практически в том же виде, какой она имела при жизни подвижника.
…При отъезде с Эгины я испытываю смешанное чувство. Радость — от того, что Господь сподобил поклониться великому Своему угоднику и два дня прожить на этом острове, где он подвизался и где был так любим. А в то же время и некоторая скорбь: посещение обители не оставило того ощущения, которое и в России возникает в мало-мальски благоустроенных монастырях: цельности, «устремленности». Правда, это тоже очень субъективно, тем более что слишком недолго пришлось здесь пробыть, но есть и доля объективности: множество мелких деталей, на которые, имея хотя бы небольшой опыт жизни в монастыре, невольно обращаешь внимание.
В Бари
С Эгины мы отправляемся в Бари, к мощам святителя Николая. Наш путь туда лежит через Патры, откуда в Бари отходит огромный, похожий на многоэтажное здание морской паром. И, конечно, мы не можем не припасть к главным святыням этого древнего города — главе святого апостола Андрея Первозванного, пребывающей в патрском кафедральном соборе, и фрагменту креста, на котором он был распят (чтобы быть точным и предотвратить возможное недоразумение, добавлю, что здесь, в Патрах, — часть главы апостола, часть же — на Афоне, в Андреевском скиту). Собор очень красивый, с прекрасными фресками и мозаиками. Особенно замечателен образ Спасителя в его купольной части и Божией Матери над алтарем.Надолго мы не задерживаемся: пора выкупать в офисе билеты и усаживаться на отбывающий паром. Ночь в маленькой каюте, мерное, убаюкивающее гудение двигателей, и утром мы сходим на берег уже совсем в другой стране — в католической Италии.
Бари — небольшой город, но по-своему очень теплый и уютный. Базилика святителя Николая, где в крипте почивают мощи этого великого угодника Божия, расположена в его старой части, в так называемом Старом городе. Сама базилика достаточно древняя, в ней, как и во многих старинных католических храмах, царят полумрак и тишина, практически не нарушаемая даже тогда, когда ее наполняют туристы (странно: итальянцы — народ, не менее темпераментный, нежели греки, но в храме они ведут себя гораздо тише, что делает им честь. В Греции же, когда в храме собирается более-менее значительное количество людей, воцаряется некая суета и неясный шум). Спускаемся вниз, в крипту. Мы заранее созвонились с отцом Владимиром Кучумовым, русским священником, настоятелем переданного наконец Московскому Патриархату Свято-Никольского храма, прежде принадлежащего «зарубежникам», и уже знаем, что как раз в этот день он должен служить здесь, у мощей святителя, молебен. Есть время помолиться и осмотреться. Впрочем, к самим мощам приложиться пока нельзя: они почивают в алтаре, под престолом, но на время молебна нас должны пропустить внутрь. А сейчас можно лишь подойти к выполняющей роль алтарной преграды решетке и поклониться дивному чудотворцу, столь почитаемому на Руси, что кажется порой, будто и не в Мирах Ликийских родился и жил святитель, а где-то в нашей отчизне.
Простота внутреннего убранства крипты (как, в общем, и базилики в целом) заставляет мысленно перенестись в первые века истории христианства. Сложенные из крупных камней стены, такие же крупные, «грубые» колонны, опять же полумрак. Единственное, что не совсем «вписывается» в общий интерьер, это небольшой придел слева от центрального алтаря, придел с православным иконостасом, где регулярно совершают литургию православные священники.
Молебен проходит на едином дыхании; причем не оставляет удивительное, совершенно реальное ощущение: святитель тоже здесь, вместе с нами, как-то особенно, по-отечески принимающий и утешающий нас.
Мы договариваемся ближе к вечеру побывать у отца Владимира в храме, расспросить о жизни и служении здесь, вдали от Родины, а в оставшееся у нас время решаем осмотреть город. И, разумеется, в первую очередь, — Старый.
Обычно туристов и паломников предупреждают, что прогулки по нему небезопасны: очень часто они лишаются здесь сумок и бумажников, а вместе с тем нередко и документов, и обратных билетов. Предупреждают об этом и нас. Отец Владимир даже рассказывает несколько очень печальных историй, не отговаривая нас, впрочем, от знакомства со Старым городом, а просто советуя быть поосторожнее. Да, наверное, и не удалось бы отговорить: слишком велико желание пройтись по его узким улочкам, увезти с собой в Россию память о них, таких необычных, не похожих на наши широкие площади и проспекты.
Они действительно очень узкие, кривые, в некоторых местах, кажется, вытяни руки в стороны и упрешься в стены. Дома очень бедные, и понятно, что люди в них живут тоже совсем небогатые. То здесь, то там — открытая настежь дверь, через которую «вырывается» на улицу жизнь обитающей здесь семьи: кто-то сидит за столом, и ты встречаешься с ним взглядом, чей-то голос звучит так громко, что возникает чувство, будто ты сам оказываешься внутри. Впрочем, здесь много и других открытых дверей: магазинчики, кафе. На веревках сушится белье, проходишь под ним, как под повисшими при безветрии парусами. Очень много мотоциклистов, то обгоняющих нас, то мчащихся навстречу… и икон, прямо на стенах, под стеклом, католических, но таких трогательных, искренних здесь, в этом убожестве и нищете. Иногда можно видеть кое-где иконы православные, например Владимирскую.
Какой-то маленький, но совершенно особый мир, в котором живут люди, — и хочется их понять, хотя бы немного почувствовать. Не знаю, как это объяснить, но бывает порой такое чувство: когда видишь людей, которые только чудом могут принять Православие, то вдруг ощущаешь, какое это драгоценное существо — человек и как страшно видеть его удаленным, отчужденным от Бога. От этого появляется острая жалость к ним и хочется все равно, несмотря ни на что, надеяться на милость Божию.
Из холодных, сырых улочек Старого города попадаем на набережную. У моря — деревянные лавочки, на них часами сидят люди и смотрят на живое, сине-голубое море. Кто-то лежит, греется под солнцем прямо на каменном парапете. А через дорогу на «вечных», каменных скамьях сидят — часами же — древние-предревние дедушки и о чем-то говорят, говорят…
…От города остается очень теплое воспоминание. Не только от Старого, не только от этой набережной, с которой не хочется уходить. Не знаю, то ли люди здесь живут такие, то ли это святитель Николай так привечал нас, но буквально на каждом шагу мы встречали замечательное радушие, приветливость и участие. Какие-то эпизоды так и запечатлелись в памяти. Зайдя пообедать в кафе на пути к русскому храму, спрашиваю, как пройти на corso Benedetto Croche. И как-то мгновенно вокруг нас собирается чуть ли не половина посетителей. Только вот беда: по-английски здесь никто толком не говорит, поэтому мы никак не поймем друг друга. Люди искренне хотят помочь, но тщетно. И тут из дальнего угла буквально бежит девушка, которая все-таки знает английский, бежит, чтобы сделать очень важное дело, потому что и вид у нее такой:
— What do you want? Russian church? This street, after railways, turn to the right…
И то же впоследствии: с дороги вновь мы сбиваемся, и вновь приходится спрашивать, как идти дальше, и вновь то же отношение, та же готовность помочь, вплоть до того, что кто-то хватает за руку и стремительно тащит за собой по улице до нужного поворота, а потом разворачивается и так же стремительно бежит по своим делам.
Chiesa Russa
В 1995 году мне привелось несколько дней прожить в домике при русском храме. Тогда он принадлежал Зарубежной Церкви и настоятелем его был архимандрит Марк (Давитти), итальянец по происхождению, оказавший мне трогательно радушный прием. Сейчас отец Марк — клирик Московского Патриархата и служит настоятелем православного храма в Болонье. А здесь теперь настоятельствует протоиерей Владимир Кучумов, который любезно соглашается в оставшееся до всенощной время рассказать нам немного о жизни своего прихода.Отец Владимир с матушкой приехал в Бари семь лет назад; занимался передачей Русской Православной Церкви храма и части прилегающего к нему здания (в виду знания итальянского языка, а возможно, и в силу каких-то иных причин). Потом был назначен настоятелем. Когда он только начинал тут служить, постоянных прихожан было 10−15 человек, сейчас — около 100. По местным меркам это очень солидный приход и — многонациональный. Его составляют русские, украинцы, грузины, греки и, конечно, итальянцы.
Многонациональность прихода определяет и его «многоязыковость», богослужения совершаются на нескольких языках: на церковнославянском, итальянском, греческом, грузинском. Доминирует, конечно, церковнославянский. Но, например, «Символ веры», «Отче наш» звучат на 4 языках. Сначала поют по-церковнославянски. А потом специально выбранные представители от каждой языковой группы читают его на своем родном языке.
Разумеется, что отцу Владимиру приходится достаточно бдительно относиться к малейшим признакам возможного «разделения по национальному признаку». Поэтому любые проявления национализма сразу же очень решительно, со всей строгостью пресекаются.
А вообще здесь «полноценный» приход в нашем, российском понимании: есть много людей, для которых храм — центр их жизни, кто-то остается убираться, кто-то еще чем-то помогает.
Конечно, зачастую работу с новыми прихожанами приходится начинать практически с нуля, объяснять не какие-то сложные богословские истины, а просто: Кто есть Господь, что есть христианство. Некоторые, только придя в русский храм, сделали для себя «открытие», что в Бари находятся мощи святителя Николая. Но распространяется информация быстро. «Пойдешь, — говорят, — помолишься, и, если, скажем, работы нет, то обязательно будет». Поэтому, по выражению отца Владимира, кто-то ходит в базилику, как на биржу труда. Примитивно, может быть, но с этого и начинается для многих путь в Церковь.
Регулярно из России привозятся сюда книги, собралась большая библиотека. Прихожане читают, и в этом отец Владимир видит одну из созидающих приход сил.
* * *
Бывают порой курьезные, но очень занимательные ситуации. Пришла пара, попросили повенчать по-украински — «западынцы». Никакие объяснения — о том, например, что церковнославянский и есть «украинский», пришедший к нам из Киевской Руси, — не действовали. Отец Владимир позвонил отцу Марку в Болонью: что делать? Позвонил, зная, что отец Марк по-украински едва ли не лучше, чем по-русски говорит (а русский отец Марк точно знает хорошо).В итоге отец Марк сам приехал в Бари и повенчал эту пару в базилике, в «православном» приделе. И все были очень довольны. Отец Владимир недоумевает: как же их венчал отец Марк? Оказывается — по-церковнославянски. Еще большее недоумение — и что же, как удалось «удовлетворить запросы» венчающихся? Отец Марк делает небольшое уточнение: по-церковнославянски, но с украинским акцентом…
На острове святителя Спиридона
От святителя Николая мы отправляемся к его современнику и духовному собрату — святителю Спиридону Тримифунтскому, на остров Корфу. Паром из Бари прибывает в небольшое местечко у моря с «монашеским» названием — Игуменица. А отсюда, так же паромом, добираемся до Корфу, или, как иначе называют по-русски этот остров, до Керкиры. И вновь оказываемся в совершенно ином, новом для нас мире. Позади — неприветливые Афины, приветливый Бар-град, а здесь… кажется, что здесь все залито солнцем, лучи которого согревают не только нас самих, замерзших ранним утром в морском порту, но и наши сердца, так что уходит все — и холод, и усталость, и то, что еще совсем недавно лишало покоя, угнетало душу. Климат? Вряд ли, скорее, это святитель Спиридон встречает своих гостей.Удивительный святой. А в России по-настоящему знают и почитают его немногие. Первоначально будущий архипастырь Тримифунтский был просто пастырем — не священником, а пастухом. И трогательная простота, а вместе с ней искренность и прямодушие так и остались его отличительными чертами на всю жизнь. И еще — умение сострадать каждому в его скорби, какой бы она ни была. Так однажды из сочувствия к бедному человеку святитель претворил в золото змею. А в другой раз — воскресил умершего… Он был величайшим чудотворцем, но и чудеса свои совершал так же — в простоте души. Например, как повествует его житие, на Первом Вселенском Соборе он во что бы то ни стало решил принять участие в прениях с арианами. Отцы Собора знали, что епископ Спиридон — человек некнижный, поэтому опасались, что ничего хорошего из этой полемики не выйдет. Но святитель и не собирался особенно полемизировать. Он просто взял в руки кирпич, и… вниз потекла вода, а к небу взметнулось пламя. Так засвидетельствовал «простец-архиерей» о непостижимом соединении двух естеств в воплотившемся Боге Слове.
Как все угодники Божии, и по телесной смерти своей святитель Спиридон по-прежнему жив — и не только для Бога, но и для всех нас, нуждающихся в его помощи и молитвенном предстательстве. И дома, в России, нам не раз приходилось видеть, как скоро откликается на обращенные к нему молитвы Тримифунтский святитель. Ну, а здесь, на Корфу, куда в XV веке были перенесены его святые мощи, через храм, носящий имя святого, ежедневно проходит огромное количество людей, которые припадают к его раке — кто со своим прошением, кто с благодарностью, а кто просто засвидетельствовать ему свою любовь.
На Корфу мы прожили несколько дней, так что впечатления от этого замечательного острова носят более основательный характер, чем, скажем, от Бари. Как и у каждой «провинции», у Корфу — свое лицо. Причем, очень запоминающееся, яркое. Отчасти обусловлено это и тем, что долгое время остров находился под контролем итальянцев, и это, безусловно, нашло свое отражение — в искусстве, архитектуре, в том числе и церковной, во внутреннем убранстве храмов, иконы в которых по большей части — живописные, тоже «итальянские». Но не только архитектура и искусство — и люди, взаимоотношения между ними тоже несут в себе отпечаток некой «особенности». Они особенно приветливы. Когда идешь по улице, многие кланяются, здороваясь (а если видят второй раз, то вообще как со старым знакомым), чаще здесь встречаешь улыбку, чем напряженное, холодное выражение лица.
Храм «Агиос Спиридонос» (Святого Спиридона) находится в самом центре Старого города. По пути к нему приходится пробираться через его небольшие улочки, по которым свободно перетекают из одной в другую потоки туристов. Но, как ни странно, эта многолюдность не утомляет: туристы тут очень спокойные, доброжелательные, видимо, психология людей, выбирающих для отдыха именно Корфу, а не Анталью или Хургаду, тоже имеет свои выгодные особенности.
В храм мы приходим к окончанию утрени, очень плавно переходящей в литургию. «Агиос Спиридонос», как и большинство греческих церквей, практически полностью занят рядами скамей, на которых здесь сидят во время богослужения. Везде микрофоны, но в данном случае это не мешает восприятию богослужения: храм профессионально «озвучен». Поют всего двое певчих, да и то по очереди: им почему-то трудно подстроиться друг под друга. Но поют хорошо. Иногда священник, уже достаточно пожилой, подпевает из алтаря, что, благодаря тем же микрофонам, хорошо слышно. Невзирая на живописные иконы, на микрофоны и скамьи, служба проходит очень тепло и молитвенно. Тайные молитвы священник читает практически все вслух, а динамики дают возможность каждому хорошо разобрать их. Есть небольшая группа молящихся, большинство заходит ненадолго, постоять, зажечь свечи, приложиться к мощам и выйти.
Очень интересно и трогательно было видеть старичков, которые постепенно собирались, заходили в переднюю, наиболее близкую к алтарю часть храма, отгороженную от прочего пространства. Занимали места в стасидиях, а до того прикладывались к иконам прямо в иконостасе — такие своего рода «почетные прихожане». Один, например, дедушка выходил и очень деловито выкладывал для молящихся свечи взамен разобранных. Чудно и необычно для нас, привыкших, что в наших храмах подобная роль отводится бабушкам, или, по крайней мере, женщинам, но не мужчинам, даже такого преклонного возраста.
После литургии начинается ежедневный параклис (молебное пение) перед ракой с мощами святителя Спиридона. Она помещается в небольшой нише справа от алтаря. Именно в это время ее открывают и можно приложиться к самим мощам — спаси, Господь, человека, который заранее предупредил нас об этом маленьком секрете. Впрочем, этого все равно «мало». И мы и в этот, и в последующие дни еще многократно возвращаемся к мощам угодника Божия — для того, чтобы приложить к ним купленные здесь иконы, помолиться о своих близких, да и просто потому, что никак не хочется расставаться со святым. Хотя мы и не расстаемся, он, такой гостеприимный и радушный хозяин при жизни, не усомнившийся накормить пришедшего к нему Великим постом гостя мясом, очень быстро откликается на наше к нему усердие и не только не дает нам забыть о нем, но и сам, верю, не забывает уже о нас.
Здесь, у святителя Спиридона, разрешили хоть и не послужить, но причаститься в алтаре вместе со служащим священником. К началу литургии пришел пономарь Георгий, невысокий, лет сорока с небольшим человек. Одет он был в джинсы, футболку и куртку без рукавов. На ногах — кроссовки. В алтаре переоделся: надел другую куртку, с рукавами, которая висела здесь же. Наверное, у многих наших соотечественников такое «облачение» вызвало бы шок, особенно когда они увидели бы, как Георгий на Великом входе идет с кадилом (в своей курточке, джинсах и кроссовках) и кадит Дары, которые несет священник. Но, как ни странно, у меня это уже не вызывает большого удивления или возмущения (хотя и одобрения — тоже), тем более что я вижу, как благоговейно ведет себя пономарь.
…И даже в алтаре от священника слышишь итальянское «prego» и «bonjorno"…
Были мы и в храме святой царицы Феодоры, защитницы иконопочитания — это кафедральный собор Керкиры, тоже совершенно «итальянский». Но внутри опять-таки хорошо и тихо. В левом приделе — замечательная икона Успения, а справа — рака с мощами святой царицы.
По совету знакомых, бывших уже на Корфу, решаем посетить два монастыря — Влахернон и Палиокастрици. Влахернон — видимо, в честь Влахернской иконы Божией Матери, которая тут находится, — маленький, словно «игрушечный», расположен в морском заливе на островке, к которому ведут специальные мостки. Такой же крошечный, как и обитель, храм, буквально на 10, максимум на 15 человек или даже и того меньше. Но и здесь стоило подойти к чудотворной иконе Богородицы, как опять возникло то же самое чувство: желание остаться тут подольше, пока сердце совсем не отогреется, не успокоится рядом с этим удивительным образом, с которого Матерь Божия с таким участием и с такой любовью смотрит на нас. Однако приходится уходить: пешком до Палиокастрици не доберешься, а водитель такси уже ждет нас.
Ехать неблизко, но Палиокастрици, по отзывам разных людей, — самый красивый монастырь на Керкире. И с этим трудно не согласиться. Не столько, может быть, по архитектуре, сколько по месту расположения: на горе, откуда открывается потрясающий вид на море, от которого захватывает дух. Таксист — Филипп — что-то пытался рассказать нам о нем по дороге, но наше с ним знание английского мало что позволило ему сказать, а мне понять. Но все равно я был очень благодарен ему. И не только за детскую улыбку и часто повторяющиеся в ответ на мое беспокойство энергичные заверения: «No problem! No stress!». Благодаря ему мы действительно попали в монастырь, в отличие от собравшихся у ворот обители туристов.
Ворота эти были закрыты: мы приехали сюда как раз во время дневного отдыха. У самого порога их дремала разморенная жарой немецкая овчарка, которой и посмотреть на нас было трудно, разве что так, одним глазом. Попробовали обойти монастырь и проникнуть в него сбоку, но там нас встретила другая овчарка, вылезшая из будки и глядящая на нас, напротив, с таким живым интересом, что мы решили без долгих размышлений повернуть обратно. И так и уехали бы ни с чем, если бы не хлопоты Филиппа. Он кого-то нашел, с кем-то поговорил, и мы оказались внутри. Для нас открыли храм, дали помолиться в нем, приложиться к чудотворной иконе Богородицы. Позволили прогуляться по монастырскому дворику, очень небольшому, как и сам храм. Братии, кроме настоятеля и одного монаха, мы не видели, поэтому трудно сказать, сколько человек здесь живет. Зато опять постоянно встречались собаки, вполне добродушные и совсем не собиравшиеся нас обижать. Оставалось только гадать: почему их тут так много?
* * *
Еще одно место, где хотелось побывать, — храм святых апостолов Иасона и Сосипатра, древний, совсем не похожий на большинство уже виденных нами здесь. Дорогу разузнать так и не удалось, поэтому пришлось останавливать людей и спрашивать, как пройти. Так случилось, что-то одному, то другому человеку было с нами немного по пути, и таким образом до храма нас прямо-таки довели. Хотя в какой-то момент мы поняли, что идем, наверное, зря: одна из провожавших нас женщин поинтересовалась, не ждет ли нас кто в храме святых апостолов. И, узнав, что нет, никто не ждет, удивилась, объяснив, что чаще всего он закрыт.Однако оказалось, что нас там действительно ждали. Встретил нас настоятель, отец Панайотис, пожилой, лет 65, чем-то очень похожий на русского батюшку. Тут же завел в алтарь, велел мне надеть епитрахиль и достать из стоявшего здесь шкафа два футляра с мощами, на которых я разобрал надписи: «Иасон» и «Сосипатр». Дал какое-то время побыть здесь, помолиться, никуда не торопясь, без суеты. Потом, на крылечке своего старого, нуждающегося в очень основательном ремонте домика, поил кофе и знакомил со своей матушкой, Екатериной.
* * *
Все на свете когда-нибудь заканчивается, и быстрее всего — хорошее, наверное, оттого, что иначе нам трудно было бы ощущать себя странниками и пришельцами на земле. Заканчивается и для нас время пребывания на Корфу. Приходится уезжать с надеждой когда-нибудь еще вернуться сюда или, по крайней мере, сохранить память об этом острове и его святынях в своем сердце так, чтобы ни время, ни какие-то иные впечатления не смогли изгладить ее.Город святого Димитрия
Полтора часа на пароме от Корфу до Игуменицы кажутся легкой прогулкой по сравнению с семичасовой дорогой на автобусе до Салоник. Утомительно, долго… но такая красота вокруг! Горы с шапками снега, горки, покрытые лесом и зеленью, аккуратные домики с красными черепичными крышами. И еще — пробитые прямо сквозь скалы туннели, спрямляющие путь.Но вот «приземлились» в Салониках. На самом деле — приземлились. Корфу, оставшийся в недалеком, но уже прошлом, представляется неким земным раем. А Салоники… Прямо с автовокзала — другие люди, другое отношение… Тут уже никто не улыбается широко навстречу, не спешит к тебе на помощь. Скорее, даже отворачиваются иногда, когда обращаешься с вопросом. Один раз вообще за попрошайку приняли: спрашивал у двух проходивших мимо женщин, где здесь можно поменять деньги. Одна из них досадливо сморщилась, словно от зубной боли, полезла в сумочку и попыталась одарить меня несколькими монетами… Опозорил русское монашество! Так она и не поняла, что я от нее хотел, на том и расстались. Не все, конечно, так реагируют, но контраст тем не менее разительный.
А между тем и Салоники — город великих святынь. Традиционно его небесным покровителем считается святой великомученик Димитрий Мироточивый, чьи мощи почивают здесь в одноименном храме в самом центре города. А неподалеку — митрополия, с соборным храмом в честь другого величайшего святого — святителя Григория Паламы, «фессалоникской похвалы», архипастыря этого града, иерарха Церкви, так ясно изложившего и так мужественно отстаивавшего учение о нетварных Божественных энергиях, о способности человека стать «богом по благодати». И самый собор — словно ковчег, в котором скрыто сокровище — его честная глава.
Это — самое, пожалуй, важное, а всего, конечно, не перечесть. Но мне в этот раз больше запоминается другое — поездка в Суроти, монастырь в честь святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, основанный трудами блаженного старца Паисия Святогорца. Суроти — местечко минутах в тридцати-сорока от Салоник. Здесь — могила старца, который мечтал быть похороненным на Афоне, но Промыслом Божиим умер и был похоронен здесь; сюда приезжают помолиться не столько, быть может, о его упокоении, сколько ему о себе его многочисленные почитатели. Здесь же — мощи преподобного Арсения Каппадокийского чудотворца, священника из селения Фарасы, который крестил будущего старца, назвав его Арсением и как бы предуказав его жизненный путь всего несколькими словами: «Хочу оставить монаха вместо себя».
Костяк обители составляют сестры — духовные чада старца. Здесь, в этих стенах, ими, вероятно, и были записаны ставшие сегодня известными во всем православном мире его беседы о жизни во Христе и обо всем, что так важно и что так порой непонятно для современного человека, который к этой жизни стремится. Сколько насельниц живет сейчас в монастыре, узнать, к сожалению, не удалось: обитель открыта для посещения паломниками только в определенные дни и часы, а мы приехали не вовремя. Милость Божия, что нас все-таки заметили и отворили ее врата. Скорее всего, это было время отдыха после рано начинающейся утрени и следующей за ней литургии, поэтому практически все сестры, кроме архондарничной и «дежурной по храму», находились в келиях. Они-то и приняли нас и любезно предложили помолиться в храме и поклониться там мощам преподобного Арсения. Внутри — ощущение непостижимой красоты, чистоты, свежести — ощущение, которое вообще оставляет по себе этот монастырь. Нельзя понять его жизнь, нельзя вникнуть в нее вот так, сходу. Но остается чувство, словно соприкоснулся с чем-то, что едва может быть на земле.
Храм — совсем недавней постройки, и все в нем новое, новые и иконы, но замечательного письма, скорее всего афонского. Такая же замечательная здесь и резьба — иконостас, стасидии, даже входные двери, все — настоящее произведение искусства. За алтарем храма, чуть-чуть влево от него — звонница, а перед ней — могила старца Паисия. Тут прибиралась еще одна сестра. Впрочем, даже и не скажешь «прибиралась»: в монастыре такая чистота и такой порядок, что, кажется, и убирать-то тут нечего.
Приложились к мраморной плите надгробия, опустившись на заботливо постеленный рядом с могилой (и такой же чистый, как все кругом) коврик. Задержались здесь… На надгробии выбито стихотворение отца Паисия. Я не знаю греческого языка, просто помню его перевод на русский язык:
Здесь жизни кончен путь земной,
здесь плоть моя и тление.
Здесь вздох последний прерван мой,
в душе же свет и пение.
Живет мой Ангел, мой святой,
мне в честь и похваленье.
Чтоб быть мне с Девой Пресвятой
он принесет Христу моленье.
…Здесь жизни кончен путь земной, и отсюда открывается дорога в вечность. И замираешь на ее пороге, замираешь, не зная, какой она станет для тебя…
А мы заходим еще в маленький архондарик (комната в монастыре, где принимают паломников), стены которого украшены портретами старца Паисия. Пьем традиционный для архондарика кофе с какими-то сладостями, пытаемся говорить с угощающей нас сестрой, о чем-то и вправду говорим, но на таком ломаном английском, что трудно вспомнить даже, о чем собственно была эта беседа. Остается только очень светлая и теплая память об этой монахине, по имени, кажется, Парамифрия (имя ей дано в честь одной из чудотворных икон Божией Матери — это то, что я все-таки понял).
Могу сказать так же, как и о Троицком монастыре на Эгине: трудно судить о жизни обители, пробыв в ней совсем недолго. Но опять же: есть детали, которые сами о многом говорят. То, во что они собираются, эти детали, здесь — ощущение порядка и благоустроенности не только внешней, но и внутренней. Сестры очень приветливые, радушные, и в то же время сдержанные. Примерно так же ведут и держат себя братия в афонских обителях. Жаль, что нет возможности задержаться здесь подольше, напитаться этим целительным духом — впрок на долгие месяцы, а быть может, и годы.
* * *
Совсем другое место — монастырь святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, расположенный неподалеку. Тут, собственно, от монастыря и осталось только, что его имя, потому что ни братии, ни сестер нет. Есть только отец Хрисогон (видимо, названный этим именем в честь святого мученика Хрисогона, наставника великомученицы Анастасии). Он очень хорошо относится к русским, а может быть, и ко всем вообще паломникам, приезжающим сюда. Во всяком случае, у нас от встречи и общения с ним остается самое доброе воспоминание. И не только потому, что он дает возможность зайти в алтарь и помолиться там, не только потому, что при покупке нами икон делает «скидку» и даже что-то дарит. Нет — просто «по-человечески».Монастырь старый, но по нашим, российским, меркам во вполне приличном состоянии. Однако главное не его внешний вид, не царящая здесь тишина. Главное — его святыни: глава святой великомученицы и несколько чудотворных ее икон. Наверное, я невольно повторюсь, сказав то, что уже не раз звучало в этих заметках: уходить не хотелось… Я подходил к мощам, переходил к иконе святой, стоящей рядом, шел к другим иконам и снова возвращался на то же место, и опять чувствовал: не хочу уходить. И хотя уходить пришлось все равно, удалось унести, увезти с собой ощущение чуда, память о встрече со святой.
Иоанн Русский — великий греческий чудотворец
Едем к святому, которого особенно почитают греки, — к святому Иоанну Русскому, на остров Эвбея. Простой солдат, родом из Малороссии, он участвовал в русско-турецкой войне и во время Прутского похода 1711 года был захвачен в плен татарами, а затем продан в рабство начальнику турецкой конницы. Тот увез его к себе домой, в селение Прокопион, в Малой Азии. Как и многие другие христиане, оказавшиеся в неволе у турок, перенес жестокие унижения, побои, но от своей веры не отрекся. Хозяин помимо воли проникся уважением к своему мужественному узнику. Он перестал принуждать его к принятию ислама и приставил ухаживать за скотом. В лошадином стойле и жил Иоанн, и стойло это было для него и домом, и монашеской кельей, и храмом, и самым небом, потому что здесь переживал он дивные, благодатные утешения, какими утешает Господь Своих верных рабов.Впоследствии господин настолько стал доверять Иоанну, даже почитать его за честность, за удивительное душевное благородство, что предложил ему жить как свободному и самому выбрать для себя место, где поселиться. Но Иоанн не захотел оставить ставшего уже для него привычным жилища: видимо, вспоминая Христа, родившегося в яслях, он хотел и в этом, — как и в кротости, и в терпении, и в незлобии, — также подражать своему Владыке. И свободой пользовался только для того, чтобы посещать расположенный в селении православный храм в честь святого великомученика Георгия и причащаться там Святых Христовых Таин.
Вскоре после кончины угодника Божия местный священник во сне получил извещение, что мощи его почивают нетленными. Словно некое сокровище они были извлечены из земли и помещены в храме, в специальной раке. И так удивительны, и так многочисленны были чудеса праведного Иоанна, что не только православные греки, но и армяне, и турки с надеждой прибегали к нему в своих нуждах и скорбях с теплой молитвой. «Раб Божий, — говорили они, — не обойди нас своей милостью!».
А в 1924 году, во время так называемого «обмена населением», жители Прокопиона, перебираясь на Эвбею, перенесли туда и главное свое достояние — мощи святого. Так и получилось, что ныне они покоятся здесь, в новом храме в честь праведного Иоанна Русского, в селении Новый Прокопион, или, по-гречески, «Неа-Прокопи».
* * *
…Поворот за поворотом открывает новую панораму невысоких, поросших лесом гор, среди которых серпантином вьется шоссе. По сторонам ее точно специально разбросаны каким-то великаном огромные камни. И еще — разноцветные домики ульев (вот почему в Неа-Прокопи на каждом углу мед продается!).А само селение — точно в чаше из таких же невысоких гор. Здесь все проще, чем вблизи больших городов — и природа, и растительность, и, самое главное, люди. Центр селения — храм с гостиницей для паломников, где заказаны номера и для нас. Занимаем свои уютные и скромные «апартаменты» и отправляемся в храм. Какое-то странное чувство: все здесь не похоже на Россию, но почему-то «Русью пахнет», что-то такое неуловимое сообщается сердцу…
Переступаю церковный порог, и даже не по себе в первый момент делается от неожиданности: в Греции я отвык уже видеть столько людей в храме, тем более в будний день. Кажется, движение не замирает здесь ни на мгновение: постоянно кто-то подходит к раке с мощами, кто-то опускается на колени, кто-то молится вслух, кто-то плачет… Словно к живому приходят, приезжают сюда к Иоанну Русскому паломники со всей Греции. К нему, такому скорому помощнику, такому сострадательному, такому любящему, несут греки свои скорби, к нему обращаются тогда, когда нет уже никакой надежды на человеческую помощь… У чтимой иконы праведника — обычные для Греции приношения: маленькие, отлитые из золота и серебра руки, ноги, глаза, детские фигурки — свидетельство о том или ином чуде, которое сотворил Господь через Своего угодника. А рядом — небольшая палка, на какие опираются обычно при ходьбе пожилые люди, точно кто-то забыл ее здесь. Но и она — свидетельство. Как-то приехали в Неа-Прокопи паломники с Кипра и привезли с собой свою землячку — старушку с больной спиной, которую недуг согнул так, что она и видела только — землю под ногами да самые ноги свои, к которым была наклонена ее голова. Даже к мощам не могла она приложиться сама — не могла выпрямиться, так и застыла перед ними, словно какой-то оживший скорбный знак вопроса. И только подняли ее на руки добросердечные киприоты, только приложили к раке с мощами, как на глазах у них произошло чудо: распрямился искривленный позвоночник, случилось то, на что не надеялась, да и не могла надеяться бедная старушка.
Она действительно была бедной, хотя и обогатилась так внезапно даром Божественной благодати, у нее не было ничего, что она могла бы принести святому в благодарность за свое исцеление. И тогда она оставила здесь то, что было ей уже не нужно, — свою клюку, без которой прежде не могла сделать и шага.
…Я подхожу к мощам святого Иоанна, склоняюсь над ними, вижу его в драгоценном облачении с посохом в руках, вокруг меня люди, которые о чем-то просят его, за что-то благодарят… И я вдруг чувствую такую радость от того, что «нашего», русского святого здесь так любят, что для греков он уже давным-давно «свой», родной, близкий, бесконечно дорогой. Может, от этого здесь это неясное, пробивающееся сквозь все впечатления дороги ощущение «дома», чего-то русского, такого знакомого и любимого? Может, поэтому женщина в свечной лавке, едва услышав, что я из России, тотчас даром отдает мне все оставшиеся здесь экземпляры книги о чудесах святого, изданной на русском языке? Не знаю, наверное, в этих чувствах тоже очень много субъективного…
…Приходит время уезжать. Ранний подъем в гостинице, старенькая «Ауди» с уже знакомым нам и тоже немолодым понтийцем у входа… Афинский аэропорт… Самолет берет разгон, немного вздрогнув, отрывается от земли. И мы… мы тоже словно что-то отрываем от сердца, не зная, приведет ли еще когда Господь побывать здесь: войти под своды «Агиос Спиридонос», преклонить колена перед могилой старца Паисия, остановиться надолго перед иконой великомученицы Анастасии, испросить благословения у святителя Нектария. Тринадцать дней — время прошло удивительно быстро, и хотя были в пути мелочи, доставлявшие неудобство, огорчавшие, даже вызывавшие легкую досаду, все равно эти две недели воспринимаются как чудо. А с чудом так не хочется расставаться!
И если есть на душе скорбь, то она очень легкая, светлая. Мы уезжаем утешенные — утешенные нашими небесными заступниками и покровителями, согретые их любовью и теплом. И сердце, несмотря ни на что, живо упованием — и на то, что они не забудут нас, и на то, что когда-нибудь мы их обязательно увидим — там, где уже нет расставания, нет места печали.
