 |
| Русский вестник | Сергей Фомин | 08.12.2006 |
Как умирали Русские Министры
Об обстоятельствах смерти Царских сановников писали по-разному…«Во время объявленного «красного террора», явившегося следствием убийства Урицкого и Володарского, а также ранения Ленина, в качестве очередной человеческой дани дьяволу, расстреливали представителей Царского строя — бывших министров — И. Г. Щегловитова, А. Н. Хвостова, Н. А. Маклакова и других обреченных. […]
Бывший директор Департамента полиции С. П. Белецкий, чтобы избежать последних надругательств и смерти от руки большевицких палачей, накануне казни принял цианистый калий, пронесенный ему в тюрьму.
Ходынка была свидетельницей последних минут приговоренных, и в свою землю она приняла их окровавленные тела. Она приняла их предсмертный стон и разнесла его повсюду.
Старик Щегловитов, перекрестившись, сказал спокойным, твердым голосом: «Рад умереть за Царя и Россию"… Хвостов выразил надежду и веру в лучшее будущее России и в поражение революции…
Когда после залпа легко раненый Хвостов пытался выбраться из своей преждевременной могилы, его штыками столкнули обратно и живого засыпали землей…"1
«Утром 5 сентября к помещению, где содержались Лютославские, — писал их адвокат, — подъехал автомобиль и чекисты заявили заключенным, что Чрезвычайная комиссия требует арестованных на Лубянку для передопроса. Лютославские, Щегловитов, Хвостов и Белецкий были посажены в автомобиль и увезены. Ничего не подозревавший Белецкий не захватил с собой яда. На Лубянку из всех мест заключения было привезено много народа. Там им было объявлено, что все они сегодня будут расстреляны. Это известие благодаря своей неожиданности произвело потрясающее впечатление. Раздались слезы, послышались истерические крики. Всех обреченных на смерть было более 80 человек. Среди них был протоиерей Восторгов […] И этот человек перед смертью проявил редкое величие духа. Он предложил всем желающим исповедаться у него. И много людей потянулось к нему за исповедью. В одну кучу смешались всесильные министры, спекулянты, офицеры и просто мирные обыватели, захваченные большевиками. И у этого человека, который сам должен был умереть через несколько часов, для каждого нашлось слово утешения. […] Расстреляли всех в Петровском парке. Казнь была совершена публично. Чекисты выкрикивали имена казнимых. Указывая на Щегловитова, они кричали: «Вот бывший Царский министр, который всю жизнь проливал кровь рабочих и крестьян…» За несколько минут до расстрела Белецкий бросился бежать, но приклады китайцев вогнали его в смертный круг. После расстрела все казненные были ограблены"2.
Газеты сообщали: «Сенатор Белецкий стихийно хотел бежать, но, увидев тройную цепь охраны, покорно и понуро опустил голову"3.
Самый подробный рассказ очевидца о казни содержится в известной книге протопресвитера Михаила Польского «Новые Мученики Российские»:
«…С полгода тому назад привелось мне встретиться с одним лицом, просидевшим весь 1918 г. в московской Бутырской тюрьме. Одною из самых тяжелых обязанностей заключенных было закапывание расстрелянных и выкапывание глубоких канав для погребения жертв следующего расстрела. Работа эта производилась изо дня в день. Заключенных вывозили на грузовике под надзором вооруженной стражи к Ходынскому полю, иногда на Ваганьковское кладбище, надзиратель отмерял широкую в рост человека канаву, длина которой определяла число намеченных жертв. Выкапывали могилы на 20−30 человек, готовили канавы и на много десятков больше. Подневольным работникам не приходилось видеть расстрелянных, ибо таковые бывали ко времени их прибытия уже «заприсыпаны землею» руками палачей. Арестантам оставалось только заполнять рвы землей и делать насыпь вдоль рва, поглотившего очередные жертвы чека.
Мой собеседник отбывал эту кладбищенскую страду в течение нескольких месяцев. Со своей стражей заключенные успели сжиться настолько, что она делилась с ними своими впечатлениями о производившихся операциях. Однажды, по окончании копания очередной сплошной могилы-канавы, конвойцы объявили, что на завтрашнее утро (23-го августа 1918 г.) предстоит «важный расстрел» попов и министров. На следующий день дело объяснилось. Расстрелянными оказались: епископ Ефрем, протоиерей Восторгов, ксендз Лютостанский с братом (1), бывший министр внутренних дел Н. А. Маклаков, председатель Государственного Совета И. Г. Щегловитов, бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов и сенатор С. П. Белецкий. Прибывших разместили вдоль могилы и лицом к ней… По просьбе о. Иоанна Восторгова палачи разрешили всем осужденным помолиться и попрощаться друг с другом. Все встали на колени и полилась горячая молитва несчастных «смертников», после чего все подходили под благословение Преосвященного Ефрема и о. Иоанна, а затем все простились друг с другом. Первым бодро подошел к могиле о. протоиерей Восторгов, сказавший перед тем несколько слов остальным, приглашая всех с верою в милосердие Божие и скорое возрождение Родины принести последнюю искупительную жертву. «Я готов», — заключил он, обращаясь к конвою. Все стали на указанные им места. Палач подошел к нему со спины вплотную, взял его левую руку, вывернул за поясницу и, приставив к затылку револьвер, выстрелил, одновременно толкнув о. Иоанна в могилу. Другие палачи приступили к остальным своим жертвам. Белецкий рванулся и быстро отбежал в сторону кустов, шагов 20−30, но, настигнутый двумя пулями, упал, и «его приволокли» к могиле, пристрелили и сбросили.
Из слов конвоя, переданных нам рассказчиком, выяснилось, что палачи, перекидываясь замечаниями, пока они «присыпали» землею несчастные жертвы, высказывали глубокое удивление о. Иоанну Восторгову и Николаю Алексеевичу Маклакову, видимо поразивших их своим хладнокровием пред страшною, ожидавшею их участью. Иван Григорьевич Щегловитов, по словам рассказчика, с трудом передвигался, но ни в чем не проявил никакого страха…"4
А. Д. Протопопов был расстрелян также в Москве, правда, позднее, 27 октября (н. ст.) 1918 г., в порядке «административного усмотрения». По словам ген. А. А. Брусилова, приставленный к нему в 1918 г. часовой, молодой латыш, рассказал о последних минутах жизни Протопопова. «Он говорил, что бедный А. Д. Протопопов тяжелее всех умирал: несколько раз под выстрелами падал, крестился и опять вставал. […] Психология этого молодого латыша […, даже симпатичного, на вид будто бы кроткого, была нам непонятна. Он рассказывал это спокойно, ухмыляясь, будто о чем-то совершенно простом и естественном"5.
«По иронии судьбы, — справедливо пишет исследователь-эмигрант А. Тарсаидзе, — истинные пораженцы, изменники и шпионы, в громадном своем большинстве мирно сошли со сцены истории, в то время как люди, ложно обвиненные в «измене», Мясоедов, Штюрмер и Протопопов и даже Распутин, обвинение которого в измене до наших дней считается «фактом», погибли насильственной смертью…"6
Министр юстиции А. А. Макаров последние дни жизни провел в Бутырке. «Во время наездов на тюрьму чекистов по профессии, вроде Манцева (председатель МЧК), Петерса, Мессинга и проч., — писал очевидец, — каждый из них считал своим долгом громко, в присутствии Макарова, изумиться: «Как, Макаров здесь?! Разве он не расстрелян? Странно!!» […] Нужно ли говорить, что они по положению своему знали, что Макаров в Бутырках, и обращались к коменданту еще при входе в тюрьму с просьбой «показать им Макарова и других министров"7.
Сидевший вместе с А. А. Макаровым в 1919 г. в Бутырской тюрьме узник вспоминал: «…Макаров жил с женой у самой границы. Перейти в Финляндию было очень легко. Но не захотел бежать из России. Ведь ничего преступного не совершал. Друзья и знакомые удивлялись, почему он не скрывается. Прятаться ему было некуда, и жили они с женой в одиночестве. Все о них на время забыли. Потом вспомнили и арестовали. Я спросил о детях. Есть сын. Его не трогают. Служит в Красной армии. […]
…Вдруг, как вихрь перед грозой, по тюрьме пронесся слух, что к нам вот-вот приедет для инспекции важная кремлевская птица. […] Гости — все больше в кожанках, с револьверами на брюхе и колючими взглядами во все стороны — явились. Среди кожанок есть и форсистые костюмчики хорошего шитья. Одного, упитанного, оглаженного, вперед пустили. Смело и уверенно он прошел по камере, остановился, огляделся.
Мы стоим столбами мертвыми у кроватей, глаз не сводим с пришедшего. А он увидел Макарова, который тяжело стоял, опираясь на свою черную палочку с серебряным ободком у сгиба.
Подошла особа важная поближе к старику Макарову и покровительственно спросила, внятно и раздельно:
— Чем могу быть вам полезным?
Александр Александрович взглянул на персону и с достоинством ответил:
— От вас мне ничего не нужно!
Особа поскорей отступила, потемнела. «Кожаные» охранники зашевелились: что делать с этим верным «слугой Царизма»? […]
— Это же был Каменев! — вполголоса сказал Кутлер, когда все вышли из камеры"8.
Современник писал: «Когда [25 сентября 1919 г. н.ст.] произошел взрыв в Леонтьевском переулке, произведенный анархистами и группой левых эсэров, большевики приписали его «белогвардейцам» [так им было удобно] и началась расправа в ту же ночь.
По рассказу коменданта МЧК Захарова, прямо с места взрыва приехал в МЧК бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей.
Точно установить, сколько успели за ночь и на следующий день перестрелять, конечно, невозможно, но число убитых должно исчисляться по самому скромному расчету — сотнями. На следующий день это распоряжение было отменено вследствие вмешательства ВЦ[И]Ка и ЦК РКП.
Из Бутырок 26 сентября утром, часов в 12, была выведена первая партия и отвезена прямо в Петровский парк, где и расстреляна; подвалы ЧК, где обыкновенно расстреливают, были, по-видимому, заняты своей «работой» и для бутырцев не хватало места. В эту первую партию попали: Макаров, Долгорукий, Грессер и Татищев. Макаров до конца сохранил свою твердость. За ним пришли перед самым обедом в 12 часов. На роковые — «по городу с вещами» — спокойно ответил: «Я давно готов». Медленно, методично сложил свои вещи, отделил все получше для пересылки голодавшей в Петербурге семье, стал прощаться с буквально подавленной его мужеством камерой. Соседи уговорили его написать прощальное письмо домой. У многих стояли слезы на глазах, даже ожесточенные и грубые чекисты не торопили его, как обычно и, молча потупившись, стояли у дверей. Макаров присел к столу, всё так же сосредоточенный и ушедший вглубь себя. Заключительные строки его записки были: «За мной пришли, вероятно на расстрел, иду спокойно, мучительно думать о вас: да хранит вас Господь! Ваш несчастный папа». Видя подавленность и слезы кругом, он попробовал даже пошутить. Обратился к случайно находившемуся в камере эсэру, предложил ему хоть перед смертью выкурить с ним трубку мира. Затем, завернувшись в одеяло (шубу отослал жене) с худшей трубкой в зубах (лучшую тоже отослал), тихо и чинно попрощавшись с соседями, прямой, суровый, спокойный, мерными шагами вышел в коридор, потом мелькнул на дворе всё такой же спокойный и сосредоточенный, потом выглянул из комнаты «душ» — место, откуда уводили на расстрел, — и исчез.
Для лиц, знавших покойного — он весь в этом описании. Спокойный, твердый, безстрашный…"9
«Через несколько дней, в тревожные часы перед ужином, — вспоминал о событиях того же дня другой, уже цитировавшийся нами очевидец, — в дверях нашей камеры появился надзиратель с запиской и лениво назвал фамилию Макарова. «Собирайся и пошли!»
Макаров стал собирать в скатертку что подвернется.
Все смотрели на уходящего с сожалением. Узелок собран. Видавшее другие виды пальто надето. Шапка на голове. Черная палочка с серебряным ободком в руках. Общий поклон, и достойный сановник славного Царского времени с гордо поднятой головой неторопливо пошел к двери.
Там его встретил надзиратель, взялся нести узелок. И пошли они не спеша по безлюдному коридору — бывший министр Российской Империи впереди, а за ним, чуть отступя, понуро двигался тюремный надзиратель с наганом на брюхе.
Твердо опираясь на любимую палочку, с достоинством шел Александр Александрович Макаров на Голгофу"10.
Оставался еще в живых в России последний Председатель Совета Министров Империи кн. Н. Д. Голицын. О дальнейшей его судьбе сообщал эмигрант офицер флота Б. Л. Седерхольм:
«В полной нищете старый князь, с сорокапятилетним сыном в мансарде одного из полуразвалившихся домов Москвы, занимался сапожным ремеслом, а сын занимался случайно подворачивавшейся черной работой. Когда состояние того дома, где жил князь с сыном, стало внушать опасения, его сломали, и отец с сыном переехали в Рыбинск. Там они оба поселились за городом у какой-то старухи, вдовы крестьянина. Князь стерег общественные огороды, а сын ходил на реку нагружать и разгружать барки с лесом.
Но и это жалкое существование было нарушено. Однажды явились чекисты, арестовали отца с сыном, и безконечными этапами, пройдя несколько тюрем, оба, в конце концов, попали в Бутырскую тюрьму. Князя поместили в нашей камере, а сына в одну из камер четвертого этажа. Их обоих обвинили в контрреволюционном заговоре по так называемому процессу лицеистов.
В январе 1925 года, однажды вечером в нашу камеру ввели старика, одетого в овчинный тулуп, баранью шапку и валенки. Но несмотря на скромную внешность — было в лице старика что-то невольно заставляющее обратить на него внимание. Когда он назвал свою фамилию камерному старосте, для внесения в список, я сразу вспомнил старика.
Князя Голицына в феврале разбило параличом, и его увезли в один из четвергов на казнь, ведя под руки. Уходя, он перекрестился, еле двигая рукой, и сказал: «Ныне отпущаеши раба Твоего. Устал жить. Слава Богу"11.
Расстреляли князя 22 июня 1925 г.
Бойня продолжается…
Остается рассказать о судьбе тех, кто был причислен ЧСК к лицам, в той или иной степени ответственным за т. н. «дело Бейлиса». Для тех, кто так или иначе был причастным к процессу, большую роль сыграла найденная при обыске эксперта проф. Д. П. Косоротова обширная приветственная телеграмма, посланная ему 9 ноября 1913 г. участниками торжественного обеда у Б. В. Никольского, устроенного последним «в честь героев Киевского процесса». Недаром текст ее полностью зачитывался председателем Комиссии на допросе И. Г. Щегловитова12, а затем приводился во втором июльском постановлении ЧСК13.Что же стало со всеми этими людьми?
Некоторым повезло. Погиб 6 октября 1914 г. смертью храбрых (представленный к ордену Св. Георгия) добровольно ушедший на фронт проводивший общественное расследование прапорщик В. С. Голубев. Митрополит Киевский и Галицкий Флавиан (Городецкий) мирно почил 4 ноября 1915 г. 25 июня 1916 г. в путь всея земли отправился поверенный гражданских истцов, видный правый общественный деятель А. С. Шмаков. В том же 1916 г. скончался главный эксперт обвинения католический ксендз литовец Иустин Пранайтис.
Пореволюционный скорбный список 8 марта 1917 г. открыл ученый-правовед и государственный деятель, тайный советник, член Государственного Совета, сенатор Н. А. Зверев. Обстоятельств кончины официальный некролог не сообщает. 30 декабря 1918 г. в Троице-Сергиевой Лавре почил архиепископ Никон (Рождественский)14.
Расстреляли в 1918 г., как мы уже писали, в Москве И. Г. Щегловитова и Н. А. Маклакова.
20 сентября 1918 г. на берегу Валдайского озера на глазах малолетних своих детей евреями-чекистами был убит известный публицист М. О. Меньшиков.
В 1919 г. чекисты расстреляли купчиху 1-й гильдии, активную участницу монархического движения Е. А. Полубояринову.
В феврале 1919 г., в разгар еврейского чекистского террора в Киеве, когда в застенках «Матери городов Русских» был уничтожен цвет национальной интеллигенции, погиб эксперт со стороны обвинения знаменитый ученый-психолог профессор И. А. Сикорский.
«Вечернее время» сообщает, — писала в декабре 1919 г. выходившая в Берлине русская газета «Призыв», — что в бытность большевиков в Киеве особому гонению со стороны чрезвычаек подверглись бывшие чины судебного ведомства киевской судебной палаты, которые служили во время слушания дела Бейлиса и находились последнее время в Киеве. Обыкновенно предлагалось два вопроса:
— Служили в судебном ведомстве при Царском режиме?
— Да. Служил.
— Были в Киеве, когда разбиралось дело Бейлиса?
— Да. Но я был членом палаты по гражданскому отделению и никакого отношения к делу не имел.
— Это неважно… Уведите арестованного…
И в графе «постановили» — отмечалось:
— Применить высшую меру наказания.
Палачи никогда не писали: — Расстрелять.
Однако одною местью за прошлое интернационалисты не удовлетворились и, как сообщает другая газета «В Москву», легко можно представить себе негодование и ужас киевлян, когда в одном из номеров «Киевских Советских Известий» они прочитали официальное сообщение о том, что Андреевский спуск — этот живописный наклон к Днепру, украшенный величественным храмом Св. Апостола Андрея Первозванного — переименовывается в улицу Менделя Бейлиса. Острое желание интернационалистов увековечить миг своего торжества над русским народом перешло в шарж, и уличный трафарет о Менделе Бейлисе об этом свидетельствовал"15.
В июне 1919 г. чекисты убили известного ученого и публициста Б. В. Никольского. «Недавно расстреляли профессора Б. Никольского, — читаем запись в дневнике З. Н. Гиппиус. — Имущество его и великолепную библиотеку конфисковали. Остались — дочь 18 лет и сын 17-ти. На днях сына потребовали во «Всеобуч» (всеобщее военное обучение). Он явился. Там ему сразу комиссар с хохотком объявил (шутники эти комиссары!): «А вы знаете, где тело вашего папашки? Мы его зверькам скормили!»
Зверей Зоологического сада, еще не подохших, кормят свежими трупами расстрелянных, благо Петропавловская крепость близко, — это всем известно. Но родственникам, кажется, не объявляли раньше. Объявление так подействовало на мальчика, что он четвертый день лежит в бреду. (Имя комиссара я знаю.)
Вчера доктор Х. утешал И. И. [Манухина], что у них теперь хорошо устроилось, несмотря на недостаток мяса: сердце и печень человеческих трупов пропускают через мясорубку и выделывают пептоны, питательную среду, бульон… для культуры бацилл, например. Доктор этот крайне изумился, когда И. И. внезапно завопил, что не переносит такого «глума» над человеческим телом, и убежал, схватив фуражку"16. (Супруга профессора Б. В. Никольского, дочь известного издателя «Исторического вестника», пережив гибель мужа и сына, выбросилась из окна после третьего ареста дочери).
В апреле 1919 г. в Калуге чекистами был арестован работавший в губернском продовольственном комитете обвинитель на Киевском процессе товарищ прокурора С.-Петербургской судебной палаты Оскар Юрьевич Виппер17. В июле, «худого до скелетности», «с землисто-серым лицом и потухшими глазами, ушедшими глубоко в глазницы», его видели в Бутырской тюрьме. Оказавшиеся в камере «леваки» пытались злорадствовать: «В свое время обвиняли вы ни в чем не повинного Бейлиса. Теперь сами на скамье подсудимых». «-…Это вас не касается! — отчетливо и твердо ответил Виппер — так твердо, что я до сего времени помню твердость этих слов. Никакого раскаяния!"18 Обвинителем на процессе, проходившем в Москве, был председатель Революционного трибунала Н. В. Крыленко, в своей речи 20 сентября заявивший буквально следующее: «Исходя из доказанной опасности его для республики […] пусть же будет у нас одним Виппером меньше"19 (Крыленко имел в виду брата подсудимого, историка Р. Ю. Виппера (1859−1954), впоследствии академика АН СССР (1943), автора учебников для средних и высших учебных заведений и монографии о Царе Иоанне Васильевиче Грозном). Оскар Юрьевич был приговорен к заключению «в концентрационный лагерь с лишением свободы до полного укрепления в Российской республике коммунистического строя"20. Однако, по свидетельству берлинской эмигрантской газеты, он все же был расстрелян в декабре 1919 г. Да и как было утерпеть? «В Москве […] расстрелян бывший прокурор Киевского Окружного суда Виппер, как известно, выступавший обвинителем в процессе Бейлиса"21.
В 1919 г. киевской чрезвычайкой была схвачена Вера Владимировна Чеберяк. Ее дети были самыми близкими друзьями Андрюши Ющинского. Не дожив до суда, они были отравлены (в чем сторонники Бейлиса обвинили… саму мать (2), впрочем, как и в убийстве самого Андрюши). Присяжный поверенный Марголин предлагал ей даже деньги, чтобы она всё взяла на себя. Да, она была человек дна и даже преступного мира, но в свое время В. В. Розанов писал всё же о главном: «…"Вера Чеберячка» все-таки не взяла 40 000 за покрытие Бейлиса (жму ей издали руку, как и всем притонодержателям и сутенерам, но все-таки не убийцам) — и даже потеряла двух детей, отравленных за сопротивление еврейской власти…"22 (это, если хотите, как уже после: «Советская малина собралась на совет, / Советская малина врагу сказала нет…»).
Сыгравший в деле Бейлиса провокационную роль23, до сих пор по недоразумению считающийся «монархистом» В. В. Шульгин и в отношении дальнейшей судьбы Веры Чеберяк попытался навести тень на плетень (а ведь источник, рассказывающий о ее дальнейшей судьбе, он прекрасно знал и даже цитировал в одной из своих книг24, тщательно обойдя при этом сам указанный факт). «…В дни революции, — утверждал он, — с ней расправились киевские студенты"25. Но на самом деле всё обстояло иначе…
Пойманный белыми следователь киевской чрезвычайки Болеросов рассказал (3), что «Веру Чеберяк допрашивали все евреи-чекисты, начиная с Сорина. «Михайлов» [комендант ЧК Фаерман] над ней издевался, срывая с нее верхнее платье и ударяя дулом револьвера… Вера Чеберяк держала себя сверх-мужественно. Жалею, что не могу здесь более остановиться на этом процессе. Но поведение Веры Чеберяк достойно быть зафиксировано историей. Скажу только одно, что все беснования чекистов вокруг нее — не заставили ее промолвить ни слова, кроме: «Я в вашей власти, вы можете со мною делать что угодно, но что я говорила в процессе Бейлиса, то… вам известно, вы люди грамотные, от своих слов и сейчас не откажусь! Хоть это было и давно, и вам, как народной власти, незачем было бы на этом останавливаться. Тем более, что я сейчас тихо живу, никого не трогаю. Говорила на процессе Бейлиса я сама… меня никто не учил и не подкупал… Не мучьте меня и делайте свое злое дело». Специально для этого дела было собрано летучее заседание комиссии. Вера Чеберяк была приговорена и казнена через 40 минут после привода ее в помещение «губчека». Казнь совершил Михайлов [Фаерман]. Муж В. Чеберяк — рабочий Петров, оказался коммунистом и хотел вразумительно доказать окружавшим абсурдность карания за совершенное чуть ли не десять лет тому назад"26.
«1 сентября 1919 года перед сдачей города Киева войскам Деникина, — пишет современный исследователь, — чекисты Блувштейн, Шуб, Гринштейн и Цвибак расстреляли в пыточном гараже при особняке миллионера Решетникова Веру Чеберяк и Розмитальского — свидетелей по делу Бейлиса».27
В марте 1920 г. во Владикавказе скончался от тифа поверенный гражданских истцов на процессе по «делу Бейлиса», сын члена-корреспондента Петербургской Академии наук, преподававшего историю будущему Царю мученику, депутат Государственной думы 3 и 4 созывов, надворный советник Г. Г. Замысловский28.
14 апреля 1921 г. Президиум ВЧК постановил расстрелять организатора и руководителя Союза Русского Народа А. И. Дубровина. В служебной записке начальник Оперативного отдела ВЧК Борис Моисеевич Футорян писал: «Если Западная Европа когда-либо оправдывала наш красный террор, то Дубровин один из таких. Все еврейство всего земного шара будет, безусловно, благословлять этот расстрел"29.
Для сравнения: буквально в те же дни чекистами был арестован крупнейший масон, бывший министр Временного правительства Н. В. Некрасов, после октябрьского переворота 1917 г. скрывавшийся в России под фамилий Голгофский. Приведем отрывки из трех документов, чтобы, как говорят теперь, можно было почувствовать разницу:
(Из телеграммы Дзержинского 21.4.1921): «Вышлите немедленно арестованного […] со всеми материалами в мое распоряжение Москву"30.
(Секретарь предВЧК — коменданту, 5.5.1921): «Арестованного Некрасова Н. В. принять и держать в хороших условиях"31.
(Резолюция Дзержинского на деле Некрасова, 24.5.1921): «Дело прекратить"32.
И арестованный чекистами масон вышел на свободу…
Пытались уничтожить и академика А. И. Соболевского. Летом 1918 г. чекисты его арестовывали без предъявления каких-либо обвинений. Ученый был отпущен только благодаря активному протесту коллег. По некоторым данным, он подвергался аресту и перед самой своей кончиной, последовавшей в 1929 г. 33
Без вести пропали прокурор Киевской судебной палаты Г. Г. Чаплинский, и. д. следователя по особо важным делам Петербургского окружного суда Н. А. Машкевич, чиновник Министерства путей сообщения (брат председателя Совета министров) С. В. Штюрмер. Неизвестна также судьба второго эксперта со стороны обвинения, в декабре 1916 г., по желанию Государыни, вскрывавшего тело Г. Е. Распутина, профессора кафедры судебно-медицинской экспертизы Петроградской медицинской академии Д. Н. Косоротова.
Для всех этих людей, впрочем, как и для каждого, смерть была не только своего рода экзаменом их веры, но и подтверждением идеалов всей их жизни.
Какой же урок должны были извлечь из «дела Бейлиса» русские люди? Об этом в письме 16 ноября 1913 г. написал киевский священник о. Феодор Сенькевич, исповедавший перед смертью Женю Чеберяка, но в силу законов Российской Империи не имевший права, даже после смерти исповедавшегося, предать огласке на суде сказанное умиравшим отроком, пусть и для раскрытия преступления. Но свое мнение о. Феодор все же высказал:
«…Не раз, лишь заходит на суде речь о подробностях преступления, о мучениях бедной жертвы в руках извергов-мучителей, подсудимый плачет, ему становится дурно, и конвойные солдаты уводят его из залы суда на время, пока придет в себя. […]
Многим придет по этому случаю в голову вопрос: зачем так случилось, почему Господь попустил умереть главным свидетелям и таким образом как бы отнял у людей возможность непосредственного изобличения преступника? Это же обстоятельство, по-видимому, создало более благоприятную почву для распространения всесветной лжи и клеветы, а также для подкупа и иных преступлений, которыми так изобиловало это дело и все время сопровождалось со стороны евреев.
Вот посильный ответ на этот вопрос:
Давно уже многие и многие, именуемые русские люди, перешли на сторону врагов Христа — иудеев, перешли и не чувствуют, что вместе с таким переходом они позорят свое русское имя, идут против своей Матери-Церкви, запрещающей всякое общение христиан с иудеями под страхом церковного отлучения, наконец ведут этим путем Россию к верной исторической гибели…"34
И как резюме ко всему вообще красному террору слова А. А. Вырубовой: «Плачут и проклинают большевиков. Большевики — большевиками, но рука Господня страшна. На людях можно казаться добрым и благочестивым и легко обижать и клеветать на невинных, но есть Бог. И если кто теперь потерял близких или родных, или голодает, или томится на чужбине, и мы видим, что погибает дорогая Родина и миллионы наших соотечественников от голода и террора, то не надо забывать, что Богу не было трудно сохранить их жизнь и дать все потребное, так как у Бога невозможного нет. Но чем скорее каждый пороется в своей совести и сознает свою вину перед Богом, Царем и Россией, тем скорее Господь прострет Свою крепкую руку и избавит нас от тяжких испытаний. «Аз есмь Бог отмщения и Аз воздам"35.
